Шантаж - В. Бирюк

Девка снова завыла, попыталась сбежать, была поймана за косу. И достаточно эффективно доведена до полного обнажения. А чего ж не эффективно, когда всё снимается в два маха: один — косынка, другой — рубаха. Даже как-то неинтересно. Хотя с другой стороны… Но не сейчас.

Во избежание возможных помех своим планам, я велел связать её и вставить в рот кляп. Тут от коз какой-то кусок мешковины завалялся. Я как-то отвлёкся, перебирая собранные сорняки, как вдруг услышал сопение Спиридона. Он прижал девку в углу и старательно ощупывал её груди, ляжки, ягодицы. Какая стремительная регенерация у наших предков! Я-то думал — он до вечера в раскорячку ходить будет. А он — уже. Или он впрок впечатления запасает? Просто, чтобы было, что приятного вспомнить на досуге?

— Спиридон, у нас что, больше заняться нечем?

— Чего? А… Как-то я пропустил… Тут всё дела-заботы… По службе княжеской… И не заметил, что девка-то выросла. Чевой-то у неё наросло, мясцо уже на костях появилось… Надо пристроить куда, а то начнёт в подоле таскать. Корми потом выблядков.

— Да отцепись ты от неё! Иди в дом, переоденься, возьми чего надо, и выходи. Давай, быстро.

Спирька, тяжко вздохнув, покинул этот «дом козлов», а я быстренько скинул рубаху, скинул сапоги. И одел на себя девкину рубаху. Мда, девочка-то пропотела. Но запах — приятный. Привкусов болезней — не ощущаю. Запах нормального здорового молодого женского тела. А вот со штанами… Можно закатать под колено. Но рубаха у девки довольно тонкая. Опояска и всё, что на ней навешено — будет выпирать и просвечивать. Главное, ножик — видно со стороны. А без ножика — зачем опояска? А без опояски — штаны спадают. А без штанов… как-то мне неуютно. Как голый. Опять же — поддувает.

Это у тебя, Ваня, от третьего тысячелетия. Все великие люди древности ходили без штанов. Древнегреческие герои выходили в бой в шлеме и в гульфике. Их так потом на вазах и тарелках изображали. В совершенно неприлично-воинственном виде. Не ахейцы, а такая, извините за выражение, порно-армия. Но — чисто мужского состава. Женщины изображались одетыми. Хотя и весьма воздушно.

Аристотелю, Платону, Сократу — поддувало. Но не мешало. Тут чётко надо понимать — в основе всей западной цивилизации лежит древнегреческая философия. А в основе этой философии — свободно продуваемая голая задница. Вот на Востоке такой вентиляции не было. Поэтому там мистицизм, фатализм и мракобесие. Без всякой логики. А у греков — логика. Как у Жванецкого:

«Ровно в двенадцать пищу приму, ровно в четыре на минуту выйду».

Связь — прямая, логичная, общедоступно наблюдаемая. Хоть у Аристотеля, хоть у Платона.

Здесь, в «Святой Руси», вообще половина населения ходит без штанов — потому что женского рода. А из оставшихся — тоже половина, потому что — дети и юношество. Штаны — признак совершеннолетия и дорогое удовольствие. Швов там больше, чем на рубахе. Так что — только по праздникам или в холодное время года. «Бесштанное детство» — широко распространённое явление аж до после Великой Октябрьской.

Теперь сверху всё это платочками и накрыть. И моей банданой, и девкиной косынкой. А иначе в рубашке-голошейке у меня вид… Эх, жаль зеркальца нет! Хоть бы посмотреть — как-то оно получилось… А вот сейчас и узнаем — Спиридон с крыльца бежит. И мне — пора.

Передничек — подхватил, Сухану — указал, вперёд побежал.

— Тебе чего? Этот-то, плешак бешеный, отпустил, что ли? Ой!

— Вот, Спирька, не придётся тебе на посадников двор, на почестный суд, ублюдка рябиновского вести. Только девка твоя за тобой следом бежит, траву для посадницы несёт.

— К-каку траву?

— Каку-каку… Авиценову.

Спиридон ошарашено разглядывал мой маскарад, но сорвать аплодисменты публики не являлись моей целью. Мы выскочили из двора и побежали вверх по улице. Впереди — мятельник в развевающейся чёрной мантии и со здоровенной чёрной книгой под мышкой. Следом я, в девкином наряде, с полным передником сорной травы в руках.

«Побежали»… — громко сказано. Как плохо ходить босиком! Особенно — в местах человеческого обитания. Не зря та «маруся» на берегу «мыла белые ножки». А то они совсем не белые получаются. И камушки какие-то попадаются. У этих туземок вместо ступней должны быть сантиметровой толщины мозоли. Ой! Блин, только бы занозу не поймать!

