Крест и посох - Валерий Елманов

– Пусть князь Глеб так и думает, что ты обыкновенный глупый сопливый мальчишка. Так что слез своих на выходе отсюда не сдерживай, реви от души. Пусть он совсем ничего не подозревает. Это и будет наша с тобой военная хитрость. Понял?

– Но ведь он подумает, что я вовсе... – начал было Евстафий, но Константин, не дав ему договорить, сурово перебил:

– Пусть подумает. Тем хуже для него и тем лучше для нас. Очень скоро он поймет, что жестоко ошибался, думая так о тебе. Но главное, чтобы он понял это только тогда, когда будет слишком поздно для него и ничего уже исправить станет нельзя, как бы он ни хотел. А в жизни главное, сынок, быть, а не казаться. Дело не в том, кто и как о тебе подумал, кем тебя посчитал, а в том, кто ты есть на самом деле.

– А ежели я не смогу? – усомнился Евстафий, но отец был неумолим.

– Надо, чтобы смог. А заставлять себя не старайся. Просто оглянись на прощанье, и слезы придут сами собой.

– Ладно, – вздохнув, согласился мальчик. Затем, чуть помявшись, тихо попросил Константина: – Только ты на меня не гляди, когда я... ну, когда...

– Я понял, – кивнул, соглашаясь, князь. – Не буду. Ну а теперь иди. Только обними меня еще раз на прощанье.

Евстафий судорожно припал к отцу, неожиданно стиснув его широкие надежные плечи с такой силой, что левому, раненому, стало нестерпимо больно, но Константин, прикусив губу, удержался от стона. Какое-то время они застыли в молчании, но после непродолжительной паузы мальчик шепнул на ухо отцу:

– Кажись, у меня получится зареветь. Вот уже прямо сейчас, – и спросил виновато: – Рано, да?

– Самое то, – ободрил его Константин, и Евстафия буквально в тот же миг будто прорвало. Все его худенькое тельце затрясло от рыданий, столь долго таившихся в глубине, где-то под сердцем, и наконец-то выпущенных наружу, поначалу беззвучных, а затем и во весь голос.

– Иди, – шепнул Константин. – Пора.

Таким несчастным, истошно ревущим, с покрасневшим носом, не глядящим по сторонам, а только себе под ноги, закрывающим лицо ладошками и увидел Евстафия Глеб. Кивнув самому себе довольно, что его расчет оказался достаточно верным и этот сопляк должен не на шутку растрогать отцовское сердце, он с еле заметной самоуверенной усмешкой начал спускаться вниз по каменным ступенькам к своему брату-узнику. Успокаивать мальчика, чего больше всего опасался Константин, он и не думал.

А Евстафий все-таки выдал себя. Одним-единственным взглядом, всего на одну секунду, но выдал. По счастью Глеб в это время находился спиной к мальчишке и ничего не заметил, кроме легкого, почти незаметного укола между лопатками. Это жгучая ненависть, почти материализовавшись в узкий пучок, все-таки долетела легкой тоненькой жалящей стрелкой до князя-тюремщика. Тот обеспокоенно обернулся в сторону мальчика, но там все было в порядке – сопляк, заходясь в истеричных рыданиях, горестно брел по направлению к высокому резному крыльцу. Самого его видно уже не было, но плач слышался еще хорошо и достаточно отчетливо. Успокоившись, Глеб стал спускаться дальше.

Но если бы он увидел лицо Евстафия несколькими секундами раньше, особенно его глаза, он бы не был уже таким благодушным. Ибо это были глаза не мальчика, но отвечающего за себя человека. Ощущение зрелости впервые появляется у людей по разным причинам. Бывает, что иной, жизнью непомерно избалованный, до самой седой старости ведет себя как недоросль. В основном же, наоборот, судьба к этому рубежу подводит постепенно, через ответственность за дом свой, за появившуюся семью, за мать, которая вдруг осталась без кормильца, за дитя собственное, которое бессмысленными глазенками на тебя таращится. Евстафия же жизнь не пощадила, поставив в одночасье в такие условия, что он не только про детские забавы вмиг забыл, да, пожалуй, и про отроческие тоже. И тому, кто это сделал то ли по злобе, то ли просто по глупой неосторожности, уже никогда не простят. Не простят и не забудут, даже спустя годы и годы. За такое мстят, причем жестоко. А уж если к этому добавляется еще и унижение, пусть вынужденное, то тем паче. Евстафий по натуре был добрый мальчик, но не так, как учит Библия. Он был добрый по-славянски. К друзьям. Врагов же у него просто не было до недавнего времени. Сегодня появился первый. Правда, тот еще не знал об этом, ну что ж.

