Еще один шанс. Три президента и кризис американской сверхдержавы - Збигнев Бжезинский

В-третьих, нападение на Ирак увеличило террористическую угрозу Соединенным Штатам. Когда первое упоение победой прошло («миссия завершена!») и стало ясно, что главный аргумент демагогического свойства в пользу войны был ложным: оружия массового уничтожения в Ираке не оказалось, продолжающийся конфликт был переименован, и не кем иным, как самим президентом, в «центральный фронт войны с терроризмом». Другими словами, упорно сражающиеся иракцы, выступающие против американской оккупации, теперь и определяют характер войны, туманно названной войной с террором понятием, означающим убийство, но вряд ли способным определим, врага. И если Америка вознамерилась бы прекратить эту войну то, как предостерег президент, иракцы каким-то образом пере секли бы Атлантический океан и развернули бы кампанию террора на американской земле.

Война с террором без ясного определения врага, но с сильно подразумевающимся антиисламским содержанием объединила сторонников ислама в их растущей враждебности к Америке, тем самым создав плодотворную почву для рекрутирования новых террористов — для террора против Америки или Израиля. Она усилила побуждение к экстремизму, распространяя политическую враждебность по отношению к иностранцам и обостряя религиозный антагонизм по отношению к «неверным». В свою очередь, все эго сделало более трудным для умеренной части мусульманской элиты, ставшей также объектом угрозы со стороны растущего исламского экстремизма, вести борьбу с террористическими ячейками путем объединения своего народа против экстремистских политических и религиозных настроений.

(Осенью 2003 года в ходе опроса общественного мнения в мусульманских странах респондентам задавался вопрос, не сожалеют ли они о том, что с самого начала военное сопротивление Мрака было малоэффективным, — фактически их спрашивали, сожалеют ли они о том, что не было убито больше американцев. Число сожалевших в Марокко составило 93 процента опрошенных, в Иордании — 91, в Ливане — 82, в Турции — 82, в Индонезии — 82, и Палестине — 81 и в Пакистане — 74 процента.)

Мировое общественное мнение в своем подавляющем большинстве с самого начала отвергло название, данное обеим войнам — и войне с террором в целом, и войне в Ираке в частности. К концу второго года войны большинство американцев также пришло к этой негативной оценке. Явная абсурдность названных причин войны была выражением безрассудства: даже твердолобые консерваторы в администрации не могли не заметить, что авторитет Америки в мире катастрофически упал, а участие в сражениях на так называемом «центральном фронте» войны с террором превратилось в основном в одиночное американское предприятие.

Три убеждения, глубоко укоренившиеся в сознании администрации и имеющие своим источником главным образом неоконсервативную точку зрения, служат основой политических решений, которые превратили первоначальный военный успех США в Афганистане в катастрофу в Ираке. Первое из них состоит в том, что акты террора, зародившиеся на Ближнем Востоке, отражают бешеный органический нигилизм в отношении Америки, не имеющий связи с конкретными политическими конфликтами или новейшей историей. Второе: политическая культура региона, особенно арабов, более всего уважает силу, делая применение чисто американской силы (или силы, уполномоченной США) самым важным компонентом надежного решения проблем региона. И третье, несколько запоздалое: выборная демократия может быть привнесена извне. Арабов-де можно принудить отойти от ненависти к свободе и перейти к любви к ней, даже если пока придется силой проводить такое умиротворение в культурном и религиозном отношениях.

Но вопреки частым утверждениям самого Буша, широко распространенный антагонизм в отношении Америки имеет место не потому, что мусульмане «ненавидят свободу», а потому, что историческая память вызывает у них чувство возмущения, когда они власть Америки в регионе все теснее связывают с британским колониальным прошлым или нынешней политикой Израиля. Британское прошлое в Ираке 20-30-х годов поразительно напоминает действия американцев начиная с 2003 года: отчет за отчетом, восхваляющие прогресс в навязывании дикарям просвещенной демократии, с последующими запоздалыми признаниями провалов, интервалы между которыми заполнились карательными рейдами королевских ВВС. (Уинстон Черчилль, британский министр колоний в начале 20-х годов, даже настаивал, чтобы королевские ВВС применили против восставших иракцев бомбы с отравляющим газом.)

