Человек-огонь - Павел Кочегин

— Передай Томину, что патронов нет.

Я стою.

— Ну чего ты стоишь? — спрашивает.

— Без патронов ехать не могу, с патронами, — говорю, — веселее драться.

— Нет патронов, — говорит, — а сам улыбнулся.

Я стою, думаю, раз улыбнулся — даст.

— Идите.

— Разве вы не знаете Томина? — спрашиваю. — Он меня назад пошлет да еще окрестит. Не могу я без патронов явиться, и все тут.

Взглянул он еще раз на записку.

— Две тысячи? Жирно очень! Мотовством занимаетесь. Вот получай полторы тысячи и убирайся.

— А какое мотовство, когда на брата израсходовали по пяти обойм за все представление. Схватил я бумажку и к заведующему снабжением.

Вдругореть встретил я главкома на переправе. Донесение привозил от Томина: «Переправляйтесь спокойно, беляки прижаты к земле плотно». Обрадовался Василь Константинович, проговорил:

— Передай Томину, что будет у него патронов, сколько нужно.

На прощанье Василь Константинович пожал мне руку, да так, вроде бы я дружок его.

— А ты как думал, — проговорили с завистью партизаны. — Ежели бы на твоем месте мы были и нам бы пожал. Тут всех нас одна дорога друзьями сделала.

В это время, с трепещущим Красным Знаменем над головой, проскакал Аверьян Гибин. Не сбавляя хода, он прокричал:

— Встретились! Встретились!

Вечером Николай Дмитриевич записал в своем дневнике:

«12 сентября 1918 года. Поход закончен».

В огромной котловине, между каменистых гор, раскинулся старейший город седого Урала — Кунгур. С каждым днем все медленнее перекатывает свои воды Сыльва, все ниже опускаются мохнатые папахи туч на уральский отрог.

И, как бы бросая вызов надвигающейся непролазной грязи осени, с развернутым красным полотнищем, с залихватскими песнями, с озорным присвистом, чеканя шаг, к клубу Коммун стройными рядами идут красные боевики.

…Обширный зал клуба заполнили командиры частей и подразделений, представители пехоты, кавалерии, батарейцев. Они собрались по приказу командующего «для обсуждения назревших в отряде вопросов».

— Товарищи! — раздался знакомый голос.

Шум мгновенно стих, все взоры устремились к столу на сцене.

— Дорогие товарищи? — начал Томин. — Прежде чем приступить к решению наших вопросов, есть предложение от боевиков послать письмо Владимиру Ильичу Ленину.

Предложение командира встречено бурными аплодисментами, криками ура.

Когда овация стихла, Томин начал читать:

— «Двадцатое сентября 1918 года. Кунгур.

Товарищ Ленин!

Мы, рабочие, крестьяне и казаки Троицкого отряда Красной Армии, пробившиеся через цепь белогвардейских и чехословацких банд, приветствуем вас, — вождя русской революции, — как истинного защитника пролетарских идей и верим, что контрреволюция, созданная удачной подтасовкой международной буржуазии, в самом непродолжительном времени будет ликвидирована в пределах Российской Социалистической Федеративной Советской Республики, и Красное Знамя труда вновь разовьется на сопках Урала.

Да здравствует всемирная революция и ее оплот Красная Армия!»

Как по команде поднялись боевики.

Вставай проклятьем заклейменный,Весь мир голодных и рабов, —

начали первые ряды, и звуки «Интернационала» из-под сводов зала вырвались на улицу.

Тридцатое сентября 1918 года. Москва. Кремль.

На заседании ВЦИК РСФСР решается вопрос, кто достоин награждения только что учрежденным, по предложению Владимира Ильича Ленина, орденом Красного Знамени.

Председатель ВЦИК Яков Михайлович Свердлов предлагает первым в Республике Советов наградить Василия Константиновича Блюхера.

Это предложение было принято единогласно.

Затем Яков Михайлович стал называть имена героев легендарного рейда:

— Николай Дмитриевич Томин — первый казак, который встал на Урале под знамя Советской власти, стал вооружать казацкие советские части и оказал огромную, неоценимую услугу революции.

Он награждается золотыми часами с надписью: «Честному воину РККА Н. Д. Томину. ВЦИК. 1918 год».

ГЛУБОКИЙ РЕЙД

Легендарный поход Сводного Уральского отряда стал историей. Уже давно армия Блюхера преобразована в Тридцатую стрелковую дивизию, а Троицкий отряд — во вторую бригаду этой дивизии.