О'Генри описывает одного американского консула, который сбежал от несчастной любви в какую-то банановую республику. Через некоторое время предмет его возвышенной страсти является в тот же городок. Естественно, вместе с отцом. Ибо в те давние времена юной особе, даже и американского гражданства, отправляться одной в такую даль, без присмотра — было неприлично. Хиппи и секс-туризма ещё не было.

Однако приезд консульской душевной привязанности был обусловлен отнюдь не делами сердечными, а исключительно бизнесом папашки. Помимо прочих несчастий, он был ещё и сапожником. Увы, туземный рынок обуви оказался ограничен двумя-тремя европейцами и северо-американцами. Туземцы же пребывали в счастливом неведении о существовании столь изощрённого орудия пыток, каковым является «обувь модельная». Влюблённый дипломат, что уже само по себе есть нонсенс, продолжал пылать страстью, но, будучи при этом американцем, обратился за помощью к Меркурию, дабы добиться благосклонности Венеры. Типа: решаем папашке его бизнес-проблемку, и его дочка будет моей. Будучи влюблённым, он стремиться к своей мечте, будучи американцем, он стремиться к своей мечте по-американски. Путём формирования нового сектора рынка потребительских товаров. «Американская мечта» — она, знаете ли, такая… «И залетели, и разбогатели».

И вот, под покровом темноты, вооружившись мешком с небольшими, но весьма колючими плодами, сей сотрудник Госдепа засевает песчаные улицы туземного городка плодами своего лямур-бизнес-умысла. По утру, поколовшие ножки туземцы и туземки, вопиют и бегут за обувью. Привезённый из Сан-Франциско товар — к обеду уже раскуплен, а к ужину — согласованы детали обряда наложения цепей Гименея.

Как это знакомо по 21 веку! И наилучшие, возвышенные помыслы в качестве исходной мотивации, и действия по подрыву местного образа жизни под прикрытием темноты и дипломатического паспорта, и изощрённое навязывание всему миру своих ценностей. В том числе — и обувных. Путём минирования путей сообщения, нанесения уколов в наиболее болезненные точки местного общества, продвижения собственных товаров для решения сами же американцами созданных проблем. Заставить людей ходить в обуви — это, безусловно, неоколониализм и глобализация.

Что радует — нам американизмы в форме ботинок и штиблет — не грозят. Поскольку всякая гадость и так у нас на дорогах постоянно валяется. Нет нужды по ночам, тайно, с мешком — чего-то там разбрасывать. Мы к этому привычные и просто отращиваем дополнительный слой кожи на пятках. А и фиг вам против наших копыт!

Только я дошёл до этой, полной неприлично неприкрытого патриотизма, мысли, как мы добрались до места, и Спиридон сунулся в калитку посадниковых ворот.

У калитки было уже несколько мужиков, Спиридон с кем-то раскланивался сам, кому-то кивал в ответ. Я проскочил вслед за ним. Впереди, поперёк двора стоял нормальный для этих мест трёхэтажный терем с широким и высоким крыльцом под крышей на балясинах-столбах. На самом крыльце и возле него торчало и слонялось десятка полтора мужиков. Спиридон был прав — среди столпившихся я увидел и Домана. Не дай бог опознает, иуда. Сволота. Ты мне ещё попадёшься, сексот, стукачок, сука…

Так, эмоции — после. Надвинув на нос девчачий платок, я ссутулился, опустил лицо и потихоньку потопал вправо. По словам Спиридона, там, за правым торцом терема был вход на задний двор, где в маленьком садике пребывала, вероятно, сама посадница со служанками.

Ещё на улице Спиридон сделал последнюю попытку отвратить меня от явно безумной попытки:

— Ежели ты думаешь к посаднице в ножки броситься, Акима вымолить — не надейся. Она баба крепкая, на жалость её не возьмёшь. Она таких просильщиков на конюшню посылает. Чтобы выпороли хорошенько да беспокоить её по глупостям отучилися. И подношения она не берёт — посадник-то сам волость выкручивает досуха. Не ходи — сам попадёшь и меня повалишь.

— Не дёргайся, Спирька, всё будет абгемахт.

На этом и замолчали. Слово «абгемахт», как я заметил, внушало Спиридону глубокое уважение, и успокаивало его мятущуюся душу. Теперь задача: найти эту «бабу крепкую». Которая «подношений не берёт». По здешним, «святорусским» понятиям — больная какая-то.

Жердяной забор и вправду отделял от общего двора небольшой участок за теремом. Там была пара яблонь, кусты крыжовника, заросли малины вдоль заборов, беседка и лужайка. На лужайке располагался род дощатого манежа, в котором ползал годовалый младенец. Вокруг крутились и сюсюкали три женщины. Ещё две сидели в тени в беседке. Одна из них, подходящая под описание Кудряшка по возрасту и по внешности, была одета в более дорогое, цветное платье. Вот к ней я и направился, старательно репетируя собственную речь.