Птичий грипп - Сергей Шаргунов

– Открывай! – приказал священник, и участливо заглянул в робеющее личико. – Как тебя зовут?

– Степкой, – опередила мать.

– Степан, – важно кивнул священник.

Малыш отдернул засов. Священник поднял распахнувшуюся стальную клетку еще выше, в самые небеса, и с пенным шумом, толкаясь, прянули три птицы. Белые, они растаяли в небе, как на земле таял снег. Священник сильным голосом затянул тропарь.

Всю ночь Степа бредил. Он что-то бормотал, заявлял, скандировал, тьма озарялась пестрыми вспышками. Мать несколько раз заглядывала в комнату, давала ему воду, садилась на край постели. Под утро – забылся.

Он проснулся с тем больным вкусом во рту, как будто наелся картона. Горло саднило, глаза слезились, нос был забит. Степан пошарил в поисках носового платка и, не найдя, высморкался в пододеяльник. И вдруг вспомнил, как родители устроили ему день рождения. Внесли торт с шестью свечками, взрослые вышли, и один соседский мальчишка выхватил свечку и уронил ее на диван. Плюш начал зловонно тлеть. И тут же появились взрослые:

– Кто это сделал?

– Это я! – Именинник великодушно принял вину на себя, и следующий день стал для него днем наказания.

Плюш безнадежно траурно изгадился.

Одиннадцать ноль-ноль. У метро «Динамо» возле стадиона они залезали в автобусы. Спортивные костюмы и вязаные шапочки. В автобусах на задних сиденьях были навалены бейсбольные биты. Бойцы рассаживались, задорно матерясь. Доставали из карманов черные капроновые маски с прорезями.

По автобусам прошел коренастый мужчина, блондин с неприметной сединой. Он цепко оглядывал салон и в микрофончик туристического гида выкликал всех по фамилиям. Проверив список до конца, он удовлетворенно поджал губы и почесал клюв.

Одиннадцать сорок. Небо ясно-голубое, без примесей. Священник, поющий сильным голосом. Такие голоса, наверное, были у бурлаков. Степан в деталях помнил ту весну 87-го и лихую сцену освобождения птиц возле храма. В другие годы он заходил в этот храм с матерью и один – светить куличи перед Пасхой. Священник раздобрел, голос его стал надорванным, мать откуда-то проведала: у него уже четверо ребятишек, и младшенькая дочка, младенец, страдает эпилепсией…

Степан постучал в стенку.

– Что? – Мать ворвалась в комнату. – Полегче тебе?

Она отдернула штору. Сквозь стекло, заплеванное весенними брызгами, желтело солнце.

– Мама, а когда будет Пасха?

– Пасха. Это… Первого мая. Так бывает.

– Сколько времени?

– Двенадцатый час уже. Тебе куда спешить?

Степан встал. Дернулся ослепительный кусок неба за окном, комната закружилась, темень прихлынула к глазам. Он стоял, не отводя слепого взгляда от окна.

– Оденусь. Полегче мне!

– Ты чего? Ты же весь больной! А ну-ка в постель! Отца позову! На, возьми градусник.

Градусник отметил утренние тридцать восемь и две. Степан стряхнул его размашисто.

– Нормальная! – закричал он, изображая здорового.

Сунулся в коридор. Натянул башмаки, набросил пальто.

– Ты куда? Охренел? – отец надвигался мягко и неумолимо.

– Мне надо! У меня нормальная! – протараторил Степан, за спиной нащупал щеколду, дернул, нажал на ручку двери. – Я САМ СЕБЕ ХОЗЯИН!

Он сбегал по лестнице. Ступени были температурой. Он выбежал из подъезда. Лужи были температурой. Где мобильник? Надо предупредить! И тут с температурной тоской он обнаружил, что мобильник оставлен дома.

Без десяти двенадцать.

Кошелек тяжелил карман. На машину хватит. Успеет ли он на Цветной бульвар, в мастерскую?

Терпкий запах масла. По всему помещению были расставлены стулья. Заходили проигравшие. Чающие воскреснуть, замутить революцию. Огурцов, демонстрируя материалистический идеализм, кивал полуживому сидячему Воронкевичу, вокруг которого соткалась аура тлена. Заходили новые и новые делегаты.

Впрочем, человек восемь сказались больными.

– Художник – от слова худо… – задрожал девичий голосок.

К стене был придвинут широкий холст. Ученическая копия хрестоматийной картины. Белый монастырь. Дерево. Черные набрякшие плоды птиц.

– Грачи прилетели, – отметил Шурандин, орлиным взором пронзая Мусина.

Без пяти двенадцать.

Звякнуло окно.

– Домой! – тревожный выкрик матери. – Тебе плохо?

«Что я, маленький, что ли?» – подумал Неверов и посмотрел в небо.

Небо было пустым.

Но внезапно, или это галлюцинация меркнущего сознания, он различил черные точки, которые набухали, делались кляксами, вырастали в живые, тянущиеся к земле тела. В ушах у Степана запылали крики.

Из далеких жарких стран возвращались домой птицы…

Что приносят нам весенние птицы? Смертельный вирус или благую весть возрождения сил?