Никто из бойцов и командиров не думал тогда о том, что пройдут годы — и знамена дивизии украсятся многими орденами страны Советов, а грядущее поколение будет петь:

От голубых уральских водК боям Чонгарской переправыПрошла тридцатая впередВ пламени и славе!

Войдя в состав Третьей Армии, действовавшей на левом фланге огромного Восточного фронта, Тридцатая стрелковая дивизия оказалась в самом пекле сражения.

Зимой 1918—1919 года белые наступали по всему фронту от Верхотурья до Александров-Гая.

Плохо вооруженные, раздетые и голодные, истекая кровью, красные полки защищали каждую пядь родной земли. Однако белогвардейские полчища, одетые в заморское обмундирование, с английским, американским и французским оружием, вдоволь накормленные хлебом сибирских земледельцев, продвигались на запад.

Обстановка на левом крыле Восточного фронта усложнялась предательством спецов (так называли бывших офицеров царской армии, служивших по договорам в Красной Армии), беспечностью многих командиров, нарушением законов советской власти по крестьянскому вопросу и принципов мобилизации в Красную Армию.

Пробравшись в Совдепы и Комбеды, кулачество использовало декрет о чрезвычайном налоге для борьбы с Советской властью. Налог раскладывался не по имущественному признаку, а по едокам: многодетным беднякам приходилось сдавать хлеба государству больше, чем кулакам.

Это озлобляло крестьян, и нередко они дезертировали из армии.

24 декабря пала Пермь. Красная Армия отошла за Каму.

Тяжело переживал падение Перми комбриг Томин. Трехмесячные бои в районе Кунгура бригада вела с переменным успехом. Была надежда, что вот-вот придет подкрепление, и красные полки погонят врага на Урал. И вдруг отступать — за Каму!..

Февраль 1919 года. От мороза в бездонной высоте ежатся звезды. Осташковский полк занимает оборону на правом берегу Камы. Он состоит в основном из крестьян, деревни и села которых находятся рядом, но заняты врагом. Полк только прибыл в распоряжение бригады.

Тоскливо на душе в эту ночь у красноармейца Пастухова. Он лежит в окопе голодный, пронизываемый до мозга костей холодом, а там за линией фронта — его родная деревушка Сысойка, рядом дом, семья, тепло…

Фрол Ермилович доживает пятый десяток. Его виски от непрерывных забот рано побелели, лицо изборождено глубокими морщинами, руки от тяжелой крестьянской работы натружены. Предки Пастухова были самыми бедными людьми в деревне, и каждое лето пасли скот, отсюда и фамилия его пошла. Ему же кое-как удалось выйти в «люди». В деревне он теперь не голь перекатная — в хозяйстве, хоть и плохонькая, а лошадка; обзавелся и коровенкой. Только бы жить да радоваться, но тут война началась с Германией. Вернулся домой, поправил хозяйство. Пришла Советская власть, а что изменилось?..

Был старостой кулак Гречухин, председателем Совдепа стал кулак Жилин, а Гречухин секретарит там. Скрутили они бедноту пуще прежнего. По чрезвычайному налогу Еремин за трех едоков тридцать пудов отвез, а Пастухову семьдесят приказали сдать. А где их взять — самим до нового урожая не хватит.

Чем дальше отходили войска Красной Армии на запад, тем все чаще и чаще появлялась думка у Пастухова, как бы незаметно отстать от своей части, а там потихоньку добраться до дому и переждать, пока кончится заваруха.

Неожиданно в окоп свалился человек, на маленькую голову которого нахлобучена заячья шапка. Похлопав красноармейца по плечу, он спросил:

— Как живем, папаша?

Из его рта дохнуло на Пастухова водкой и колбасой.

— Жизнь, хоть полезай в кису![5] — раздраженно пробурчал Пастухов и почувствовал ноющую боль под ложечкой и головокружение. А Заячья губа, как бы не замечая мучений Пастухова, поудобнее расположившись в окопе, начал есть колбасу и пахучий хлеб. Когда же он завернул цигарку и глубоко, со смаком затянулся, Фрол Ермилович не выдержал и попросил табачку.

— Не бавуют вас бовьшевики, — ехидно прошипел Заячья губа. — Небось, и говодный, как тот севый вовк? Ха-ха-ха, говодный да свободный! Знаем мы эту свободу. Вишь? — спросил Заячья губа, показывая на разваленную губу. — Это ваш комбвиг Томин угостив меня запвавду-матку. Вот она, их свобода. Эх, деевенщина темная! Оковпачиви вас большевики. И за что ствадаете?!