На критических углах - Виктор Михайлов

— Товарищ майор, первое звено готово по тревоге к действию!

Ответив на приветствие, майор Толчин сказал:

— Уточните метеорологическую обстановку и будьте готовы к вылету на перехват в составе пары.

— Понял вас! — ответил Астахов и направился к дежурному метеорологу.

По команде «Готовность № 1» Астахов уже был в самолете, привязался и подключил радио.

Прошло еще несколько минут томительного ожидания.

— Двадцать седьмому запуск! — услышал Астахов и, надев кислородную маску, дал команду.

Левыкин, поднявшись по стремянке, помог надвинуть фонарь. Астахов, прибавив обороты, опробовал двигатель и, передав команду ведомому, стал выруливать на старт.

— Я — двадцать семь, компас согласовал, обогрев включил. Разрешите взлет? — запросил он и, получив разрешение, увеличил обороты, Послушно подчиняясь ему, вздрагивая на металлической полосе, самолет рванулся вперед. Чуть правее и сзади, точно придерживаясь интервала, бежал самолет Зернова.

Уже набирая высоту, Астахов запросил:

— «Кама»! Я — двадцать семь, как слышите? Дайте задачу!

— Слышу хорошо! — услышал он спокойный басок подполковника Ожогина. — Пробивайте облачность. Курс сто десять. Высота девять тысяч. После набора высоты скорость максимальная.

— Понял вас, — ответил Астахов и, передав команду ведомому, потянул ручку на себя.

Самолет шел курсом с набором высоты. В первую минуту Астахов еще различал справа от себя машину Зернова, но вскоре их окутала легкая мгла, а затем плотная масса облаков. Стало почти темно. Самолет набирал высоту. Прошло несколько минут, и неожиданно яркое, слепящее солнце ударило прямо в глаза. Под ним была сплошная белая масса облаков, над ним — беспредельная голубизна неба. Высотомер показывал восемь тысяч метров. Пробив облачность, значительно правее показался самолет ведомого.

— Двадцать седьмой, что выполняете? — услышал Астахов голос Ожогина и сообщил свои действия.

— Двадцать седьмой! Разворот на сто восемьдесят градусов! — вновь услышал Астахов и, передав команду Зернову, начал эволюцию, напряженно всматриваясь в горизонт.

— Двадцать седьмой! Я — «Кама», будьте внимательны, вам поиск! — предупредил подполковник Ожогин.

Астахов передал команду ведомому и с набором высоты повел самолет против солнца. Слепящие лучи затрудняли наблюдение за горизонтом, не помогали и темные очки. Вдруг он увидел «противника». Прижимаясь к верхней кромке облаков, бомбардировщик уходил на запад.

— «Кама»! Я — двадцать семь, вижу «противника» курсом двести сорок! Высота восемь тысяч! Атакую!

Пользуясь преимуществом высоты, Астахов дал от себя ручку и, пикируя, пошел на сближение с «противником». Зернов точно повторил его маневр.

Испытывая знакомое волнение, натянув привязные ремни, Астахов нагнулся вперед к прицелу, словно стремясь весом своего тела ускорить и без того предельную скорость пикирования. Здесь время измерялось секундами. «Противник» на расстоянии выстрела. Астахов прицеливается и, нажав кнопку управления фотопулеметом, «стреляет», затем резко отворачивает в сторону, чтобы не мешать атаке ведомого. Набирая высоту, он наблюдает за Зерновым.

— Хорошо! — вслух говорит он и докладывает на командный пункт о выполнении задания.

— Двадцать седьмой, идите на привод! — услышал Астахов командира полка и в голосе его почувствовал одобрение.

Когда, посадив самолеты, они подъехали к стоянке, Астахов увидел стоящих рядом замполита Комова, командира эскадрильи Толчина и капитана Юдина. Это был подходящий момент для того, чтобы передать письмо. «Правда, письмо не дописано, но подпишу и передам сейчас, откладывать дольше — малодушие!» — подумал он и решительно направился к группе офицеров.

— Товарищ майор, — волнуясь, произнес Астахов, обращаясь к Комову. — Я… я написал письмо. Правда, не успел его кончить, но все главное, что хотел сказать, я сказал…

Астахов вынул из кармана несколько сложенных листов бумаги, сплошь залитых синими чернилами… Ввиду больших перепадов давлений при выполнении им задачи насос авторучки, лежащей в кармане с письмом, выбросил чернила и залил письмо.

XXI

ФАКТЫ — УПРЯМАЯ ВЕЩЬ

На перроне Мурманского вокзала капитана Данченко встречал Жилин, еще утром прилетевший самолетом.

