Птичий грипп - Сергей Шаргунов

Ночами Филин тусовался с подонческой компанией, шлялся по клубам, нюхал и глотал наркоту – в общем, энергично гнил. Родного отца он не признавал, дядя ему все прощал и даже выделил квартиру на улице Петровка окнами на красный монастырь. Дядя тогда работал в одной нефтяной компании. Он и сам шалил – иногда вечером накануне выходных приезжал к племянничку, и начинался угар. Из динамиков по-бабьи, почти как хор народных тёток, пела группа «Агата Кристи», каждым всхлипом призывая к этой сладкой смеси – любви и насилия:

Давай вечеромС тобой встретимся!..

Боря срывался с места, начинал плясать. Он выставлял колонки на подоконник, спугивая с веток засыпающих птиц. В танце ронял очки. Дядя Слава сидел, задумчиво откинувшись в кресле, рука его грациозно висела, ветерок ерошил густые смоляные волосы, чувственный нос слегка раздувался, и сквозь поток музыки мерно звякал монастырский колокол.

Однажды Боря попал в реанимацию. По-английски это называется овер-дозе. По-русски – переборщил. Однако то был не борщ, а белое и жидкое в шприце. Дядя отправил его в немецкую клинику – лечиться от зависимости.

Из Германии Яковенко вернулся полным Филином! С размытой физиономией, вялый и сонный. Он люто расширял зрачки во мраке, когда его лицо было плохо видно, но при свете болезненно стыдливо щурился. Начал вести правильный образ жизни. Утром пил йогурт. С неохотой, но подолгу подтягивался на шведской стенке. Жил по-монашески. Про бывших дружков-гуляк спрашивал: «Разве они не передохли?» В его лексике появились злые словечки, которыми он обзывал не любимую им сибаритскую молодежь: «пораженцы», «распаденцы», «мочепийцы», «калоеды»…

Нахохлившийся, плотный, постоянно в напряге, Боря жалобно раскисал лишь наедине с дядей Славой. Они садились в квартире на Петровке, покачивались, вполголоса напевая песни утонченными старушечьими голосами. На столе дымился крепкий кофе.

Дядя доверил ему молодежное движение. Назвали – «Ниша».

Это была ниша для будущих чиновников. Их инкубатор. Их надежный окоп. Название движения закрепляло идею преемственности еще зеленых карьеристов и уже созревших функционеров.

Первую акцию устроили как гипноз.

В майский вечер в Москву съехались вереницы автобусов. Всю ночь Филин выстраивал тысячи молодых по Ленинскому проспекту. Молодая толпа была свезена из Ярославля и Твери, Курска и Саратова. Студенты, отправленные смотреть Москву по разнарядке профкомов. Вместо Москвы они видели спины и затылки друг друга. Всех еще в автобусах заставили натянуть одинаковые белые майки и белые шортики. Ночью было холодно, ноги отваливались, спать хотелось жутко.

Выглянуло солнце. Вдоль Ленинского проспекта растянулся белый прямоугольник, в котором колыхалось живое месиво. Если московское солнце – это глаз Москвы, то, значит, Москва смотрела на них, а не они на нее. Впереди, в двадцати метрах от бесконечной, едва стоящей на ногах колонны, образовали круг. Этот начерченный по асфальту круг заполнили триста отборных активистов в красных майках и красных шортиках.

Таким образом, если посмотреть с высоты, получался восклицательный знак – белая палочка на проспекте и красная точка в районе Гагаринской площади.

Стояли молча. Яковенко, беспокойно щурясь, сказал заготовленную речь. Его голос звучал дерзко и гайморитно.

Куски этой речи заранее были распилены между ТВ-каналами.

– Мы стоим в виде восклицательного знака! Это символ нашего оптимизма! Нам все нравится! Мы одобряем курс властей! И готовы всеми силами оказывать этому курсу поддержку! Зачем мы собрались? Многие думают, что мы запугиваем каких-то маргиналов! Которым не терпится устроить беспорядки! А я скажу вам банальную вещь! Мы пришли поклониться ветеранам!

Такова была речь Бори, придуманная его дядей.

– Каким ветеранам? – спросил племянник, когда впервые увидел текст.

– Без разницы. Учись технологиям! – Дядя улыбнулся крепкими мелкими зубами. – Это слово как гипноз для наших идиотов. Слово «ветераны» – это же ветер в раны… Вышел в поле ветеран – выть и слезы вытирать… Пока есть ветераны, простятся любые тираны… – Зубы у дяди азартно блестели.

Через полчаса стояния на Ленинском проспекте молодняк начали рассеивать по автобусам. Каждому выдали пластмассовую чашку чая и батончик шоколада. И повезли по городам и городишкам, и Москва, так и не рассмотренная, коварно поплыла за стеклами.

