Тревожных симптомов нет (сборник) - Илья Варшавский

— Действительно трудно, — согласился я, — непонятно, как вы можете видеть все предметы одновременно спереди и сзади.

— Не совсем так. Скорее снаружи и изнутри, но это вовсе не значит, что я вижу то, что у вас здесь, — он дотронулся прутиком до моей груди. — Снаружи и изнутри не отдельные предметы, а весь мир в целом. Я вижу мир в его противоположностях, — добавил он, помолчав. — Может быть, я недостаточно точно выразился. Скорее всего, правую и левую модели мира одновременно.

— Как же это все выглядит?

— Очень небольшой участок пространства, в котором вместе существуют наблюдаемые мною предметы и их зеркальные отображения. Иногда они накладываются друг на друга полностью, а иногда только частично, но вместе с тем они всегда разделены какой–то неизвестной нам материальной средой, в которую погружены, как в жидкость.

Это был наш первый разговор. После этого мы много раз встречались в том же маленьком скверике, затерянном среди нагромождения многоэтажных зданий, и беседовали о его удивительной способности видеть мир. У меня создалось такое впечатление, что все это происходило у него в состоянии, близком к трансу. Он несколько раз мне говорил, что его дар связан со способностью сосредоточиваться, отвлекаясь от окружающей обстановки. Для этого он подолгу фиксировал взгляд на каком–то блестящем предмете, о котором он рассказывал очень неохотно, приписывая ему, по–видимому, некую особую силу талисмана.

Как–то я ему напомнил, что такой прием далеко не нов и известен йогам уже много тысячелетий. Почему–то это его очень рассердило.

— Ни один йог не видит дальше своего носа, — ответил он сухо и поднялся со скамьи. Ушел он не попрощавшись.

Несколько дней я тщетно поджидал его на обычном месте. Когда наконец он появился, у него был очень утомленный вид.

По его словам, все эти дни он был занят попытками установить связь с таинственным зеркальным изображением нашего мира. Результаты превзошли все его ожидания. Ему удалось обнаружить там своего двойника и даже разговаривать с ним, но это потребовало такого колоссального напряжения всех его сил, что кончилось обмороком, продолжавшимся несколько часов.

В этот вечер мы долго беседовали. Он говорил о том, что вселенная представляется ему совокупностью множества миров в общем пространстве. Эти миры пронизывают друг друга, но контакт между ними невозможен. Очевидно, они существуют в различных временных ритмах или полностью проницаемы друг для друга. Явления в них зеркально перевернуты. Это касается не только образов, но и понятий.

Его слова меня несколько озадачили. Я ему сказал, что не могу представить себе зеркального отображения понятий.

— Не понимаю, что вас смущает, — возразил он. — Возьмем хотя бы понятие о добре и зле. Они складываются из суммы представлений о том, что хорошо и что плохо. Дикарь делит таким образом только явления внешнего мира: живой тигр это плохо, убитый тигр это хорошо. Современный человек прибавил сюда еще массу этических и моральных категорий, но сущность остается той же: что нам во вред — это плохо, что на пользу — это хорошо. В антимире иные взаимодействия этих слагающих.

— Значит, там убитый тигр — это плохо, а живой тигр — хорошо?

— Почему бы и нет, если тигр там не враг, а друг?

— Ну, а другие миры? — спросили.

— Они вообще недоступны нашему воображению, — ответил он, подумав. — Нельзя представить себе того, что не имеет аналогий, хотя бы отрицательных. Только наш антимир может быть еще как–то воспринят человеческим мозгом, но для этого требуются совершенно новые органы чувств, вроде тех, которыми меня наградила природа.

У него был вид тяжело больного человека. Особенно поразили меня его глаза, воспаленные, с кровавыми прожилками. Казалось, они были обожжены видением того, что недоступно воображению.

Я сказал ему, что нужно на время прекратить все эксперименты и полечиться. По–видимому, напряжение последних дней губительно сказалось на его нервной системе.

— Неужели вы думаете, что я могу сейчас остановиться на полпути? — невесело рассмеялся он. — Я уверен, что нахожусь уже у порога самой увлекательной тайны мироздания. Пройдет еще несколько дней, и мне, наверное, удастся раскрыть ее при помощи своего антидвойника.

Он поднялся на ноги, но зашатался от слабости, и я был вынужден взять его под руку.

Впервые за наше знакомство я проводил его до дома.

Он жил в старом, запущенном доме на берегу Обводного канала. Мы долго шли по мрачным дворам, загроможденным штабелями дров, пока не остановились у двери под одной из многочисленных арок.

