Преодоление: Роман и повесть - Иван Арсентьев

Конязевы учли опыт впереди идущих, подмостный маневр произвели удачно и, не доходя деревни Подлесья, пристали к берегу. Один просто–Филя не появлялся, все еще плыл где‑то. Гера зашила дядину разодранную куртку, Яствин надел ее и отправился с Круцким в деревню сделать в сельсовете отметку на путевом листе. После этого прошло еще около часа, а третья байдара все не показалась. Конязев, оставив Геру сторожить имущество, побрел берегом назад искать просто–Филю.

Лишь спустя часа полтора прибыла третья байдара с мокрым угрюмым судоводителем. Не повезло ему на крутом повороте: посудина опрокинулась и доверенные ему продукты экспедиции оказались на дне речки. , бесчисленных ныряний вглубь просто–Филя очумел распух. Кое‑что удалось извлечь, но все жиры, в том числе и свиное сало, столь любезное сердцу Марека, унесло течением в неведомые края. Предчувствуя великие неприятности, просто–Филя опустился на землю в сторонке и уставился печально в дымчатую даль. Поглядев некоторое время, он вдруг оживился, проворно вскочил на ноги. Видать, его что‑то осенило. Схватив пустой мешок, он быстро удалился, держа направление в луга. На вопрос Марека, далеко ли он прицелился, ответа не последовало.

Вернулся просто–Филя, играя весело глазами и с победным видом вывалил на траву трех гусаков. Марека попросил разжечь костер, Геру — достать из футляров шампуры. Птиц старательно ощипал, осмалил, выдрал нутряное сало, положил на сковородку, а сковородку — на раскаленные угли. Вытапливаемый жир сливал аккуратно в банки. Но это была только увертюра: желая ублажить членов экспедиции, новоиспеченный кок принялся за стряпню. Конязевых к делу не приобщал, и те пошли на песок загорать.

Блюда затеял просто–Филя — изощренные: «страсбургский пирог», как именуют почему‑то жареную гусиную печенку, и совершенно новое кушанье, которое научили его делать в Армении, — гусиная ляжка на вертеле.

Разрубив тушки и сбрызнув куски уксусом, затем посолив и–подерчив, надел на шампуры и положил на рогульки, воткнутые по обе стороны тлеющего костра. Не прошло и минуты, как закапал на угли сок и поплыл такой аромат, что загоравшие на песке Конязевы подняли головы, принюхиваясь блаженно.

— Иду–у-ут! — закричали они в один голос.

Просто–Филя оглянулся. К стоянке приближались Крупкий с сеткой огурцов в руке и Яствин с бидончиком молока для Геры. Просто–Филя прижал к губам палец, показывая Конязевым на речку и на гусей. Марек понял, качнул головой, ухмыляясь с легким презрением. Они с Герой, как на театральных подмостках, видели операцию, проделанную просто–Филей. Одолеваемый желанием восстановить репутацию, подмоченную потерей продуктов, руководитель заводской секции водного туризма пошел на рискованную акцию присвоения чужой собственности. Эта собственность, как успел он приметить, паслась неподалеку в лугах. То короткими перебежками, то по–пластунски, маскируясь и высокой траве, просто–Филя сблизился с гусями. Набег оказался удачным: три гусака гагакнуть не успели, как очутились с открученными головами в мешке.

Гусиный шашлык по–армянски — просто объеденье, а «страсбургский пирог», и того, пожалуй, лучше. Пальчики оближешь! На вопрос Яствина, откуда такие деликатесы, просто–Филя ответил:

— Гусей у лесниковой старухи купил, там вот… — махнул он неопределенно рукой.

Наевшихся до отвала первопроходчиков разморило. Не хотелось ни двигаться, ни разговаривать. Натянули тент, предоставив почтительно удобные места белотелому начальнику главка и бронзовой Гере. Однако Конязева отказалась от холодка под тентом и опять пошла на раскаленный, промытый до белизны песок.

Из лесу выкатывались горячие волны ароматов сосновой смолы и цветущего вереска, с грозным гудом проносились «на бреющем» шмели. Натруженных утренним переходом туристов одолевала дремотная истома, глаза закрывались. Над биваком повисло сонное молчание.

Лишь Яствин бодрствовал, глядел в пустое блеклое небо и то ли вспоминал что‑то выдающееся в своей жизни, то ли обкатывал в голове зародыши мыслей, доводя их до совершенства, то ли, как гроссмейстер, заглядывая на десяток ходов вперед, разрабатывал тактические планы, с учетом положения фигур и соотношения противоборствующих сил.

…Заканчивалась вторая неделя похода. Туристы поставили уже пятую отметку на путевом листе. «Прошли большую половину маршрута» — подытожил просто-Филя, колдуя над своей ненадежной картой.