Телеграмма из Масельской была получена Жилиным накануне вечером. Несмотря на просьбу Данченко выслать личное дело Левыкина с фельдсвязью, подполковник по телефону договорился с округом и, обеспечив необходимое наблюдение на месте, ночью сам выехал в Мурманск.

Данченко неоднократно отрицал все подозрения о причастности Левыкина к убийству. Шифрованная телеграмма из Масельской с настойчивым требованием личного дела Левыкина — Жилин это понимал, — разумеется, была вызвана новыми обстоятельствами дела, всплывшими где-то здесь, на станции Малые Реболы.

По дороге в Мурманск подполковник снова, вникая во все мелочи, изучил личное дело Левыкина, но, как и в первый раз, не обнаружил ничего подозрительного. Настораживало лишь одно обстоятельство — Левыкин раньше служил где-то здесь на Кольском полуострове.

Тщательно сдерживая себя, ничем не выказывая своего нетерпения, по дороге в гостиницу Жилин шутил и в разговоре не касался интересовавшей его темы.

Они поднялись по лестнице на второй этаж. Открыв дверь, Жилин пропустил Данченко в комнату.

— Товарищ подполковник, вы привезли личное дело техник-лейтенанта Левыкина? — как только они остались одни, спросил капитан.

— Привез, но, признаться, ничего не понимаю. Вы же категорически отвергали и, надо сказать, не бездоказательно, версию о причастности Левыкина к убийству.

— Помните, ночью я пришел к вам прямо с аэродрома и мы с вами безнадежно пытались обнаружить мою ошибку?

— Помню.

— Следственный эксперимент с Чингисом был моей ошибкой! Я дважды перешагнул через собаку, чтобы выяснить, случаен или закономерен эпизод с Левыкиным…

— Если Левыкин наблюдал за вами и понял назначение этого эксперимента, следовательно, он убил Михаила Родина.

— Такую возможность вы исключаете?

— Нет, не исключаю, — подумав, сказал Жилин. — Но давайте проверим еще раз все обстоятельства, «работающие» против этой версии. Начнем с того, что личное дело Левыкина в полном порядке, он отличный техник, рационализатор…

— Но все, что говорите вы, не противоречит версии. Хотите доказательств? Извольте! Какую характеристику подозреваемому им человеку дал Михаил Родин? «…Из наших, техников, человек чистый как стеклышко»… Так?

— Да, конечно, но… — Жилин умышленно не соглашался, противоречил, чтобы вызвать Данченко на большую доказательность, хотя сам был уверен, что они близки к истине.

— Родин был человек наблюдательный, его острое политическое зрение не оставило бы незамеченным даже маленького пятна на репутации подозреваемого им человека, — говорил Данченко. — Характеристика, приведенная вами в оправдание Левыкина, легко укладывается в определение Родина: «человек чистый как стеклышко». Дальше. Вы имеете в виду техническое предложение Левыкина. Насколько мне удалось разобраться в этом вопросе, контроль приборов не входит в круг обязательных знаний и обязанностей авиационного техника. Этим занимаются прибористы. Мог ли действительно сделать подобное предложение Левыкин, для меня лично еще не ясно. Если вы не возражаете, товарищ подполковник, надо получить в штабе описание этого прибора и переслать с нарочным в округ. Давно пора разобраться в этом вопросе с помощью специалистов. Слушаю вас дальше.

— Алиби Левыкина можно считать доказанным: в день преступления он вернулся в восемь часов вечера домой, ужинал вместе с хозяйкой и — вы знаете, в деревне принято ложиться спать с наступлением темноты — лег спать около девяти часов вечера. Ночью хозяйка вставала запаривать корм для скотины и видела Левыкина спящим.

— Шаткое алиби, товарищ подполковник, очень шаткое. Хозяйка Левыкина, устав за долгий рабочий день (она работает в овощеводческой бригаде), крепко уснула. Левыкин встал, оделся, тихо вышел из дома и уехал в город. Когда хозяйка вставала, он уже вернулся и спал сном праведника.

— Постойте, Максим Фадеевич. Так мы можем дойти до взаимных подозрений! Левыкин воевал, награжден орденом и медалями, в полку, где он прежде служил, зарекомендовал себя как честный, дисциплинированный офицер. Не может быть, чтобы настоящий советский человек, а Левыкин мне представляется именно таким, оказался предателем! Где корни его преступления? Где социальные причины?!

— Мне кажется, что вы сами, товарищ подполковник, ответили на свой вопрос. Вы сказали «не может быть, чтобы настоящий советский человек…» Я с вами согласен: не может быть! А если он не настоящий? Если настоящего Левыкина подменил другой, опытный преступник, враг?