Люди и фразы (сборник) - Андрей Десницкий

Не случайно и в Библии мы видим точно такие же обрядовые трапезы: многие из ветхозаветных жертвоприношений (правда, не все) заканчивались семейным пиршеством. И когда часть жертвенного животного сжигали на алтаре, символически приглашали за свой стол и Того, Кому приносилась эта жертва. Новый Завет был заключен именно за одной из таких праздничных трапез, мы до сих пор воспроизводим ее в таинстве Евхаристии.

Но до чего же по-другому выглядит все сегодня! Конечно, в Чаше те же самые Тело и Кровь, но мы подходим к ней поодиночке, практически ничего не зная друг о друге. О былом общении за трапезой напоминают запивка и кусочек просфорки, но и они потребляются в одиночестве, в молчании. А после литургии большинство просто расходится, многие идут в соседнее кафе, например в «Макдоналдс», и там поглощают свои гамбургеры и стаканы колы вроде и под одной крышей, но совсем не за одним столом…

Мне повезло бывать в православных храмах, где после службы всем предлагается пройти и выпить чаю или кофе с печеньицем, а заодно и пообщаться. Это норма на Западе, где православие — осознанный и довольно редкий выбор, в храме практически нет случайных людей. А может быть, дело еще и в том, что на Западе просто принято такое вот неформальное общение, там это происходит практически в любой религиозной общине. Церковь становится еще и клубом, и если клубность не вытесняет всего остального, то это ей только на пользу.

К сожалению, у нас такое почти не встречается. Мы совсем не общаемся на бытовом уровне с теми, с кем у нас, казалось бы, есть самое главное Общение. Понятно, что организовать кофе-питие после службы очень сложно: слишком много народу, в том числе и случайно зашедшего, не хватает помещений, и некому об этом заботиться. К тому же если всем наливать чашку кофе, то в храм будут приходить просто за бесплатным угощением. Словом, существует сотня причин, по которым основная масса прихожан почти любого храма после литургии расходится обедать по домам или по кафе.

Но самая главная причина, пожалуй, в том, что совместное застолье уходит и из нашего домашнего быта, мы уже перестаем его ценить. Утром все в разное время уходят на работу или учебу, а кому-то сегодня повезло и можно отоспаться, так что завтракают все на скорую руку и по отдельности. Обед — ну, об этом и говорить нечего, это уж по месту работы или учебы. Но вот вечером-то семья могла бы собраться за одним столом…

Да, когда-то это было нормой — по крайней мере, до революции. Дедушки и бабушки рассказывали нам, что в тридцатые годы у совслужащих стало нормой засиживаться на работе чуть не до полуночи. Говорят, это оттого, что Сталин был совой и мог позвонить любому министру в самое позднее время, а от министра звонки спускались дальше по цепочке. Впрочем, сдается мне, была и другая причина: ежевечерний семейный ужин был тем пространством свободы, которое нельзя было запретить, но и терпеть его большевики тоже никак не могли. Если служащие возвращаются домой уже тогда, когда дети их давно спят, то шестеренки единого социалистического механизма будут вращаться правильнее, не отвлекаясь на постороннее. Вот и моя мама рассказывала, что ее с тремя сестрами воспитывала скорее бабушка, — их мама «горела на работе».

Впрочем, меня тогда не было на свете, мне трудно судить о тех временах. Зато все мы застали другого похитителя семейных вечеров — телевизор. Это уже из моего детства. Он мог стоять на кухне, совсем небольшой, а мог и в главной комнате, но телевизор обязательно включался, так что семейная трапеза становилась просто приемом пищи под его бормотание. Знакомо, не правда ли: каждый отправляется на кухню, накладывает себе порцию на тарелку, а потом усаживается перед экраном. В такой ситуации возможен даже некоторый суррогат общения: обсудить все происходящее «в ящике».

А знаменитый новогодний «Голубой огонек»? Это еще с каких пор повелось, что за пять минут до полуночи каждая семья не очень-то внимательно, но все-таки слушает поздравления главы государства, потом чокается под бой курантов, а потом долго наслаждается любимыми блюдами под пение любимых исполнителей. Почти за одним столом с ними. И то сказать, не роднее ли экранная дива собственной придирчивой свекрови или сына-подростка?

В последнее время, правда, появилась еще одна форма экранного ужина, уже сугубо индивидуальная: перед компьютером. Скоро в технически продвинутых семьях общение за ужином будет проходить разве что по icq или в каком-нибудь чате, если члены семьи, конечно, не забанят друг друга.

