Волшебный корабль - Хобб Робин

– Но, сударь мой Кеннит, ты что себе думаешь, я прямо вот так вломлюсь в номер к почтенному клиенту и заявлю – дескать, Этта другому посетителю требуется? Чем, скажи на милость, твои деньги лучше чьих-то еще? Если ты являешься на ночь глядя, так изволь и выбирать из…

Кеннит уже не слушал ее. В углу комнаты имелась винтовая лестница, и капитан направился по ней наверх. На втором этаже он приостановился. Звуки, раздававшиеся здесь, напомнили ему возню крыс внутри стены. Фыркнув от накатившего отвращения, он открыл еще одну дверь и стал подниматься по скудно освещенной лестнице дальше наверх. Здесь, под самым свесом крыши, имелась комната, не смыкавшаяся стенами ни с одной из остальных. Зато здесь было окно, выходившее на лагуну. Привычка сработала – первым делом капитан выглянул наружу и убедился, что «Мариетта» спокойно стоит у пристани. На ее палубе светился одинокий фонарь. Там все было хорошо.

Он как раз отошел от окошка, когда в дверь постучался слуга.

– Входи, – буркнул Кеннит.

Появился мужичок, определенно кое-что повидавший в этой жизни. Широкое лицо украшали рубцы – следы множества драк. Тем не менее двигался он не без грации. Первым делом он затеплил камин, потом зажег свечи в двух канделябрах. Комнату залил теплый свет, и летняя ночь за окном сразу сделалась непроглядно-темной. Кеннит опустился в кресло возле камина. Не то чтобы ему хотелось согреться – вечер выдался достаточно теплым. Просто потянуло насладиться смолистым ароматом горящего дерева, полюбоваться пляской огня.

В дверь снова постучали, и появились еще двое слуг. Один опустил на белоснежную скатерть поднос с приготовленной снедью, другой держал в руках большую чашу и кувшин горячей воды. От воды шел пар и распространялся запах лаванды. «Все же Беттель знает, чем мне угодить», – умываясь по новой, не без самодовольства подумал пират. По его знаку слуги покинули комнату, и он сел ужинать.

После довольно-таки скудного корабельного рациона почти любая береговая еда сошла бы за деликатес, однако ужин, присланный ему бандершей, действительно был превыше всяких похвал. Мясо, плававшее в густом темном соусе, так и таяло во рту, хлеб еще не остыл после печи, а смесь пряных фруктов удивительным образом подчеркивала вкус основных блюд. Вино, правда, особо богатым букетом не обладало, но и оно оказалось более чем достойным. Кеннит ел не торопясь, с наслаждением. Он редко предавался плотским утехам – в основном когда у него делалось темно на душе. Надо же, действительно, утешаться хотя бы такой малостью… Тут Кеннит вспомнил, как его матушка, случалось, баловала его, когда он болел. Сравнение показалось ему недостойным, он постарался забыть о нем и отпихнуть прочь вместе с тарелкой. Налил себе еще стакан вина, сбросил сапоги и откинулся в кресле. Стал бездумно смотреть в огонь…

Легкий стук в дверь оповестил его, что прибыл десерт.

– Не заперто, – вяло отозвался пират.

Вкусная еда и вино на время отвлекли его от черных мыслей, но недолгое удовлетворение минуло, и он вновь остался один на один с темнотой. Темнотой бездонной и безбрежной, как сама ночь за окном. Перед лицом этой ночи все его усилия были прахом. Прахом и тленом. Удачи посещали его лишь на краткое время, тогда как неудачи…

– Я принесла тебе теплого яблочного пирога и свежих сливок, – тихо промолвила Этта.

Он чуть повернул голову и вполглаза посмотрел на нее.

– Славно, – сказал он без всякого выражения.

Она подошла. «Прямая… прилизанная…» – подумалось ему, как всегда при виде ее. На ней была лишь длинная белая рубашка. Она почти не уступала ему ростом, гибкая, словно ивовая ветка, длинноногая, длиннорукая. Кеннит молча наблюдал, как она ставит перед ним белое фарфоровое блюдо с десертом. От пирога пахло яблоками и корицей, а от женской кожи – жимолостью. Вот она выпрямилась… Кеннит некоторое время молча разглядывал ее. В темных глазах Этты не было и следа страсти. Губы ничего не таили.

Он ощутил внезапную вспышку желания.

– Раздевайся, – приказал он, – и ложись. Только сперва покрывало откинь.