К этому времени участники экспедиции лучше узнали друг друга, окрепли физически, загорели и, втянувшись в ритм движения, не утомлялись, как в первые дни. Расположение духа ровное, никаких нервотрепок, никаких забот. Яствин благодушествовал. Даже на самом фешенебельном курорте он не чувствовал себя так прекрасно.

Марек Конязев старался сойтись с дядей поближе, понимая, что благодаря высокому посту, занимаемому дядей, благодаря его личной помощи и влиянию, можно достичь многого. Марек был достаточно эрудирован, находился в курсе достижений науки и ее философских осмыслений, свободно рассуждал о теории относительности и релятивистской механике, об эволюции вселенной, о предельном «горизонте» космического опыта и тому подобных мудростях, являвшихся белыми пятнами для остальных водных туристов и вызывавших восторженное сияние в глазах Геры. А однажды в Мареке открылась совершенно новая черта, еще больше расположившая к нему дядю Федора.

После обеда, когда все отдыхали в тени густого орешника и слушали по транзистору передачу радиопьесы на производственную тему, Марек сказал:

— Не знаю, как кто, а я готов во весь голос протестовать против такой постановки вопроса, как в этом спектакле. Что, собственно, проповедует автор? Какой вывод напрашивается из его концепции? Резюме яснее ясного: к черту испытанную гвардию опытных специалистов! Выпроваживайте старые кадры на пенсию, а тепленькие места предоставьте мальчикам тридцатилетним, умеющим лихо работать локтями. Это, друзья, не пьеса, а просто–напросто практическое руководство для начинающих карьеристов. Сюжет и особенно типаж невольно вызывают определенные ассоциации…

— Да–а-а… — усмехнулся недобро Яствин. — Веселый, оказывается, сочинитель у нас пошел, а? — остановил он испытывающий взгляд на Мареке. — Шутники, между нами говоря, большие шутники… Значит, нас, стариков, на свалку рекомендует это радионаставление? Дорожки нами, стариками, устилать, а? Не по–хозяйски вроде бы, между нами говоря… Канитель вроде бы получается… Так–так–так… Что же, будем иметь в виду…

Что намеревался иметь в виду Яствин, Круцкий не знал, к эрудиту Мареку — кандидату и родственнику Яствина относился с затаенной ревностью. «Этого уж не догонишь и не перегонишь… Вот ведь как толково уловил негативный смысл радиопьесы и тут же обернул себе на пользу!» Но ведь и он, Круцкий, не лыком шит! Успел неплохо изучить болезненные «мозоли», привычки и склонности начальника главка. Одной из таких «мозолей» у него — директор Хрулев. Ведь Хрулев как гопал на завод? По приказу министра. Новый руководитель в системе главка, появившийся без ведома Яствина, разве не шпилька его самолюбию? Так почему не использовать сейчас настроение Яствина, подогретое Мареком? Использовать против Хрулева в интересах дела? Тем более что это совершенно безопасно. Недавно на пост министра назначен однокашник Яствина, теперь Хрулев уже не сможет обращаться наверх, минуя начальника главка. И Круцкий сказал, морща озабоченно лоб:

— Эта пьеса действительно вызывает определенные ассоциации, как выразился наш уважаемый молодой ученый, — кивнул Круцкий в сторону Марека. — …М–м-м… Вызывает и наводит на мысль… о неприличном, я бы сказал, предосудительном поведении некоторых конкретных лиц, в частности одного небезызвестного товарища… Мы, Федор Зиновьевич, ваши ученики, очень дорожим тем, что трудимся под вашим руководством много лет и желаем еще много лет трудиться. Ваш авторитет незыблем, однако, извините меня, как бы это сказать… Нас тревожит олимпийское спокойствие, с каким вы взираете на бесцеремонные действия человека, который только и желает подсидеть вас своими бесконечными прожектами, только и делает, что выпячивает повсюду свое «я».

— Хм… Это… кто же, собственно? — прищурился настороженно Яствин.

— Заводские люди возмущены до предела, особенно после того, как он запретил присутствующим на загородней массовке поднять тост за вас, Федор Зиновьевич.

— А–а… Вот о ком речь! — протянул Яствин. — А я‑то никак не докумекаю.

— Он совсем меня съел! — воскликнул патетически просто–Филя, стремясь угодить высокому начальству и заручиться его поддержкой, ибо чувствовал, что вот-вот будет уволен Хрулевым за непростительные упущения по работе. Подняв взор к небу, он продолжал: — Палки в колеса ставит! Кран забрал, погрузчик забрал, людей забрал, а строительство ему дай!