Или еще одна напасть: диеты! Одна не ест после шести (а раньше за общий стол и не сядешь), другому нельзя то и это, у третьей вообще очень своеобразный вкус. И кухня в результате превращается в такую продовольственную базу, куда члены семьи наведываются время от времени для удовлетворения своих личных пищевых потребностей.

А нам порой очень не хватает старого доброго общего застолья. Может быть, кому-то оно покажется архаизмом, а все эти ежевечерние вопросы: «Что нового, как прошел день?» — скучной рутиной. Да, всякий ритуал может порой вырождаться в пустую формальность, это верно. Но все-таки, все-таки… Пусть даже стол будет квадратным, лишь бы он был для нас общим.

Музеи маленького человека

Это нам знакомо буквально со школьной парты: «Я поведу тебя в музей, сказала мне сестра». Нас действительно водили в музей, и не только в школе, но и потом посещение музеев оставалось обязательной частью любой культурной программы. Музеи могли быть прекрасными, как Эрмитаж, или занудными, как музей Ленина. Они могли быть огромными, как Политехнический, или совсем скромными, как районный краеведческий. Но у музеев было нечто общее: они показывали нам славное и великое, мы чувствовали себя в них вечными школьниками на экскурсии, и главное, ничего нельзя было трогать руками!

Сегодня, конечно, в моду вошла интерактивность: руками трогать уже кое-где и кое-что можно. Мы с сыном прослышали, что в Политехническом открылась комната для детских экспериментов, и поскольку он у нас собирается быть изобретателем, мы туда, конечно, направились. Ну что сказать? Действительно, в огромном музее среди внушительных макетов паровых турбин и доменных печей выделили небольшую комнатку, поставили в ней несколько разноцветных приборов для детей, на которых можно было проводить разные физические эксперименты. Часть из них не работала, а вокруг остальных зорко курсировали пожилые смотрительницы и наблюдали, чтобы дети без толку не крутили все эти рукоятки, а проводили эксперименты в строгом соответствии с подробной инструкцией, повешенной возле каждого прибора. Детей в комнате было мало, но и те, которые там были, смотрелись явно лишними. Интерактивность — это ведь не просто разрешение прикоснуться, это…

Попробую объяснить на примере. Когда-то, еще при советской власти, мы проходили музейную практику в Эрмитаже. Нас водил замечательный преподаватель древнегреческого искусства Г. И. Соколов, любивший свой предмет так пламенно и верно, как любят разве что невесту. И вот ранним утром, когда музей только открылся и посетителей было совсем немного, он завел нас в пустой зал и велел в обязательном порядке пощупать этот теплый, шероховатый мрамор — да смелее, не кончиками пальцев, полностью, всей ладонью! А сам встал «на стреме» в дверях зала. И в самом деле, без этого прикосновения невозможно было до конца понять, что же это за чудо такое — античная скульптура.

Но это, конечно, было исключением. Зато теперь в нашей стране стали появляться невиданные прежде музеи, и это говорит о многом. Дело не только в том, что в них можно трогать экспонаты руками, — они вообще построены по другому принципу.

Мы были недавно в древнем городе Переславле-Залесском — там есть Музей чайника и Музей утюга. То есть просто два обычных, некогда жилых дома, в которых просто по окрестным дворам собрали эти и другие предметы быта, — то, что раньше выкидывали как старый хлам. А теперь люди могут прийти и узнать, что до электрических утюгов, оказывается, были и другие. Сначала цельнометаллические, которые надо было нагревать в печи. Потом придумали менять в них нагреваемые отдельно железные бруски, потом стали сыпать прямо внутрь полого утюга горячие угли, но это, конечно, очень небезопасный процесс. А еще были утюги со спиртовкой внутри, и даже с газовой горелкой, и такой гладильщик носил за спиной настоящий газовый баллон. Вот, оказывается, сколько всего существовало в мире и в нашей стране, пока всеобщие 220 вольт и глобальные фирмы не положили конец этому разнообразию!

Но дело, конечно, не в самих утюгах, а в ином подходе к музейному делу. Эти музеи — одного с нами роста, они о жизни таких же людей, как и мы сами. Утюги дают потрогать не просто потому, что они железные, и если их сто лет брали и не сломали, так и теперь не сломают — нет, нам дают прикоснуться к ушедшей повседневности. Это маленький мостик в мир прабабушек и прадедушек, а то и родителей… Вот стоит, например, на полке цельнометаллический утюг советского производства 1961 года выпуска. Вы представляете себе: в Советском Союзе первый человек полетел в космос, небывалый триумф науки и техники, — а вот бытовые утюги производились такие же, как в Средние века. Как много это говорит нам о советской жизни!