Птичий грипп - Сергей Шаргунов

Пришел Федор, бывший певец, невысокий и плотный, хрипловатый и покладистый. В морщинистой, видавшей виды косухе. Он дымил трубкой. Показывал огромные пожелтевшие афиши, на которых он скалился между бородатыми Сциллой и Харибдой – слащаво-зловещим металлистом Пауком и вытаращенным очкастым рокером Летовым.

Явился Миша Боков, взвинченный, худощавый, лязгавший челюстями, громко выдававший речи с наукообразными словами, вдобавок с неправильными трогательными ударениями. Недавно он вернулся из армии, из танковой части города Дзержинска. В армии он служил офицером-добровольцем, до этого закончив МГУ и получив красный диплом физика.

Возник Степан Неверов, невысокий, полный, в черном пиджаке и белой водолазке, с темными лукавыми глазами и немного вытянутым носом. Но вместо того, чтобы помогать, он все время вызывал Шурандина на богемно-расслабленные разговоры. Молодые люди мешали в этих беседах «ты» и «вы».

– Вы можете помочь нам с расклейкой? – спрашивал его Иван. – У нас надо пахать!

Неверов лукаво хмурился:

– Лучше я один раз стану мучеником, чем тысячу раз пахарем. Я помогу вам как лишняя тушка, – хихикал он. – Вот когда меня повесят, будет вам пиар.

– Тушка – это вы очень верно подметили! – заводился Шурандин.

– А мне нравится, что у меня тушка. Разве я не похож в этой тушке на пингвина?

– А надо летать научиться! – возражал Иван. – Ты еще не в курсе: пингвины – это ласточки, только очень толстые? Займись спортом, Степан. Давай! С утра пораньше встал и обежал район – расклеил наши стикеры, глядишь, к полудню килограммчик сбросил…

Неверов качал головой и невразумительно хихикал:

– Ты мне, Ваня, нужен как писатель. Как ты сумел стать писателем? Как ты признание вырвал? Я стихи пишу и даже не рискую с ними никуда лезть. А с тобой общаюсь – и вера, вера в литературу пробуждается! И в шансы мои…

– У меня нет времени на треп! Работай или не дергай меня! – злым голосом сказал ему Шурандин.

В Иване была горячность неофита, обретшего новое любимое дело.

Неверов еще чуть-чуть походил своей странной раскачливой походкой и незаметно отпал, схоронился между скал города… Мало кто это заметил. А кто заметил – виду не подал.

Первую акцию они замутили девятого мая.

– Кремль в курсе. Дан зеленый свет, – чуть лениво сообщил бархатный голос политика.

Девятого мая в Москву на Парад победы заявилась старушка, президентша Латвии канадского происхождения. Накануне она обозвала советских ветеранов алкоголиками.

Иван предложил протестовать. Встать рано утром у посольства Латвии в переулке на Чистых прудах и не выпускать латышку, не дать ей укатить на праздничную Красную площадь.

Переулок был умыт ночным дождем, полон клочковатым туманом, высажен липой, в лужицах плавали сорванные дождем зеленые листочки. По переулку они подошли к сумрачному, кофейного цвета посольскому зданию. На всякий случай Шурандин захватил с собой только парней.

– Сюда иди! – раздался окрик из дверей зашторенного автобуса.

Омоновец выпрыгнул на асфальт и мотал башкой, разгоняя сморивший его сон.

Сонные омоновцы поволокли их в логово автобуса. Уложили на пол в проходе, растянули поверх ноги в кованых бутсах и стали досматривать недосмотренные сны…

Вечером думец освободил молодежь. Он подъехал к отделению милиции, вступил внутрь, и все менты смотрели на него благоговейно.

– Хулиганит. Непорядок, – отметили в Кремле.

И политика стали меньше показывать в телевизоре.

– Надо быть жестче. Плюйте вы на эту власть! – при каждой встрече подначивал его Шурандин.

На последний свой телеэфир, перед тем, как навсегда исчезнуть с экранов, политик позвал именно Ваню – выступить секундантом.

Схватка была, как обычно, с господином Ж., экспрессивным, при каждой фразе напоминавшим арбуз, летящий на тротуар и брызжущий во все стороны яркой мякотью.

Дошло до реплики секунданта, и Иван резко продекламировал:

– Мы ненавидим вас и смеемся над вами, уродливый болван. Скоро вас сметет метла революции! Да, грядет великолепная, изгоняющая воров-чиновников, держиморд-ментов и проститутов-шутов революция! Могу вам только обещать: революция вас, господин шут, не пощадит! И ей, и вам будет не до смеха!

– То есть цель вашего движения – революция? – поднял ироничную бровку ведущий.

– Вы не ослышались, – отрезал Иван.