– Тем хуже для него и лучше для нас, – повторил он шепотом отцовские слова и, окончательно успокоившись, широким, как у Константина, шагом, тщательно стерев все слезы с лица, зашел в покои своей матери, княгини Феклы, с увлечением румянящей лицо новым составом, только что изготовленным специально для нее старым лекарем-азиатом.

Сыне же оного слуги антихристова Святослав, а во святом крещении Евстафий, бысть тож с младых лет отцом толкаем на путь греха и порока. И на своего учителя во Христе благочестивейшега князя Глеба по наущению Константинову сей отрок злобу лютую затаиша и сердцем вельми жарко на него взъяришася.

Из Суздальско-Филаретовской летописи 1236 года.Издание Российской академии наук. СПб., 1817.

Евстафий же, сын Константинов, хоть и младень летами бысть, одначе о ту пору показаша всему люду резанскому разум свой здравый. И ходиша в поруб ко отцу своему с единою мыслию – како батюшку-князя из желез вынути.

Из Владимирско-Пименовской летописи 1256 года.Издание Российской академии наук. СПб., 1760.

Пожалуй, случай со Святославом, сыном князя Константина, стал последним, когда крестильное имя упоминалось только изредка и исключительно в летописях. В остальной же литературе встретить имя Евстафий, а именно так нарекли в христианстве Святослава, невозможно. В этом усматривается немалое влияние отца, который имел себе кумиром одного из первых Рюриковичей, и, назвав своего сына его именем, очевидно, мечтал, что тот будет достоин его славы.

Будущее покажет, что Константин серьезно ошибался, но, во всяком случае, твердость характера и целостность натуры его сын сумел проявить уже в детстве, в тот памятный год, когда его отец оказался в плену.

Албул О. А. Наиболее полная история российской государственности.Т. 2. С. 120. СПб., 1830.

Глава 11

Любитель хороводов

С тех пор, как справедливость пала,

И преступленье власть забрало...

В. Гюго.

Они почти столкнулись нос к носу у крыльца княжеского терема. Слева ухватился за перила еще не старый, но очень сильно взволнованный чем-то священник с простым добрым лицом, одетый как и подобает лицу духовного звания, то есть в черную, слегка запылившуюся рясу с простым крестом на груди. Судя уже по одной левой руке, лежащей на гладкой желтой балясине перил, можно было сразу же сделать вывод, что крестьянский труд знаком этому человеку далеко не понаслышке. Если же присмотреться чуть повнимательнее, то вполне определялись и сроки окончания его трудовой деятельности – не далее как прошлая зима. Сопровождал его эскорт из двух вооруженных дружинников, изрядно потрепанных в стычке, произошедшей совсем недавно.

Обгоняя их, даже не поднимая больших черных ресниц, совершенно закрывающих глаза, на первую ступеньку лестницы легко, почти воздушно вспорхнула совсем еще юная деваха. Небольшая смуглость кожи лишь придавала своего рода законченность всему ее задорному виду, которому никак не соответствовало чересчур серьезное, сумеречное выражение лица. Вся она была как ветер, вся в движении, и даже небрежно накинутый узорчатый платок, кое-как прикрывающий копну волос цвета вороньего крыла, издали отдаленно напоминал парус, волнуемый легким дыханьем встречного ветра. Когда она поднимала свою худенькую ножку, занося ее на очередную ступеньку, то из-под сарафана выглядывали не только ее кокетливые сапожки синего сафьяна с узенькими носочками, но и вытачанный на внешней стороне каждого из голенищ нехитрый цветок. За образец неведомым мастером была явно взята самая обычная луговая ромашка, вот только на сапогах она поменяла свой естественный цвет и превратилась в яркоалую. Небольшой узелок в правой руке, судя по легкости, с которой она его несла, особой тяжести не составлял и общей картины не портил.

Оба они были столь сильно заняты какими-то думами, что даже не взглянули друг на друга. Первый, да и то мимолетный взгляд девушка бросила на священника, лишь возвращаясь, когда ее бесцеремонно выпихнул назад на лестницу рябой дружинник.

– А я говорю, нет Глеба Володимировича и все. Ишь ходят тут всякие, а вчера глянули, ан бронь дедову у князя нашего утянули. Известно, вещь дорогая, каждый мог стянуть. Тоже, поди, какие-нибудь калики перехожие татьбу эту и учинили.

– Где же он? – упрямилась девушка, не желая просто так поддаваться грубому нажиму парня.

– Где, – передразнил рябой и неожиданно для себя смилостивился, пояснил: – Ждать надо. Час назад по порубам пошел. Проведать, стало быть, как воры и тати поживают.