Блуждающие огни - Збигнев Домино

— Кейстут!

— Томек!

Они бросились друг к другу, обнялись, расцеловались, разглядывали друг друга. Кевлакис щеголял в андерсовском мундире, Элиашевич был в штатском.

— Садись, мой дорогой, подвезу.

— Спасибо, а то я уж собирался искать попутный транспорт. Сестру не предупредил, хотел, понимаешь, сделать ей сюрприз!

— Понятно.

Сели в «виллис» и поехали в Ляск. По пути говорили мало: машину трясло на разбитой дороге. Въехали в Рудский лес. Водитель достал из-под сиденья автомат и протянул его Элиашевичу. Другой положил рядом с собой, чтобы был под рукой. Кевлакис удивленно смотрел на них. Он, наверное, не догадывался, к чему все это — ведь Элиашевич и водитель были в штатском.

— А это что? — показал он рукой на автоматы.

Элиашевич приподнял лежавший на коленях автомат и улыбнулся:

— Автомат!

— Вижу, но зачем?

— А вдруг какой-нибудь заяц выскочит?

Оба рассмеялись, но, пожалуй, впервые почувствовался холодок в отношениях между ними. Каждый думал о своем. Элиашевич украдкой наблюдал за Кевлакисом. Тот во все глаза смотрел по сторонам. С жадностью всматривался в каждую встречавшуюся на пути деревню, каждое дерево, каждый придорожный крест, каждый мостик и пригорок, возвещавший о приближении к родным местам.

Элиашевич сразу как-то подобрел. Он прекрасно понимал его в данную минуту. Он помнил себя самого, когда той же дорогой шел пешком домой, в Ляск, помнил, как приветствовал каждое дерево, каждого жаворонка, какое волнение испытывал при мысли о встрече с матерью.

Машина взлетела на небольшой пригорок, откуда уже отчетливо можно было разглядеть лежащий внизу Ляск, остроконечный шпиль костела, высокую трубу кирпичного завода. Кевлакис даже встал и едва не вылетел, когда машину качнуло на колдобине. Элиашевич велел остановиться. Кевлакис выскочил из машины и побежал на пригорок. Элиашевич неторопливо последовал за ним. Тот все смотрел вокруг и не мог наглядеться. Наклонился, схватил горсть земли, растер ее в ладонях, сдул и вытер руки полою пиджака.

— А все же я прирожденный крестьянин. Люблю землю.

— Так что, займешься хозяйством?

— Думаю, что да. А ты чем занимаешься?

— Как видишь.

Элиашевич помахал автоматом. Кевлакис с удивлением посмотрел на него, видно, он не очень-то понял жест Элиашевича.

— Работаю в отделении госбезопасности, — пояснил тот.

— А… — произнес Кевлакис и тотчас же, ссутулившись, медленно побрел к машине.

Элиашевич задумался. Так, значит, знают, и там знают, что такое органы госбезопасности, но понимают это по-своему.

Кевлакис остановился и, обернувшись, спросил:

— Не знаешь, что с Влодеком?

— Знаю. Наши дороги разошлись. Стреляем друг в друга.

— А что, по-другому нельзя?

— Долго рассказывать. Поживешь здесь — поймешь.

— Ты разговаривал с ним?

— Как и с тобой.

— Ну и что?

— Как видишь… Каждый выбрал свой путь. А ты почему так долго не возвращался? Боялся?

— А если я скажу тебе, что нас не очень-то оттуда выпускали, ты поверишь?

— Как я могу тебе верить или не верить? Я там не был.

Кевлакис подошел к машине, вытащил из сумки плоскую зеленую бутылку, отвернул пробку, отхлебнул немного и протянул ее Элиашевичу. Тот сделал большой глоток, закашлялся, вытер рукавом губы.

По прибытии в Ляск он отвез его к сестре, но от приглашения войти в дом отказался под предлогом, что не хочет мешать их встрече. Понимал, что с Кевлакисом говорить ему уже не о чем. Потом он видел его еще несколько раз. Кевлакис вскоре женился на крестьянской девушке и целиком занялся хозяйством. Он пользовался авторитетом у людей, и поэтому они выбрали его старостой. Связывало ли его что-нибудь с Рейтаром и если да, то что именно?

Элиашевич еще раз достал зеленую папку, в которую Грабик скрупулезно подшил все имевшиеся на Кевлакиса данные. Еще раз прочел подписанную Рейтаром записку с угрозами в адрес Кевлакиса. Но она была написана явно не его рукой. Кто-то и подписался за Рейтара, только почему адресовали ее Кевлакису и от кого исходят угрозы? В материалах не было ни одного конкретного факта. Встречался ли он с Рейтаром или нет? Элиашевич отложил протокол последнего допроса Кевлакиса. Почерк у Грабика был чуть ли не каллиграфический. От света лампы блестели засохшие чернила, приготовленные из химического карандаша. Ничего особенного: биография, прохождение службы на Западе, возвращение на родину. Элиашевич начал читать протокол допроса, написанный ровным, красивым почерком Грабика.