Степа терялся в слюдяном блеске луж.

У него подкосились ноги.

– Сте-е-па-а! – завопило окно.

Он лежал на талом снегу. Любя всех на свете с наслаждением. Пальто намокало. Небо. Полдень. Чистое сияние.

Что же это такое – весенний прилет птиц?

Жизнь или смерть?

– Эй, вставай, а? Грязью лечишься? – Тень от лопаты косо пересекла лицо лежащего.

Запричитала старушка, Степан не мог оторваться от неба, он принимал исцеление из небес, и эта старушка мелькала на окраине его сознания. Еще кто-то кричал, бибикала дорога, а в солнечной выси таял пронзительный крик. «Что же мы раньше делали? Как мы могли отсюда улететь?» – кричали птицы.

– Сте-епа! – мать приближалась, нахлынула, встревоженное лицо загородило небо. Она схватила его за плечи и рванула вверх.

Неверов хихикнул, подскочил. Грязный, отекая ручьями, кинулся прочь, своим телом взрывая картину, оставляя мать, дворника, приблудную старушку ни с чем. Он бежал обратно домой, а в голове пульсировало: мобильник – позвонить – мобильник…

Влетел в подъезд. Ворвался в квартиру так решительно, что гнев отца был сменен на испуг.

– Я УЗНАЛ: ОНИ ГОТОВИЛИ ПЛАН ВОЗМЕЗДИЯ. ЭТО СРОЧНО!

В трубке зачертыхались:

– Там и так все нормально. Ты че, ошалел?

– Это срочно! Надо увидеться… Ты сам поймешь? Назначай!

– Еклмно, через час. В «Жести». Минут на десять.

Степан ехал на Большую Лубянку в клуб «Жесть». Он чувствовал, как болезнь отступает. И еще он чувствовал, как сейчас прямо сию минуту худеет, расстается с жиром, что-то сдвинулось у него внутри…

В это время

Анашкин Сергей Сергеевич, 1979 г. р., закрытая черепно-мозговая травма.

Антонов Петр Тимофеевич, 1978 г. р., сотрясение мозга, многочисленные ушибы.

Боков Михаил Евгеньевич, 1981 г. р., перелом голени, сотрясение мозга.

Бирюков Федор Владимирович, 1978 г. р., сломан нос.

Воронкевич Иосиф Давыдович, 1965 г. р., травмы, несовместимые с жизнью.

Елькин Дмитрий Захарович, 1980 г. р., ушибы лица и головы.

Заикин Олег Викторович, 1983 г. р., сотрясение мозга.

Звездова Елена Викторовна, 1985 г. р., многочисленные кровоподтеки, ушиб колена.

Клименко Александр Юрьевич, 1984 г. р., сотрясение мозга, колото-резаное ранение в спину.

Михеев Василий Александрович, 1981 г. р., сломана челюсть, сотрясение мозга.

Мусин Илья Владимирович, 1982 г. р., перелом основания черепа, разрыв печени.

Огурцов Сергей Анатольевич, 1981 г. р., сломана левая рука, вывих предплечья, перебит нос.

Огурцова Милиция Васильевна, 1982 г. р., сломаны обе руки.

Прилепин Евгений Вениаминович, 1980 г. р., выбиты два передних зуба.

Птицын Алексей Дмитриевич, 1979 г. р., закрытые травмы живота, паховая травма.

Разыграев Леонид Михайлович, 1974 г. р., сотрясение мозга, сломаны обе руки.

Тучков Дмитрий Иванович, 1977 г. р., перелом основания черепа.

Тучкова Алла Викторовна, 1978 г. р., сотрясение мозга.

Шурандин Иван Петрович, 1980 г. р., сломаны ребра, пробит череп.

Шестопалов Петр Валерьевич, 1984 г. р., кровоизлияние в мозг.

Уваров Михаил Романович, 1983 г. р., сотрясение мозга.

Филимонов Геннадий Николаевич, 1988 г. р., ушиб правого глаза…

И еще двадцать три человека…

Покаяние

На Большой Лубянке давились машины. Степан сунул шоферу две сотни, понимая, что последние метры проще добежать, чем доехать.

«Жесть», кабак поэтических чтений и рок-концертов, расположен во дворе Большой Лубянки. На этой же улице громоздится серо-желтое таинственное здание, в котором работал Углов.

Улица текла, вихри летали над пробкой, Степан свернул во двор. Серый железный короб клуба в окружении черных цепей ограды. Сугробы. Законсервированные конусы темного льда. Неверов, пробегая дворик, успел даже задуматься о природе такой мглы этих все еще неприступных для весны сугробов. Но тут же утешился, что и они скоро исчезнут, и вспомнил стихи, которые придумал, валяясь на снегу:

Рекордно ранняя весна.И мы не держим зла,Поскольку прошлому ханаВоистину пришла!

Древесная закисшая пивнушка. «Жесть», где жестяными бывают только голоса и инструменты для еды и музыки.

День как день. До вечернего увеселения – часы и часы. По клубу было разбросано несколько визитеров: стареющие хиппи, он и она, с пивной пеной да Ярослав с чайничком чая.