В путь за косым дождём - Андрей Меркулов

Потом наступил перерыв в полетах, и он все забыл, и начал делать ошибки на взлете и при посадке, так что инструктор, отличный летчик, его однофамилец Щербаков, хотел уже отчислить его в бомбардировочную школу, но раздумал, потому что Саша хорошо и уверенно делал высший пилотаж. Они летали над большими лесами и над болотами, где поневоле приходилось учиться хорошо ориентироваться, чтобы вернуться на аэродром.

Когда их стали распределять, многие попали под Орел и Белгород, немало из них погибло в больших боях, а Сашу Щербакова направили в ПВО Москвы, где боев уже не было. Сам москвич, он хорошо представлял первые дни воздушных сражений над темным городом, дни мужества и мастерства, когда с неравными силами летчики закрыли Москву собой. По ночам в притихшую столицу, у пригородов которой стояла чужая армия, шли эшелоны машин, грузных от бомб, надрывно завывающих, и опытные экипажи, тренированные над Европой, отлично владеющие прицельным пикированием, каждый раз по планшету с подробной картой делали безошибочный расчет, готовясь осветить темные провалы улиц подвешенным на парашюте бакетом с холодным белым светом зловеще опускающейся звезды; они знали свое дело и шли самоуверенно, тяжелым гудящим стадом, упорные и настойчивые. Город поднимал к ним навстречу тонкие бледные руки прожекторов, ловил их, заслоняясь, глухо хлопали зенитки, и все ожидали воющего свиста приближающейся бомбы, но снова что-то происходило в небе, высоко и тонко гудел истребитель, казавшийся таким одиноким, и строй распадался у окраин, тяжелые машины отворачивали, и флагман чертил через небо горящий огненный след, а остальные где-то вдали поспешно сбрасывали бомбы, и бывало, что один из наших истребителей, израсходовав боекомплект, шел на таран...

Здесь сражался испытатель Супрун. Здесь половина летчиков стала мастерами высшего класса, и Саше оставалось только остро чувствовать свою летную неполноценность. В январе 1945 года ему удалось выпроситься на фронт.

Он попал ведомым к своему учителю и однофамильцу — инструктору Ивану Щербакову. В действующей, армии, под Демблином у Варшавы, он опять ощутил разочарование — газетная романтика снова не вязалась с жизнью. Боев не было. Жили в тихой деревне, ходили в гости к леснику, на охоту. На фронте стояло затишье — готовились к наступлению.

Когда начались бои, война, наконец, вошла в сознание — прежде всего постоянным невозвращением друзей. Они уходили так реально и живо, но на другой день становились воспоминанием. Не вернулся с задания друг, цыган Бачило. Каждый день теперь на их аэродроме кто-то не возвращался.

Однажды его разбудил сержант: у самой их землянки, едва ее не задев, тяжело свалился на поле весь простреленный наш бомбардировщик из другой части и замер бессильно после пробега. Экипаж бросился к задней кабине, где сидел спасший их в бою стрелок, молоденький паренек, даже не в летной куртке, а в простой армейской шинели; белый, как воск, он смотрел застывшим взглядом, как будто видел сквозь прицел заходящий с хвоста истребитель. Он был прикрыт стальным щитом, но руки приходилось держать на пулемете впереди щита, и бывало, что стрелки инстинктивно убирали руки за щит, увидев слишком близко перед собой истребитель... Этот парень держал руки впереди щита, не слыша, как его окликают. Когда его вынимали из кабины, руки отвалились напрочь — они были отстрелены последней очередью сбитого им истребителя. Это была война.

Уже много лет спустя, однажды, после тяжелых полетов, Саша прилег отдохнуть на диван в летной комнате с большими окнами, и сквозь зыбкий сон ему отчетливо послышался едкий запах пороха в кабине, как после отстрела пушечной очереди. С усилием он проснулся. Вдали над взлетной полосой шел черный дым, горела чья-то машина, и ему снова вспомнилась война: по утрам, уже перед рассветом, мучительное настороженное ожидание вызова, когда его все время будило частое случайное звяканье полевого телефона и сразу отчетливо ощущался щиплющий пороховой дым. Это был мгновенный рефлекс — в первые дни на фронте он стеснялся признаться в этом старшим товарищам, пока не узнал, что они так же мучаются во сне, только внешне держатся спокойней...

Он долго ждал первого боя и думал с обидой, что его ведущий с ним хитрит: на сложные задания, на свободную охоту он брал ведомым более опытного летчика. Первый бой он встретил уже над самым Берлином — армия теперь двигалась быстро, и самолеты все перебазировались, пока не попали на аэродром в узком коридоре наших войск, пробившихся к городу с востока. Поднялись вдвоем. Видимость была смутной, весь горизонт застлан дымкой пожаров, облака висели низко. Внизу под ними догорала Германия. Вдруг он заметил «мессершмитт» и крикнул по радио Ивану. На стабилизаторе немца они увидели подкос — это был старый самолет серии «ф», и стало ясно, что тому не уйти, потому что скорость у них была выше. Глядя только на «мессершмитт», возбужденный первой встречей в воздухе, Саша уже не мог следить за направлением полета и ориентирами. Иван догнал и дал очередь — было видно, как у того над капотом поднялся пар от пробитого радиатора, — и сам резко отвернул, уходя в сторону. Но «мессершмитт», казалось, все не падал, и тогда Саша, догоняя его, чтобы добить, отчетливо заметил на фюзеляже чужой машины разрывы своих снарядов. Перевернувшись, немец раскинулся крестом — на фоне крыши какого-то многоэтажного здания. И тут сквозь дымку Саша увидел под собой огромный город в черных рубцах войны, и он перестал следить за немцем и понял, что потерял из виду ведущего и уже не сможет восстановить ориентировку на свой аэродром. Горючего оставалось только на двадцать минут при экономной крейсерской скорости. Он заблудился среди всей этой огромной войны в первом же бою над самым Берлином. Здесь даже железные дороги с их густой перепутанной сетью не могли быть ориентиром. Тогда он вспомнил про предыдущий их аэродром, расположенный на берегу Одера, и пошел на восток на небольшой высоте из-за низкой облачности, а снизу непрерывно били зенитки, свои и чужие, — слишком быстро и низко он появлялся над ними, чтобы успеть разобраться, кто летит. Ему казалось отчетливо и ясно, как это бывает видно летчику при обстреле с земли, что нити трассирующих снарядов тянутся прямо к нему. И, ощущая всю прямоту направленного выстрела, он все же каждый раз успевал проскочить, возникнув над батареями слишком неожиданно. И только вид зловещей трассы позволял отличить, где свои, где чужие: наши били цветным светящимся пунктиром, а немцы дымным следом... Чувствуя себя дичью, за которой свирепо и по праву охотится весь участок фронта, он пересек, наконец, всю зону, увидел Одер и здесь нашел аэродром.