Новое назначение - Евгений Васильевич Шалашов

показывавшие без четверти двенадцать — отправление у нас через пятнадцать минут, и начал немного нервничать, потому что обещанного художника еще нет. Ладно, время у нас еще есть, подождем. Можно пока глянуть на свое временное жилище.

Я дал отмашку сопровождающим, чтобы тащили в броневагон и мой отчет, и все прочее, включая фотографии, ватманы, краски и даже мольберт. Нужен ли будет художнику мольберт, я не знал, но на всякий случай прихватил.

Спешилов потащил пишущую машинку, хотя можно было приказать кому-нибудь из красноармейцев, куривших на перроне в ожидании погрузки.

В бронепоездах я бывал всего пару раз — у Троцкого, а второй раз, когда меня перебрасывали за линию фронта. Здесь же что-то среднее — большой салон, с простой мебелью, и четыре купе. Значит, одно мне, по одному Нюсе и комиссару, и одно для сопровождающих. А, у нас же еще художник. Может, его поселить вместе с Виктором? Нет, художнику может понадобится помещение, значит, мы с Витькой поедем вдвоем.

Вышел на перрон, уже почти не надеясь, что художник прибудет (и чего, спрашивается, мольберт брал), как вдруг на перрон выехала телега, запряженная усталым мерином.

Возница, одетый по-городскому, бесцеремонно стащил на перрон какого-то долговязого человека в драной солдатской шинели, лаптях и без шапки, поозирался по сторонам, выцеливая взглядом старшего и, безошибочно выбрав меня, сказал:

— Товарищ начальник, художника доставил. Сам товарищ Попов велел сыскать и к вам привезти.

— И что это с ним? — зачем-то спросил я, но и так понятно, что у человека приступ «русской болезни».

— Так он, это, гулял вчера, сегодня еще в себя не пришел, — словоохотливо пояснил возчик. — Не сомневайтесь, товарищ начальник, завтра будет как стеклышко. Он до войны храмы расписывал любо-дорого. Вот, тут и вещички его.

Возчик скинул с телеги большой мешок и укатил, а я вздохнул и кивнул хохочущим солдатам — мол, грузите в купе, чего уж теперь делать... Выспится, тогда и поговорим.

Обустроившись, напившись кипятка, сдобренного смородиновым листом, решил сразу же приняться за дело. То есть — озадачить машинистку, чтобы та начала печатать отчет, а самому «довести до ума» оставшуюся часть. Но, как оказалось, Нюся не умеет печатать текст с листа, делает кучу грамматических ошибок. А тут еще Виктор принялся оказывать девушке знаки внимания, время от времени вставляя в мои слова и предложения собственные реплики. Например, когда я надиктовывал текст, касающийся Мудьюга, Спешилов вдруг принялся сомневаться в количестве тамошних бараков и могил. Не выдержав, отправил Нюсю в купе отдохнуть, а сам наехал на комиссара:

— Вить, ты можешь хоть иногда молчать?

— А что такого? — удивился комиссар.

— Тебе обязательно надо меня все время перебивать?

— Ну подумаешь, сказал, что бараков было не восемь, а девять, и могил не семьдесят пять, а восемьдесят. Может, ты уже сам не помнишь?

— Витя, количество бараков и могил дается не по моим воспоминаниям, а по подсчетам комиссии, посетившей Мудьюг, — терпеливо сказал я.

— Ну, извини, — пожал комиссар плечами. — Подумаешь, разочек перебил.

— Если б разочек — слова бы не сказал, а ты через каждую минуту слово вставляешь. Вот скажи — на хрена мешаешь работать? Понимаю, девчонка красивая, ты хвост распушил, словно кот мартовский,

— Кто кот мартовский? — возмутился комиссар.

— Кто? Комиссар Спешилов, орденоносец, герой гражданской войны, блин! Витька, честное слово — станешь мешать, я тебя прикажу в купе запереть, охрану поставлю и до Москвы не выпущу! Ты же не только мне мешаешь, ты и девчонку все время с толку сбиваешь. Ей каково? Я ей одно говорю, ты другое, она ошибки делает. И по твоей милости ей по два раза перепечатывать приходится. Я из твоего жалованья за бумагу высчитаю.

Комиссар и орденоносец надулся, как мышь, а я, посмотрев на парня, пожалел бедолагу.

— Ладно, так уж и быть. Хочешь быть общественно полезным — будешь диктовать девушке отчет.

Виктор обрадовано взял бумаги, глянул, а потом разгневанно завопил:

— И кто так пишет, как курица лапой? Ты сам-то разбираешь, что написал?

— Хочешь с девушкой пообщаться — разберешь, — сурово сказал я. — И вообще, Карл Маркс писал куда хуже, чем я.

Про себя же подумал, что бедная Нюся, не сумевшая разобрать мой почерк, постеснялась о том сказать, потому и придумала — мол, не умею. И ошибка оттуда же!

— Да знаю я, — огрызнулся Виктор. — Даже знаю, что за него товарищ Энгельс статьи переписывал, чтобы в редакцию сдать.

— Вот, ты и будешь моим Энгельсом. Глядишь, и от тебя польза выйдет.

Оставив комиссара расшифровывать мои каракули, пошел проведать художника. Спит, скотина, просыпаться не намерен. Плюнув, ушел в свое купе дописывать отчет.

Целый день с перерывом на обед, которым озаботилась охрана, мы плодотворно трудились. Нюся стучала по клавишам, Виктор монотонно бубнил, время от времени отрывая меня от работы, чтобы я «перевел» ему наиболее загадочные слова или буквы, но я иной раз и сам не мог разобрать, что я такого понаписал, приходилось догадываться по смыслу.

Когда за окном стало смеркаться, я дал команду ложиться спать. Спешилов, разумеется, пошел провожать до купе Нюсю. Я уж думал, что комиссар задержится до самого утра, но нет, минут через пять Виктор вернулся очень мрачным. Не то не срослось, не то девушка правильная попалась.

— Жених у нее есть, водолазом служит в Мурманске, — вздохнул комиссар.