Нить - Виктория Хислоп

Письма всегда кончались одними и теми же словами: «Если это письмо дойдет до тебя, Катерина, надеюсь, оно вернет тебя к нам. Я рассказываю Артемиде про тебя, и она расспрашивает о тебе каждый день. Наверное, ей трудно представить, что у нее где-то далеко есть сестра».

Когда Евгения дошла до конца последнего письма, время близилось к полуночи. Обычно Катерина в этот час уже спала, но сейчас сна у нее не было ни в одном глазу – девочка была вне себя от восторга.

– Мы нашли ее! – восклицала она. – Я снова увижу маму!

Евгения заставила себя улыбнуться, но в душе она плакала.

Через несколько дней почтальон разыскал Зению в Афинах и вручил ей пачку писем от Катерины, которые она писала несколько лет подряд. Их не нужно было даже сортировать по порядку написания: изменения почерка, от первых каракулей до почти по-взрослому твердой руки, сами подсказывали, какое письмо было написано первым, а какое – последним.

Там были длинные и несвязные, но радостные рассказы о жизни в Салониках, и, читая о женщине, что заботилась о Катерине все это время, Зения ощутила внезапный острый приступ ревности. Это чувство возникало каждый раз, когда она видела на странице имя Евгении. Она ничего не могла с собой поделать.

Читая письма, Зения все больше узнавала о семьях Караянидис, Комнинос и Морено и о многих других, населявших живописную старинную улочку, где жила Катерина. Детская горячая любовь к шумному и живописному городу – Салоникам – струилась из каждого слова, с каждой страницы.

К последнему письму Катерина даже приложила платок с аккуратно вышитым маминым именем. Зения улыбнулась, радуясь тому, что ее дочь унаследовала семейную традицию. Сама она свое швейное мастерство употребляла теперь разве что на пришивание пуговиц к дешевым рубашкам, которые затем отправлялись к оптовому поставщику, а от него – в торговые палатки.

– Давай писать, давай писать! – несколько дней подряд приставала Катерина к Евгении. Так ей не терпелось наконец-то послать письмо, которое наверняка дойдет.

Письмо состояло из сплошных вопросов. Ей хотелось узнать больше о братьях и сестрах, о том, как отыскать их дом и когда можно будет приехать. Евгения приложила к Катерининому еще одно письмо, от себя – вежливо представилась и спросила, как им теперь следует поступить.

Теперь, с точным адресом, послание быстро дошло по назначению, и через пару недель почтальон уже снова стучался в дверь дома на улице Ирини.

На конверте Зения указала имя Евгении, но в конверте оказалось два письма: одно для Евгении, другое для Катерины.

Пока девочка не вернулась из школы, Евгения прочитала свое письмо, где Зения объясняла, как обстоят дела. Теперь у нее на руках пятеро детей. Четырех своих муж балует, а вот маленькой Артемиде достается не только от отчима, но и кое от кого из старших детей. Когда Зения пытается доказывать, что так несправедливо, она получает хлесткий удар. Уже даже синяки остаются, правда, под одеждой их не видно. Стены в их шатком домике тонкие, но соседи в семейные дела не вмешиваются. Что там у других творится за закрытой дверью – их дело.

Вы должны знать всю правду о том, в каком я сейчас положении, кирия Караянидис. Для меня не было бы большего счастья, чем снова увидеть Катерину, но мне кажется, что ее, возможно, ждет лучшее будущее в Салониках, с вами, чем здесь, в Афинах. Я знаю, время сейчас трудное, но не могли бы вы позаботиться о ней еще немного?

Когда Катерина пришла домой, письмо ждало ее на столе, и она тут же радостно схватила его.

– Почитаешь мне? – воскликнула она. – У нее такой чудной почерк, я сама не разберу.

– Ну конечно, моя хорошая, – сказала Евгения. – Давай сядем. – Она сделала глубокий вдох.

Милая моя доченька, я была так рада получить все твои письма. По ним видно, что жизнь у тебя хорошая и счастливая, а Салоники, должно быть, чудесный город. В Афинах живется труднее. Дома у нас тесно и прокормить всех нелегко.

Евгения сделала паузу. Она уже знала, что будет дальше.

Как ни мечтаю я тебя увидеть, я хочу, чтобы ты хорошенько подумала, надо ли тебе ехать к нам. Оцени то, что имеешь, и если тебе сейчас хорошо, если ты среди хороших людей, может быть, стоит тебе остаться там. Иногда то, что тебе уже знакомо, может оказаться гораздо лучше неизвестного.