«Вопрос: Почему вы так поздно, только летом сорок седьмого года, вернулись на родину?

Ответ: Я долго не возвращался, потому что нас насильно держали в лагерях и не желали демобилизовывать.

Вопрос: Назовите лагерь, в котором вы находились и в чем заключалось это насилие?

Ответ: Я был в Шотландии, в лагере Кипгарден, куда бросили меня и многих других польских военнослужащих, когда я выразил желание вернуться на родину. Польская и английская жандармерия держала нас под стражей, не выпускала в город, не передавала нам ни вестей, ни писем с родины. Несколько солдат пытались бежать оттуда, но жандармы поймали их, и военно-полевой суд приговорил их как дезертиров к нескольким годам тюремного заключения. Одного рядового, который выразил желание вернуться в Польшу, лагерные жандармы избили до полусмерти. Только за то, что слушали радиопередачи из Польши, отправляли в штрафные роты и понижали в звании. Лишь в сорок седьмом, году, после голодовки большой группы солдат, работникам нашего посольства удалось пробиться к нам и появилась возможность возвратиться на родину. Я добрался до Гдыни на пароходе «Медина Виктория».

Вопрос: Поддерживаете ли вы контакты с заграницей?

Ответ: Никаких контактов с заграницей я не поддерживаю.

Вопрос: Какие задания, связанные с враждебной деятельностью против народной Польши, вы получили перед отъездом и от кого?

Ответ: Никто мне таких заданий не давал.

Вопрос: Расскажите о вашей враждебной деятельности против народной Польши.

Ответ: Никакой враждебной деятельностью, направленной против народной Польши, я не занимался.

Вопрос: Знаете ли вы Влодзимежа Миньского по кличке Рейтар?

Ответ: Да, знаю.

Вопрос: Расскажите о своих контактах с ним.

Ответ: Я знал его еще до войны, мы учились с ним в одной школе. После того как началась война, я ни разу с ним не встречался. Слышал только, что Миньский стал бандитом и носит кличку Рейтар.

Вопрос: Вы говорите неправду. Я требую, чтобы вы честно признались в своих враждебных связях с Рейтаром…»

Невольно Элиашевич подумал: «Ну и зануда же этот Грабик. «Я требую, чтобы вы…» Если нет доказательств, то можно так требовать до самой смерти. Он не знает Кевлакиса. Если бы знал, что это за орешек, не валял бы дурака. А все же, видно, Грабик прав, утверждая, что Кевлакис после войны встречался с Рейтаром». Элиашевич позвонил дежурному:

— Фельштыньский? Приведите ко мне Кевлакиса. Да, в мой кабинет, прямо сейчас.

Он достал сигарету. Вошел старший конвоир:

— Товарищ капитан, разрешите доложить, арестованный Кевлакис доставлен.

— Введите.

Вошел Кевлакис, в своем андерсовском мундире, заросший щетиной, хмурый. Начал докладывать, как положено арестованным:

— Арестованный Кевлакис…

— Хватит, перестань.

Кевлакис смотрел куда-то поверх Элиашевича. Руки согласно тюремным предписаниям — за спиной. При виде этого Элиашевичу стало неловко.

— Садись. — Он показал на стул.

Кевлакис сел. Элиашевич протянул ему пачку сигарет:

— Закуришь?

Тот посмотрел на него. Глаза у него были усталые, мутные, под глазами фиолетовые круги.

— Спасибо. Отвык на войне.

Элиашевич закурил. Затянулся, выпустил несколько колец дыма. Краешком глаза заметил, как дрожали лежавшие на коленях руки Кевлакиса. «Нервничает», — подумал капитан, а вслух сказал:

— Отпускаю тебя домой, Кейстут.

Правая рука Кевлакиса соскользнула с ноги, левая судорожно вцепилась в колено.

— Сейчас тебя освободят. К вечеру уже будешь дома.

Кевлакис тер глаза, как это делают обычно, когда хотят скрыть навернувшиеся слезы или снять хотя бы на минуту сильную усталость. Когда он отнял ладонь от глаз, лицо его было уже спокойным.

— Так что, могу идти?

— Да, конечно. Только у меня к тебе один вопрос. Скажи-ка, Кейстут, только честно, виделся ли ты с Миньским после своего возвращения?

Какое-то мгновение они ощупывали друг друга взглядом. Кевлакис опустил голову, но тут же поднял ее и решительно проговорил:

— Бьешь на наши с тобой приятельские отношения? Была не была! Да, виделся. Теперь можешь меня не выпускать.

Больше Элиашевич не задавал ему вопросов. Курил и молча ждал.