– Вот! Вот! О чем я и говорил! – Арбуз лопнул, и мокрые семечки полетели в глаза зрителю. – Они готовят кровь. Они делают революции. Всегда! Враги народа! Начиная с семнадцатого года…

– Мы за социальную революцию, за омоложение кадров, – поставленным голосом, подняв палец, стал исправлять ситуацию невозмутимый политик.

Но было поздно. Он попал во враги Кремля, и эта передача отменила для него все передачи.

Политик не рассчитал Ваню сразу после эфира, погрозил пальчиком и умчал на черном бумере.

Работа кипела. Раз в неделю «За Родину!» вставал в пикеты. Раз в месяц в модном клубе проходил вечер, где подвыпивший стихоплет соревновался с митинговым краснобаем. Вечера были звучные, убыстренные, под снежными хлопьями светлого и темного пива. Даже блеклая поэтесса-былинка служила украшением таких вечеров. А секретарша «За Родину!» отреклась от скандальных вещиц и выступала на вечерах с короткими праведными зарисовками из истории древнерусских сражений, одета она была в комбинезон, под которым округлялось пузо, – она ждала ребенка от Ивана…

Думец сказал, что будет строить партию и созывает ее съезд.

Иван недоспал. Ночь перед съездом он провел в ядовитом фабричном цеху. Неделей раньше он заказал изготовить для съезда большой агитплакат, но его обманули: сказали, все готово. Когда он приехал на место, там оказался сопливый слабоумный человек, который сидел в чулане, разбирая ржавые железки, а внутрь заглядывали малыши и ныли: «Дядя Лева, дай конфету!» Иван прибыл в чулан вместе с боксером-сибиряком Леней, вдвоем они растормошили слабоумного технаря Леву, он отвез их на фабрику, где дискета долго трещала и не хотела открываться. Открылась! Заправлял на фабрике мужик, признавшийся, что когда-то состоял в движении «Трудовик» и осенью 93-го даже поучаствовал в одном рейде: «Так, ерунда, с огнем играли…» Этот мужик не взял за работу денег, ночь клонилась к рассвету, и Шурандин с Леней, задыхаясь от вони красителей, влюбленно смотрели, как из-под валика огромного станка медленно, сантиметр за сантиметром, выползает блестящая поверхность плаката.

Иван недоспал, ох недоспал. На съезде он вышел и рассказал залу про то, что недоспал и чем он занимался всю ночь, про вонючую фабрику.

Степан хихикал, сидя в зале на правах гостя. Неверов был выспавшийся и благожелательный и хихикал дешевой политической романтике русского писателя.

А после съезда был митинг. Июльский закат. Закисший перегретый город. Степа, конечно, на митинг не пошел.

Иван выплеснул первые слова, пальцами поглаживая желтый пористый чехол микрофона.

– Здравствуйте, товарищи! – Микрофон разнес приветствие над площадью, поверх знойных запрокинутых лиц.

– Нет! Нет! Гав-гав-ноу! – Блюющие вопли хлынули откуда-то с задних рядов толпы, усиливаясь паникой, бранью, визгами…

Шурандин в горячей черной тени от тента, нависающего над сценой, обморочно продолжал вещать. Он драл пересохшую глотку, звал народ к борьбе, а сам отмечал: толпа распахнулась, молотя, давя, усаживая на корточки гибких, рвущихся к нему чертей. Толпа разверзлась, чтобы опять сомкнуться. И замерла, полная повышенного внимания.

Иван выступал, тянул речь, повторял тезисы…

И тогда уже в толпу стали, не спеша, заходить милиционеры, замедленно, словно подтрунивая, выводить из ее месива неудачных провокаторов.

Иван отошел от микрофона. Ему было нечем дышать.

Осенью отношения думца с властью испортились совсем. Он попросил Ивана отправиться в Воронеж, срывать съезд партии власти.

Синяя тьма, могучие порывы ледяного ветра, улица, запруженная сигналящими машинами. Ваня пробирался между багажниками и капотами, прижимая к груди огромный ворох красных и желтых флагов. На углу поджидала, коченея, сотня воронежцев. Шурандин подскочил к ним и стал раздавать знамена, натянутые на пластмассовые палки.

– Идем! – закричал он в белый легкий мегафон. – За мной! Дайте дорогу!

Люди дернулись и повалили за ним.

– Дайте нам дорогу! Дайте нам дорогу!

На бегу они запаляли файера: дергаешь за веревочку, и вырывается и рук сизо-красный карнавальный огонь.

Они бежали к центральной площади, где для «партии власти» начинала свой концерт силиконовая группа, обозванная кем-то «Сосущие».

Иван мчал впереди темной оравы, озаренный языками огня, а наперерез равнялась цепь милиции. И только ветер не знал логики, мотаясь туда-сюда, туда-сюда…

– До-ро-гу!

Удар бегущих по оцеплению был таранным. Гражданские попадали на ментов, закипела драка, подошвы заскрежетали об асфальт…