Она повиновалась без малейшего промедления. Какое удовольствие было наблюдать, как она движется туда-сюда, исполняя его указания, как снимает и складывает покрывало, обнажая белые простыни, как потом собирает подол своего одеяния и стягивает его через голову… Аккуратно она уложила белую рубашку на низкий комод в изножье постели. Кеннит не сводил глаз с ее белых боков, нежной округлости живота, небольших грудей… Волосы у нее были темные, блестящие, обстриженные коротко, по-мальчишески. Все в Этте казалось длинным и плоским, даже черты лица. Она расположилась в постели молча, в тщательном соответствии с его вкусом. И стала безмолвно ожидать его.

Капитан поднялся и начал расстегивать рубаху.

– Вымылась? – спросил он грубо.

Этта ответила:

– Все, что можно смыть мылом и горячей водой, я смыла.

Она лежала так неподвижно и тихо. Кенниту вдруг пришло в голову, что она до ужаса боится его.

– Боишься меня? – спросил он прямо. И, еще не успев договорить, сообразил, что вопрос был неточен.

– Иногда, – ответила женщина.

Либо она очень здорово следила за своим голосом, либо ей действительно было на все наплевать. Кеннит повесил камзол на столбик, подпиравший балдахин кровати. Рубаха и сложенные штаны легли на тот же комодик, где уже белело одеяние Этты. Кеннит испытывал удовольствие, заставляя ее ждать, и нарочно раздевался не спеша, аккуратно складывая одежду. «Отложим десерт…» Вроде как теплый пирог и сливки на блюде возле огня. Они тоже подождут.

Он сел подле женщины на постель, протянул руку и ощутил гладкость ее кожи. От его прикосновения на ней появились легкие мурашки. Она ничего не сказала, не пошевелилась. Она не первый год встречалась с ним и знала, что именно ему нравится. И он платил деньги за то, чтобы все соответствовало его запросам. Ему не требовались ее ласки и помощь, не требовалось и ее одобрение. Это он собирался получить удовольствие, а отнюдь не она. Он гладил ладонью ее кожу и наблюдал за выражением ее лица. Она не пыталась встретиться с ним взглядом. Его руки исследовали ее тело. Она смотрела в потолок.

Гладкость ее кожи была нарушена лишь в одной точке. В пупке женщины был укреплен крохотный, не больше яблочного семечка, резной белый череп. Амулет, сработанный из диводрева, висел на серебряной проволочке, пронзавшей кожу пупка. Этта отдавала бандерше Беттель половину своего заработка за то, что та позволяла ей пользоваться амулетом, – череп был взят напрокат. Когда-то, когда они только познакомились, Этта рассказала Кенниту, что амулет отвращал от нее и дурные хворобы, и беременность. Тогда-то он в первый раз и услышал про диводрево… и дело кончилось личиной, которую он теперь носил на запястье.

Вспомнив про свой талисман, Кеннит невольно подумал, что деревянная рожица не двигалась и упорно молчала с тех самых пор, как они уехали с острова Иных. Похоже, он вновь сделал ошибку, снова впустую потратил время и деньги, и талисман был тому вещественным свидетельством. Пират скрипнул зубами, и Этта едва заметно вздрогнула. Тут до него дошло: он так стиснул ее бедро, что еще немного – и не миновать бы синяка. Кеннит разжал пальцы, и его руки вновь отправились в путь. «Хватит. Думай лучше о том, чем занимаешься».

Почувствовав, что готов, он раздвинул ей ноги. Дюжина толчков… и он опорожнился, выплеснув в податливую глубину весь свой гнев, все разочарование и напряжение. Сделалось лучше. Некоторое время он спокойно лежал, наслаждаясь покоем. Потом снова взял ее, на сей раз медленно, неторопливо. Тут ее руки обняли его плечи, ее бедра ответили на его движения, и он понял: она тоже кое-что получала от их соития. Он не возражал: пусть наслаждается, если только это не помешает наслаждаться ему.

А вот что было воистину удивительно, так это то, что он взял и поцеловал ее напоследок. Этта вновь тщательно хранила неподвижность. «Поцеловал. Шлюху». Кеннит откинулся на постели. Ну и поцеловал. Кому какое дело. Он заплатил за право делать с ней все, что ему вздумается. И ему было плевать, что именно выделывал нынче вечером этот рот, который он поцеловал. Шлюхин рот…