Евгения подняла взгляд и увидела, что глаза девочки полны слез. Еще она заметила, что Катерина, не осознавая этого, поглаживает свою покрытую шрамами руку – этот жест повторялся у нее автоматически, когда она была чем-то взволнована или огорчена. Евгения чувствовала, с какой болью писалось это письмо, и понимала, что мать хотела сказать дочери. Ей было одинаково жаль обеих. Катерина еще слишком мала, чтобы сделать такой выбор, но деваться от него некуда – вот он, черным по белому, в письме, лежащем перед ней.

Не успела еще Евгения дочитать, как и сама Катерина кое-что поняла. Она уже не знала, какая из этих женщин ее настоящая мать: та, что читала ей письмо, или та, что его написала. Она не высказала этого вслух, но стремление поехать в Афины, о чем она мечтала так давно и страстно, стало слабеть.

Глава 13

Долго еще грусть оставалась постоянной спутницей Катерины. Подстерегала ее каждое утро, стоило только ей проснуться, и не отставала весь день, пока Катерина была в школе и играла с друзьями. Иногда она приходила и в сны, и тогда девочка просыпалась вся в слезах. Но она с раннего детства умела быть стойкой и твердо решила отделаться от этой незваной гостьи. Евгения озабоченно приглядывалась к ней и через много недель заметила, что девочка постепенно снова начинает улыбаться.

Почти одновременно с потерей мечты о встрече с матерью она потеряла и одного из самых близких друзей. Без Димитрия улица Ирини была уже не та. Ни он сам, ни его мама, хотя и по разным причинам, не сдержали своего обещания приходить в гости.

Димитрий тоже скучал по друзьям. Новая школа была совсем в другой стороне, за Белой башней, среди огромных особняков на улице Королевы Ольги. У многих из этих домов были башенки и купола, а к входной двери вели двойные лестницы – с какой стороны хочешь, с такой и поднимайся. Тут жили богатые купцы, желающие продемонстрировать не столько свой вкус, сколько достаток, и в сравнении с этими домами даже особняк Комниноса выглядел скромно.

По воскресеньям Катерина, Элиас, Исаак и близнецы все так же ходили к морю, а Димитрий смотрел на них через огромные окна гостиной на первом этаже.

– Можно, я пойду погуляю? – спрашивал он мать.

– Только к ужину будь дома, – отвечала она. – Отец придет в восемь.

Ее муж днем часто уходил на склад или в контору. Ольга понимала, что Константинос этого не одобрил бы, но радовалась, что Димитрий немного отдохнет от занятий. В придачу к дюжине других предметов ему приходилось учить французский, немецкий и английский язык, и отец считал, что он непременно должен владеть ими свободно, если только будет стараться как следует.

– Если мы хотим развивать свой бизнес, Димитрий, эти языки надо знать. Мы теперь ориентируемся на Европу и Америку. Будем покупать на Востоке, а продавать на Запад. На этом можно сделать состояние.

Ольга иногда недоумевала: о чем это он? Какое еще состояние ему нужно?

В первые же дни в заново отстроенном доме Ольга заметила, как сильно Димитрий скучает по старым друзьям, и стала уговаривать его сходить повидаться с ними. Все усиливающиеся страхи не давали ей самой добраться до улицы Ирини, но ей не хотелось, чтобы и сын потерял своих давних приятелей.

Однажды Димитрий увидел, что они идут мимо, и побежал к ним. Ольга наблюдала за этой компанией с балкона.

Глядя вниз на толпы людей, движущихся по набережной навстречу друг другу, она с особенной силой ощутила свое одиночество. Что-то в душе тянулось туда, к ним. Она видела сына с друзьями и тысячи других людей, прогуливающихся на солнце в выходной, наслаждающихся опьяняющей смесью тепла, свежего ветерка и света, и это была привычная картина. Чувство, что она заперта не только в стенах дома, но и в собственном теле, невидимым барьером стояло между ней и другими.

Теперь она совсем не могла заставить себя выйти из дома. Летом ее угнетала жара, а зимой от сырости ломило кости. Но это были не единственные причины. Четыре стены роскошного дома стали клеткой, внутри которой она чувствовала себя в безопасности. Ей подавали еду, шили одежду, парикмахер приходил на дом укладывать ей волосы, а теперь и сын мог ходить по улицам без ее сопровождения и присмотра. С тех пор как они вернулись сюда с улицы Ирини, мир за окнами стал вызывать у Ольги необъяснимый страх, и простое нежелание выходить превратилось в настоящую панику.