Моряна - Александр Черненко

Но Яков терпел, все ожидая выдела. Он надеялся, что отец, помимо богатой ловецкой справы, поделит с ним и те запасы материи и прочей сохранности, которые Яков наживал вместе с ним. Он прочно верил в это. Потому и соглашался молчаливо, тайком от Татьяны, ждать выдела до осени. Она же, как только намекнул старый Турка на то, что придется, мол, прежде выдать замуж Марию, а потом уже, как поправятся дела, можно будет подумать и о выделе Якова, начала язвить, ко всему придираться... Никогда Яков не видел такой Татьяну и раньше даже не мог себе представить ее столь запальчивой и требовательной. Но скоро он и сам втянулся в эту потасовку, то защищая жену от нападок сестры, то обрывая мать за надоедливые жалобы на сноху. А третьего дня даже повздорил с отцом, который выругал Татьяну. И когда Яков грозно прикрикнул на отца: «Полегче, батяша, а то глотка лопнет!» — тот оторопел и заорал что есть силы: «Цыц, щенок! На кого рот разинул? А?» И, замахнувшись, двинулся на сына. Яков отступил, а отец, грохнув дверью, вышел из дому. И с этого раза сын почувствовал, как с каждым днем, с каждым часом нарастает у него неприязнь к отцу...

Уже третий день не разговаривают Турки — хмурятся, молча враждуют. Того и гляди, что схватятся за грудки.

И теперь Яков решил немедля требовать от отца выдел. Не просить, а именно требовать! Разве не он свыше десятка лет рвал жилы на то, чтобы сделать добротным их ловецкое хозяйство? И не с Татьяной разве они, вот уже четыре года, не покладая рук корпят в работе, надеясь, что вот-вот батька выделит их? А он все молчал, оттягивал и на днях вновь осторожно подал намек: осенью, дескать...

«Довольно! Натерпелись!» — твердил про себя Яков, но не знал, как и с чего начать разговор с отцом.

— ...И ребятишки голые, — продолжала всхлипывать Татьяна. — И сами ходим в шаболах. А в сундуках материя гниет. И подумать только, чья материя, как не наша!

Она вскочила с постели и снова раздраженно крикнула на Якова:

— Собирай, говорю, меня к батяше! Все равно уеду! Сегодня же уеду!

— Постой, Таня, — и Яков передал ей дочку.

Пройдя к двери, он нарочито громко сказал, чтобы слышали все:

— Погоди немного. Может, еще обоим придется нам ехать к твоему батьке.

Эти слова покоробили старого Турку.

— Скатертью дорога! — громыхнул он и, швырнув на подоконник трубку, поднялся с табурета.

— И уеду! — запальчиво выкрикнул Яков. И, радуясь, что наконец пришелся случай посчитаться с отцом, он стал громко выкрикивать в дверь: — Не подумай только, что пустой уеду! Потребую от тебя законного выдела! В сельсовет поеду с жалобой, а то и в самый район! Все возьму свое!..

Турка не ожидал такой прыти от сына. Он держал его, как и всю семью, в строгом повиновении. И теперешняя решимость Якова озадачила его.

А сын, стоя в дверях, вызывающе кричал:

— Давай делиться!.. Не хочу с тобой больше жить!.. Надоело мне лямку тянуть!..

От обиды у старого Турки сжалось горло, и он, побелев, затрясся.

— А-ах ты, щенок! — и ринулся к Якову.

Вся семья разом заголосила и бросилась кто к отцу, кто к сыну.

Туркам не дали схватиться.

Мать с Марией оттащили отца к окну, а Татьяна повисла на груди Якова.

— Выйди, Яша... Выйди, Яша, во двор, — упрашивала она мужа.

— Давай выдел сейчас же! — не отступал сын и порывался к отцу. — Начинай делить имущество!

— Я тебе дам! — хрипел Турка, пытаясь высвободиться из рук жены и дочери. — Ишь! На отца эдак! Я тебе!..

Татьяна увела Якова в переднюю и, сунув ему шапку, выпроводила за дверь.

Долго и гулко топал старый Турка по комнате, заложив руки за спину.

— Хорош сынок!.. Нечего сказать!..

Зло пыхтя трубкой, он без конца твердил одно и то же:

— Нечего сказать! Хорош сынок!..

А когда вернулся Яков, отец, не глядя на него, решительно заявил:

— Получай долю!

И, одеваясь, глухо продолжал:

— Бударку бери... Пять мен сетей разных... Полсотни перетяг снасти...

Дальше Яков не расслышал — отец вышел в сени.

— Иди, говорю, получай! — крикнул он оттуда сыну.

Яков осторожно шагнул в дверь. Отец был уже во дворе и открывал сарай.

Яков так же с опаской пошел к сараю, как и выходил на окрик отца в сени. Он боялся Турку — отец мог схватить его за загривок и задать ему «памятную», что он часто и проделывал с Яковом. Исподлобья поглядывая на отца, Яков долгое время стоял у косяка двери и не входил в сарай.