Однако нынешняя американская интервенция происходит в более трудное время. В начале XX века страны Ближнего Востока только что освободились от оттоманского господства, но все еще оставались в колониальной эпохе. Социальное возмущение иностранным правлением не было всеобщим. Идеи национального освобождения ограничивались узким кругом элит а религиозные страсти против иностранных пришельцев еще не воспламенились. Теперь дело обстоит не так. Американская политическая опека не только не приветствуется большинством, но даже вызывает резкое возмущение у многих. Пол Бремер, назначенный губернатором Ирака, которого уж никак нельзя назвать успешным правителем, пришел в своих мемуарах к заключению, что американская оккупация стала «неэффективной», но американская политика по-прежнему не видит, почему это произошло.

Военные проблемы администрации, ведущей войну, у которой нет исторической перспективы, еще более осложняются тем, что психологически и даже просто визуально американское поведение отождествляется с действиями Израиля. Сцены на экранах телевизоров, на которых с головы до ног вооруженные и защищенные бронежилетами американские солдаты вышибают двери в иракских домах, врываются к перепуганным семьям и уводят в наручниках с завязанными глазами их мужчин, слишком напоминают действия войск Израиля, делающих то же самое в оккупированной Палестине. То, что израильтяне часто делают это в ответ на террористические акты против мирных граждан Израиля, в данном случае не имеет значения. Для миллионов мусульманских телезрителей сходство таких сцен только подкрепляет фанатичные обвинения «Аль-Каиды» в адрес американского империализма и экспансионистского сионизма, идущих по стопам британских колонизаторов. Справедливо или несправедливо, но политическим результатом этого стало интенсивное и целенаправленное возмущение.

Антиисторический характер провалившейся американской авантюры в Ираке делает еще более ясной и ограниченность стратегии, основанной преимущественно на силе. Такая взаимосвязь убежденно проповедуется стратегами, направлявшими британскую политику в регионе, реакцию Франции на алжирский вызов в Северной Африке и реакцию Израиля на арабскую воинственность. Для всех трех было характерно представление, что арабская ментальность особенно склонна уважать силу и рассматривать готовность к компромиссу как признак слабости.

Превосходящая военная сила неоднократно предписывалась как единственное надежное средство для решения конфликтов и навязывания прочного урегулирования.

В такого рода аргументах есть своя доля рационального при условии, что соблюдается один фундаментальный принцип: есть кто-то, кто обладает достаточной мощью и ресурсами, чтобы применять силу до тех пор, пока другая сторона не будет сломлена. Также вполне разумно считать, что более слабая сторона может в какой-то момент понять, что она подвергнется полному разрушению со стороны решительного, непоколебимого и более мощного противника и что унизительная капитуляция является наилучшим способом действий. Проблема Америки в том, что несмотря на то, что ее мощь несравнимо превосходит мощь любого государства или религиозной группы в данном регионе, она по внутренним причинам не может быть мобилизована в масштабах, достаточных для того, чтобы навязать свою волю на всем Ближнем Востоке и за его пределами.

Я уже писал о регионе, простирающемся от Суэца до Синьцзяна, как о новых Глобальных Балканах, как о геополитически важном пространстве с интенсивными этническими и религиозными противоречиями и насилием, возникающими вследствие политического возмущения против внешнего господства, особенно если оно навязывается посредством военной силы и к тому же обществами, чуждыми в религиозном и культурном отношениях. Этот регион имеет притягательную силу для крупных держав. Учитывая, что население Глобальных Балкан составляет около 500 миллионов и что конфликты на Ближнем Востоке разжигают политические страсти во всем регионе, Соединенным Штатам пришлось бы провести всеобщую национальную мобилизацию, чтобы они могли одержать победу только благодаря своей военной мощи.

Короче говоря, Соединенные Штаты сталкиваются здесь, но в гораздо большем масштабе — с той же проблемой, что и Израиль во взаимоотношениях со своими арабскими соседями каждому недостает средств, чтобы навязать прочное одностороннее решение, всецело отвечающее их собственным целям и интересам. Британцы мудро поняли это и ушли с Ближнего Востока, не вступив в затяжной конфликт; французы пришли к такому решению только после затянувшейся и изматывающем войны в Алжире. Америка неохотно усваивает тот же самый урок посредством своей вовлеченности в Ираке и Афганистане, а потенциально повсюду в случае, если эти два конфликта распространятся по всему региону.