— Дальше меня провожать не нужно, — сказал он, подавая мне руку. — Извините, что не приглашаю вас к себе, но в настоящее время это просто невозможно. Думаю, что вы поймете меня правильно и не обидитесь.

Прошло две недели. Горст не появлялся.

Я был уверен, что он заболел, но не решался явиться к нему без приглашения.

Мне казалось, что его нежелание видеть меня у себя было как–то связано с тайной талисмана, которую он тщательно оберегал.

Все эти дни я обдумывал разные способы навестить его без Риска показаться назойливым.

Однажды вечером, тщетно прождав его в сквере больше двух часов, я набрался смелости и отправился к нему на дом.

С большим трудом на полутемной лестнице я отыскал дверь с нацарапанной надписью: «И.П.Горст».

Мне открыла дверь девочка лет двенадцати. Я спросил, как здоровье Изекииля Петровича. Она молча провела меня в конец коридора и также молча указала на дверь.

Я постучал, но никто не отозвался.

Зайдя в комнату, я увидел Горста, сидящего в кресле у стола. Сначала меня испугал его остановившийся взгляд. Мне показалось, что он мертв. Однако это было только первым впечатлением. Его ноздри раздувались в медленном ритме дыхания йогов. Очевидно, он был целиком погружен в созерцание загадочного антимира.

Я понял, что мой приход оказался очень некстати, и сделал уже несколько шагов к двери, но непреодолимое любопытство заставило меня вернуться, чтобы взглянуть на таинственный талисман, к которому был прикован взгляд Горста.

Это была обыкновенная рюмка, наполненная до краев. О ее содержимом было легко догадаться по этикеткам многочисленных уже опорожненных бутылок, стоявших на столе.

ПОД НОГАМИ ЗЕМЛЯ

За последний час полета Эрли Мюллер изрыгнул столько проклятий, что если б их вытянуть в цепочку, ее длина составила бы не меньше нескольких парсеков.

Впрочем, его легко было понять. Планетарное горючее на исходе, никаких сигналов, разрешающих посадку, а внизу — сплошной лес.

Мне тоже было несладко, потому что земная ось оказалась ориентированной относительно Солнца совсем не так, как ей бы следовало, и все расчеты посадки, которые заблаговременно произвел анализатор, ни к черту не годились.

Арсену Циладзе повезло. Он сидел спиной к командиру за своим пультом и не видел взглядов, которые бросал на нас Мюллер.

— Сейчас, Эрли, — сказал я. — Протяни еще немного. Может быть, мне удастся уточнить угол по Полярной звезде.

— Хорошо, — сказал Мюллер, — протяну, только одолжи мне до завтра триста тонн горючего, — он привстал и рванул на себя рычаг пуска тормозного двигателя.

Я плохо помню, что было дальше, потому что совершенно не переношу вибрации при посадках.

Когда я снова начал соображать, наш «Поиск» уже покачивался на посадочных амортизаторах.

— Приехали, — сказал Эрли. Сплошная стена огня бушевала вокруг ракеты.

Циладзе снял наушники и подошел к командиру.

— Зря ты так, Эрли. Все–таки где–то должны же быть космодромы.

— Ладно, — сказал Мюллер, — могло быть хуже, правда, Малыш?

Я не ответил, потому что у меня началась икота.

— Выпей воды, — сказал Эр ли.

— Пустяки, это нервное, — сказал я.

Арсен включил наружное огнетушение. Фонтаны желтой пены вырвались из бортовых сопел, сбивая пламя с горящих веток.

— Как самочувствие, Малыш? — спросил Эрли. Я снова икнул несколько раз подряд.

— Перестань икать, — сказал он, — на всю жизнь все равно не наикаешься.

— Что теперь? — спросил Арсен.

— Газ. Пять часов. Выдержишь, Толик?

— Попробую, — сказал я.

— Лучше подождем, — мне показалось, что Эрли даже обрадовался предоставившейся возможности оттянуть дезинфекцию. — Ты пока приляг, а мы с Арсеном побреемся.

Арсен засопел. Предложить Циладзе сбрить бороду — все равно что просить павлина продать хвост.

Эрли достал из ящика пульта принадлежности для бритья и кучу всевозможных флаконов. Он всегда с большой торжественностью обставлял эту процедуру.

Я подумал, что командир нарочно откладывает момент выхода из ракеты, чтобы дать нам возможность подумать о главном. В полете нам было не до этого.