Перебирая на вешалах сети, Турка сквозь зубы процедил:

— Входи... Будем делиться...

Яков переступил порог и остановился неподалеку от бочки с солью.

— Получай мену вобельных, — и Турка полез в дальний угол, где висели вконец обветшалые сети, которыми не ловили уже несколько лет; чиненные да перечиненные, они, кроме того, настолько перетрухли, что от одного прикосновения к ним рвалась нитка.

Задрожав, Яков вцепился руками в края бочки.

— Принимай! — и Турка начал бросать на пол связки сетей. — Пять концов... Десять... Пятнадцать...

Он считал, а сын, казалось, и не слышал.

От обиды Яков дрожал, его подмывало крикнуть отцу что-либо злое, оскорбительное. Но он сдерживал себя, продолжая молчаливо оглядывать ворох трухлявых сетей и выжидая, чем же будет наделять его отец дальше.

— Проверяй, сынок! — вдруг язвительно прохрипел Турка. — А то, может, обжулил тебя батька.

Он перешел в другой конец сарая и снова начал отбирать сети. На передних шестах висели бело-серые, мягкие, шелковистые сети, но отец и не дотрагивался до них, он все лез дальше в угол, где была поношенная сбруя.

— Теперь селедочные принимай, сынок!

И когда Турка стал снимать с вешалов третьегодичные, перепрелые сети, у Якова хватко сжала злоба сердце.

— Не признаю такой доли! — вдруг исступленно закричал он и, отбросив концом сапога крайнюю сеть в угол, отпрянул к выходу.

— Не торопись, сынок! — продолжал ехидно Турка. — Не всё еще! Судачьи получишь, снасть, оханов дам... Да не забудь долг наш в шестьсот целковых: триста будут мои, а триста твоя доля платить. Раз делить — так все делить...

У Якова залязгали зубы, и он готов был броситься на отца, но в это время во двор вошел Сенька.

— Яшка! — крикнул ловец. — Пошли!

Переминаясь с ноги на ногу, Яков на секунду выглянул из сарая, махнул рукой Сеньке и внушительно окликнул отца:

— Слышь? Кончай дурить! Слышь, что ль?

Турка вопросительно посмотрел на сына. А тот неожиданно дерзко заявил: — Такую рвань не принимаю! Не сетка, а труха это! К вечеру чтоб было как обещал: пять справных мен. А не то — сельсовет!..

— У-у, ты! — взревел Турка и, схватив кол, рванулся к сыну.

Чуть не сшиб Яков с ног подошедшего Сеньку, когда выскочил из дверей сарая. А Турка, не догнав сына, пустил вслед ему кол. Яков нагнулся, и кол, просвистев над головой, бухнул о забор.

—К вечеру чтобы доля была сполна! — кричал отцу из калитки Яков. — И не ошметки чтобы, а справная сетка!

Старый Турка медленно, разбитой походкой шагал обратно в сарай.

— В сельсовет поеду!.. — неистовствовал Яков. — В суд потащу!..

Сенька, крадучись пробирался к калитке.

Глава тринадцатая

Дмитрий вчера пришел с маяка в Островок пешком. И хорошо сделал, что именно вчера пришел, — сегодня, пожалуй, не добраться бы ему до поселка.

Каспийские ветры начали с ночи ломать волжские льды, — они трещали, сотрясая воздух, отчего звенели в окнах стекла и содрогались стены ловецких домов.

Когда Дмитрий окончательно собрался домой, маячник уже не препятствовал его отъезду. Он даже хмуро просопел себе под нос:

— Пора уж!.. Давно бы!..

С того вечера, как Егорыч возвратился из Островка пьяным, он совсем перестал разговаривать с Глушей и Дмитрием. Почти все время старик находился на вышке маяка; сходил он в сторожку только пообедать и попить чаю.

Он беспрерывно пил водку, но Глуша никак не могла найти то место, где были запрятаны бутылки. Когда же она хотела пройти в будку на вышке маяка, старик загородил ей дорогу - и сердито сказал:

— Нельзя сюда чужим! Головой отвечаю за маячную лампу. Марш!

Егорыч больше не подслушивал, как вначале, разговоры Глуши с Дмитрием.

Он упрямо молчал.

И даже на прощанье маячник не сказал Дмитрию ни одного путного слова. Он только еще более нахмурился и, подтянув шаровары, прошел к окну, где висела начатая вязкой сеть.

Глуша робко посмотрела на отца.

— Батяша, — и подошла к нему. — Я тоже с Митрием пойду. И еще мне охота, чтобы ты...

—Никуда не пойдешь! — резко оборвал он ее. — Тут пока останешься! Я с тобой не говорил еще по-серьезному.

— Батяша!..

— Довольно! — Старик сердито притопнул ногой. — Поговорю, помуштрую тебя, а тогда - провожу... Завтра вместе поедем в Островок, мне тоже надо.