Песня, зовущая домой - Дорис Смит

— Не обращайте на нас внимания. — Он добыл из кармана расческу и занялся волосами Йена, что вызвало у меня улыбку.

— Хоть теперь расслабьтесь, — взмолился Адам совершенно некстати.

Расслабиться, как же! Теперь, когда Колин поглядывал на меня, это было совсем нереально. Я ответила ему сердитым взглядом. Тут было не до шуток! Надо было помнить о шее и спине, не смотреть прямо вперед и чуть наклониться, — и еще расслабиться. Стоит с таким видом, словно готов лопнуть от смеха! Я ему покажу, я припомню ему «Дебби», и бычьи хвосты, и разозлившихся угрей!

Два щелчка и довольный голос Адама:

— И почему бы вам в первый раз не выглядеть так же!

Не надо было быть профессионалом, чтобы понять, что фотографировать Руфь — одно удовольствие. Совершенно не смущаясь, с врожденным изяществом она сидела, устраивалась, наклонялась, и все скорбные морщины исчезли с лица Адама, когда он менял пластинку за пластинкой. Йен был полной противоположностью ей: он или набычивался, или ухмылялся, как обезьяна, прятал руки за спину и выворачивал ступни.

Когда его мучения, наконец, окончились, место под софитами занял его отец. Он сидел с чуть надутой улыбкой и хитровато искоса поглядывал в камеру:

— Продолжим битву, — сказал он.

Адам равнодушно смерил его взглядом:

— Знаете, вы прибавили в весе.

Наступило непонятное молчание, и еще непонятнее было лицо Колина.

— Я сбросил три фунта, — почти извинительно сказал он. — Разве еще что-то заметно?

— Заметно? — хмыкнул Адам. — Когда вы в следующий раз наденете этот ваш килт, то будете похожи на эркер. Сколько вам? Сорок?

— Смилуйтесь, — робко сказал Колин, — еще четыре года до сорока.

— Да, — без всякого выражения сказал Адам, — так я и думал.

Он, как породистый жеребец, вытянул собственное длинное, тощее как палка тело.

После такого явного издевательства я с трудом поверила своим ушам, когда несколькими днями позже услышала, что лучший тенор Адама заболел и, чтобы не отменять концерт, он все-таки попросил Колина о помощи. Колин согласился с условием, что его имя останется неизвестным.

— Вы, наверное, шутите, — одернул его Адам. — Я уж точно не раскрою ваше имя. А дальше сами увидите.

— Интересно, как вы могли его просить, когда он вам так неприятен, — высказала я недоумение.

Адам покраснел.

— Ради хора я бы пошел не только на это. — Я ему поверила. Сколько времени, умения и стараний он без устали месяцами отдавал хору. — И на случай, если в вашей прелестной головке таятся темные мысли, — протяжно добавил Адам, — имейте в виду, эти фотографии, что я снимал, будут очень хорошими. Это ко всем относится. Да-да, когда вы их увидите, то поймете, я думаю, что свое дело я сделал. В воскресенье посмотрим, сделает ли он свое.

Он меня убедил. Он мог быть резким и фанатичным, но хоть эти его черты и ранили, они были обратной стороной его честности. Колин был не таким. Он предпочитал слезы и поцелуи — может, эти слезы быстро высыхали, но тем не менее они были настоящими. Он был очарователен, но и у него существовали свои ахиллесовы пяты. В понедельник я узнала еще об одной. Сделает ли она свое дело? Или та его часть, которая не могла удержаться от того, чтобы не перечислить мне свои туры, выплеснется на концерте, ради которого Адам так самозабвенно трудился?

Адам тем временем изучал меня.

— Он вам уже стал нравиться, верно? Всегда этим кончается. — Его тон был философским и совсем мягким. — Я боялся этого с самого того вечера в Лондоне. — В серых глазах застыло трогательное смирение.

— О Адам! Не глупите — и не надо бояться. — Я почувствовала, что далеко зашла, и покраснела. Адам гладил мою руку. У меня появилось трогательное ощущение, что этот жест не был для него естественным. Поглаживание было стеснительное и прерывистое.

— До чего же вы были добры, Деб. — Он взглянул на коттедж. — И так быстро. Как я смогу расплатиться с вами?

— Расплатиться? Какая чушь, — торопливо ответила я. Что же касается быстроты, то это был очень небольшой коттедж, и я занималась им практически без перерыва почти три недели. И скоро должна была вернуться в Лондон. Мама нужна будет здесь, пока не кончатся банковские каникулы, но я не могла оставаться до тех пор — это были бы неоправданные расходы. — Думаю, в следующий понедельник мне надо уезжать, — с сожалением вздохнула я.

— О, как раз в те выходные я еду домой, — как бы мимоходом сказал Адам. — Время от времени не прочь повидаться со своими. Вы никогда не были в Котсуолдсе?

Я сказала нет, стараясь скрыть нетерпение и надежду, и он стал рассказывать о приходе своего отца. Судя по его описанию, там было чудесно, и какое отличное завершение пребывания в Торкомбе, если бы он… Я не позволила себе завершить мысль. Ясно было, что мысль взять меня с собой даже на мгновение не промелькнула в голове Адама.

— Йен! Не надо выше! Ты упадешь! — это я вопила следующим утром. Маленькая фигурка, мухой карабкавшаяся по голым камням на вершине не обратила на меня ни малейшего внимания.

Вершина холма была наверняка ветреной и выше, чем казалось с дороги. И мне совсем не нравилось смотреть на Йена, перебирающегося через очень напоминавшую ухмыляющийся рот расщелину. Я взяла их с собой только потому, что им было скучно, а Магда не обращала никакого внимания на намеки, но Йен был упрям и мог быть очень непослушным — совсем как сейчас.

Пришлось долго уговаривать его спуститься с камня, и на последних нескольких ярдах он соскользнул, отчего у меня сердце ушло в пятки, а его щеки подозрительно покраснели.

Когда мы спускались к дороге, я как бы между прочим спросила, видели ли они когда-нибудь выступления отца, и с трудом поверила их отрицательным ответам.

— Он здесь это не делает, — объяснил Йен. — Он уезжает или в Лондон, или в Нью-Йорк, или в Австралию. — Австралию он произнес по слогам.

— Он ужасно важный, — в почтительном страхе прошептала Руфь. — Он не просто поет для любого.

Это признание так меня удивило, что я не нашлась, что сказать.

— А вы этого не знали? — поразился Йен моему невежеству. — Нам мама сказала.

— Это не то что пойти на пантомиму, — строго заметила Руфь, — это все делают. Мне пантомима ужасно нравится, — с сожалением добавила она, — но она довольно вульгарна.

— Да… вот как, ясно, — сказала я, совершенно ошарашенная.

— Мы не можем пойти на папино выступление, пока не вырастем, — продолжала Руфь, крепче сжимая мои пальцы, чтобы перепрыгнуть через камень. — Это не для детей, говорит мама. Говорила, — спокойно поправилась она.