По Ленинскому запустили поток машин. Сбилась пробка. Водители ползли и с удивлением видели непонятную белесую разметку на асфальте, похожую на помет огромной птицы.

Движение «Ниша» открыло офисы по всей России.

Неверов стал заходить в штаб на Пятницкой улице. Последний этаж старинного кряжистого дома. Восемь комнат, балкончик.

Степа брел по длинному коридору, цветасто залепленному огромными портретами, на которые, проходя, нельзя было не наступить. Портретная галерея врагов… Он ступал по скользким глянцевым портретам, и те морщились. Степан внимательно смотрел под ноги и узнавал. Черный ворон. Голубой попугай. Кумачовый снегирь. И даже – орел. За что уж орла-то?..

Тем летом «Ниша» собрала «лагерь мысли» в Крыму. Степана как социолога и еще нескольких наблюдателей взяли с собой.

Они отдавали свои тела во власть моря. После обеда прослушивали часовую лекцию столичного политтехнолога с веселым облупившимся носиком. Маленький, черненький и взъерошенный, он говорил трескучими наскоками и походил на сороку-воровку из детского мультика. Прослушав, спешили к морю.

В один из первых вечеров Степан пошел гулять по Форосу. Поселок был нищ, на фонари не хватало денег. Только свет крупных звезд освещал улицу, положенную черным мазком среди сероватых кустов. Неверов чувствовал отраду. Он успел обгореть и перекупаться. Солнце попало в кровь, и под кожей разбегались иголочки озноба. Внизу, у моря, разрывалась дискотека, кидавшая в небо мощные палки прожектора.

Он остановился и посмотрел на звезды. В этот момент белое платье выпорхнуло из тьмы и вскрикнуло… Теряя равновесие, Степа поймал девушку и упал вместе с ней в кусты.

Они вылезли на дорогу.

– Виноват, – одышливо говорил Неверов. – Ничего не повредила? Тьма проклятая!

– Нет, это ты меня извини… Налетела, как самосвал!

– Что ты! Как голубка!

Она была в белом платье. В светлых волосах до плеч серебристо посверкивали колючки. Степан увидел на ее запястье сочную полосу.

– Оцарапалась!

– Ерунда…

– Не ерунда. Идем к морю, промоем рану.

– Ага. Просолим…

– Зато спасет от заражения.

– Типун тебе на язык.

– Тьфу, тьфу, тьфу… – Степа подошел к кипарису и постучал по сухой облезлой коре. – Давай просто погуляем!

– Давай! – неожиданно легко согласилась она.

Ее звали Надя. Приехала из Саратова, где возглавляла городское отделение движения «Ниша».

– Хочешь на дискотеку? – спросил Степан.

– Нет. Я как раз оттуда… Устала. Может, посидим где-нибудь?

По бетонной гудящей лестнице с отсутствием половины ступеней они спустились на бетонную набережную. Под соломенным вигвамом тряслись ценители дискотеки, их было много, и они словно присосались к электронным разрядам и вспышкам… Через двадцать метров под другим вигвамом жила кафешка. Мангал у входа мясисто чадил в сторону моря. Редкие посетители пили пиво. За стойкой бара маячил татарчонок в кукольной тюбетейке.

Степа и Надя сели друг против друга и заказали бутылку вина.

– Ты любишь дискотеки? – спросила девушка. – Только честно.

– Не очень.

– И я!

– А Яковенко… Заметила, какой-то он чумной? Наверно, тоже дискотеки не любит.

– Он, по-моему, ничего не любит, – сказала Надя, вертя бокал, и прошептала с нажимом. – Прид-дурок.

– Почему?

– Ай, а говорят, здесь змеи водятся? – она перевела разговор.

– Страшные ядовитые змеи. С ветвей прыгают в волосы. Заползают в кровать…

– Ай! Брось! Не пугай меня!

– Надя, а где ты учишься?

– В Пединституте. На втором курсе. Буду учить младшие классы. – Она сделала глоток, и добавила: – Я уже практиковалась!

– Ну и как детишки?

– Знаешь, я их так люблю, маленьких! Я бы хотела иметь много-много детей.

– Это сколько же? – отпил Степан.

– Хотя бы троих! Мальчика, девочку, и… и еще мальчика.

Замолчали.

«Дурочка? – подумал Неверов. – Или я просто отвык от естественной жизни? Простая девочка из Саратова с теплыми глазами волжского цвета. Как это пошло – глаза цвета Волги! Какая за этим сила!»

Он взял ее руку, нежно перебрал пальчики. Она спокойно улыбалась. Он поднял ее руку, чмокнул подсохшую царапину и хихикнул:

– Не замужем?

– Пока нет, – просто ответила Надя. – Собиралась. У меня и жених был. Но не вышло. Денег мало зарабатываем: он и я. Ну а где жить? На что? Так, погуляли и разошлись без обид.

Степан, продлевая эксперимент, насколько откровенна волжская душа, спросил: