Птичий грипп - Сергей Шаргунов

Степан, продлевая эксперимент, насколько откровенна волжская душа, спросил:

– А сейчас с кем-нибудь встречаешься?

– Есть у меня один. Из Энгельса. Вадик. Через мост живет. Но это… – Она махнула рукой в сторону начинавшей шуметь и поддувать морской черноты. – Это временно… А вообще, мальчишки меня любят. Я и готовлю хорошо, и чистюля такая, это меня мамка приучила… – Она пресеклась. – А ты, конечно, женат?

Степан покрутил головой.

– Ты раньше была на море, Надя?

– Сто лет назад! В четыре года!

Допили вино и пошли под руку. От бетонной набережной спускалось еще несколько ступенек. Заскрипели камушки. Вода пенно вздымалась и длинно облизывала пляж. Воняло водорослями.

– Ай! – Волна обхватила Надю по самую грудь. – Ай-я!..

Они сняли намокшие сандалии и подобрались к воде. Вода захлестывала, бичевала, вымывала вино из ума. За тучами скрылись звезды. Они посмотрели друг на друга в бурной темноте и рассмеялись невнятной мути своих лиц.

Они повалились на острую гальку и стали как будто бороться… Вот – на них уже не было одежды. Вот – Надя сама развела колени. И всхлипнула.

Он потянул паузу. И начал, наслаждаясь. Югом. Взрывами моря. Зверским, возбуждающим запахом водорослей. Ветром. Пропажей звезд. Каплями черноморской влаги, которые затекали в ее глазницы, пробирались под сжатые веки, смешиваясь с волжскими очами. Это был круговорот влаги… Толстый – стройную. Московский парень – саратовскую. Московский – саратовскую. Почему-то эта глупая, эта непроясненная и, кажется, патриотичная мысль ужасно возбудила его. Встреча двух существ, живущих на расстояниях друг от друга. Эта встреча… Он издал хрип, и гигантская волна накрыла их.

Они искупались у берега. Пошли на набережную. Дискотека померкла, было пусто. Мокрая одежда холодила. В сандалиях кололи навязчивые камушки.

– Слушай, а почему Яковенко придурок? – вдруг спросил Степан.

– Соня, – незамысловато ответила Надя.

– Как?

– Мне Ленка рассказывала, она с ним в Москве работает. Он ничего не может… ну это… как контуженый… смотрит на тебя и вдруг уже храпит… Днем, прикинь!

Степан оглушительно чихнул.

На следующий день они поехали в Ялту.

– Ты что, я такая боевая! Я сама из экологов, – говорила Надя. – Следила за чистотой реки, чтоб никто не засорял. В лес ездила, изучала степень загрязнения. Я общественница еще со школы! И в профкоме на хорошем счету. Вот меня и порекомендовали в движение. Ну «Ниша» так «Ниша»! Главное, что людям польза. А ты о себе так ничего и не сказал.

– Я социолог. Работаю в фирме по мониторингу.

– У меня подружка одна тоже на социолога учится. Марина. Я шучу: вы, социологи, чудны е ребята, чем занимаетесь – непонятно, а вроде и за обществом следите. Не обижайся, ладно?

– Вообще-то я вам сочувствую, – посчитал нужным веско сказать Степан. – Ваша «Ниша» – это же большая фабрика звезд, каждый молодой человек получает эту возможность залезть в социальный лифт, в люльку маляра и ехать вверх и красить яркой свежей краской наш общий большой дом – Россию. Благодаря вам – вера, вера пробуждается в то, что есть еще активные люди и таких людей в новом поколении большинство!

При свете дня Надя была по-прежнему хорошей. Осветленные волосы. Немножко косметики. Та, которая и приютит бедного, и перевяжет раненого, и даст горячее свое тело. Она была и спортивна, и чуть жеманна. Она была без комплексов и при этом средоточием предрассудков. Она насквозь была полна детского целомудрия и при этом готова к самозабвенным плотским забавам. Настоящая юная баба.

День выдался тяжелый. Жаркий и одышливый. После Фороса Ялта закружила их цивилизацией. Аттракционы. Рестораны. Своя музыка из каждого угла. Полированная набережная. Люди жрут и пьют, выгуливаясь мимо парапета, а ниже, на песочке дремлют и купаются еще люди…

И тут это случилось.

Им навстречу (мохнатые шары плеера) шла девушка в желтой рубашке, смуглая, с угольными бровями. Бровки менторски вздрагивали. Щеки жвачно ходили ходуном.

Вы узнали ее?

Это была Ляля Голикова. Дочка бывшего премьера.

Здесь! В Ялте! Зачем это сновидение?

Она опустила наушники на шею.

– Вот это да! Хай, гай!

– Наушники не шерстят? – спросил Степан.

– Шерстят. – И она довольно, зажурчав жвачкой, расхохоталась.

– Это Надя.

– А я Ляля. Старая знакомая Степана. Не подумай, между нами ничего не было. Какая встреча! Ребят, пойдемте где-нибудь пиво попьем! Или сок! Здесь свежевыжатый классный!

Степан с энергичной провинциалкой под руку и с энергичной столичной штучкой с другого боку шел на грани солнечного удара. Лялина голова покачивалась музыкально.

– Я тебя простила, – прошелестела она и выкрикнула: – Ого! Смотрите! Кафе «Сено»! Как у нас в Камергерском!

– Надя из Саратова, – пробормотал Степан.

В кафе «Сено» они пили украинское пиво.

– Здесь скука, охереть! Сыбузь в Маскву, наверна, завтра… – Ляля развязно затянулась коричневым «Кэптан-блэком». – Песец тут, скажите, а?

Надя посмотрела на нее ошалело.

– А вы че, ребят, гиде перекантовались? Где-где, в какой пизе? – Она затряслась нервным смешком. – Гостиницы куевые, сараи бляцкие, без воды, поибаццо толком нельзя, куды бежать? В море, что ли, подмываться нах?

Степан вдруг понял: Лялечка спятила.

Желание плотской любви и животный страх довели ее мозг до того истощения, когда на язык навернулись все нехорошие слова, которые в далеком 93-м она вдруг услышала от одного из рабочих, вломившихся в квартиру. И она – причудливо раскрепостилась.

– Бля-а, епари тут вроде некуевые. Но хохлы, провинция. Бля-а, ты ж тоже из провинции, чувиха! Ну, ты из какой провинции? Саратов – это не кок собачий. А тут Украина – окраина окраины. Одни мудоепчики…

– Крым – русская земля, – возразил Неверов и торопливо осушил кружку.

– А куй его знает… Я в политике не ипу. В сторонку уипала, и усе, песец, отдыхаю…

– Приятно было повидаться, Ляля. Ты права, делать здесь нечего. Слушай, а нам уже пора!

– Уходите? – испуганным голосом спросила Ляля.

Степан жестом подозвал официанта.

– А я вас не напугала? – Ляля сделала резкое движение, пытаясь поймать Степана за руку. – Чего это – я да я говорю. А вы? А может… – она заглянула ему в глаза. – Я вспоминала… Ты же такой смельчак, так? Может, гульнем как следует? – Она перевала потерянный взгляд на Надю. – Все вместе! Попьем, покупаемся. Если что – у меня в отеле это… места много… это…

– Чего-чего? – Надя кисло поджала губки.

– Того! – вскинулась Ляля.

Где-то далеко громыхнула гроза…

– Нет! – Степан мгновенно понял идею.

Он представил душный номер, слипшиеся простыни, изнывают обе девочки, беленькая, красноватая, в пуху, и загорелая, с черными волосинками и пахом, меховым, как наушник плеера… Они втроем. Круто! Он, самец, за! Но для Нади одна эта идея будет оскорблением. Что она подумает про его привычки? Не с Лялей же ему, с этой черной голубкой, оставаться в Ялте.

Степан бросил деньги на стол:

– Спасибо, до новых встреч!

Жестокие и нормальные двое выскочили из кафе «Сено».

Летний лагерь закончился через неделю. Оба поехали в свои Москву и Саратов. Мирные, взвешенные, вроде еще не спятившие и, может быть, обреченные не спятить никогда. Завести семьи. Работать, растить детей, однажды умереть.

И им дела не было до того, что Ляля ночью босиком бежала по длинному молу и рыдала. Рычала на звезды. Она упала. Ползла, сдирая кожу коленок.

– Народ, прости меня!

Шумный всплеск… Вынырнула. С неистовой убежденностью вновь окунула себя под воду. Отплевывалась, насильно погружалась, заплывая дальше…

– Народ… – звучало в шуме волн.

В последний лагерный вечер Степан, обменявшись с Надей телефонами и проводив ее до дальнего пансионатского корпуса, остался один. Он шел по темной улице. Внезапно с ним поровнялся путник, куда-то быстро шагавший.

Вырвался вперед и обернулся. Звезды блеснули в крупных очках Филина.

– Голова болит. Нет ничего от головы?

– Извините, нету.

– Всегда вы так! – Яковенко припустил по улице и слился с чернотой.

Южные звезды светили близко-близко, благословляя все живое.

Счастливый соловушка

«Счастливость» – это сладкое и спелое, чавкающее, апельсиновое слово было придумано их партией «Счастливая Россия».

Так объявил лидер партии на первом съезде.

Его звали очень исконно – Кондратий Зубков (говорят, он происходил из древнего рода отшельников-раскольников, пивших собственное семя). Кондратий Зубков руководил важным органом власти. Он был невысокий горбатый человек за пятьдесят с крупной седой головой. У него были серые стеклянные глаза, излучающие странный свет, челюсть вперед, поросшая жестким седым волосом, и зубы. Это были мистические зубы. Зубов во рту, казалось, было больше, чем нужно. Тридцать пять, а то и сорок. Этот лидер выступал, приоткрывая рот, и тогда приоткрывалась страшная буря его рта – свирепая пена и острые скалы. Одинаковые зеленоватые пики наполняли его рот и кромсали речь. Получалось, что говорил он сквозь зубы, даже кричал: «Ура!» сквозь зубы. Характерное рычание – звук, искаженно пробивающийся через кость. Точнее всего было бы назвать его голос сверлящей дрелью. Машинкой стоматолога. Очевидно, зубы мучили лидера. Выражение постоянного страдания от зубной боли, даже зубоболезненной задумчивости, даже некоторой зубной мудрости, то есть погруженности во внутренние, ротовые задачи, – это трудное, то ли тупое, то ли просветленное выражение не покидало его щетинистого лица. Иногда страх своих зубов пробегал по его лицу, и каждая щетинка вставала навытяжку.