Человек-огонь - Павел Кочегин

На командном пункте Виктор Русяев заметил, как части белых начали сниматься и поспешно отходить. Заговорила артиллерия. Полки бригады под прикрытием артогня перешли в наступление. Замысел комбрига блестяще осуществился. Переломные бои на реке Кильмезь завершились.

Минули тягостные дни. В середине июня 1919 года 3-я Армия перешла в наступление, а первого июля освободила от колчаковцев Пермь. В этот же день частями 2-й Армии был занят Кунгур.

Владимир Ильич Ленин прислал освободителям телеграмму:

«Поздравляю геройские красные войска, взявшие Пермь и Кунгур. Горячий привет освободителям Урала. Во что бы то ни стало надо довести это дело быстро до полного конца…»

— Даешь Урал! — так ответили бойцы томинской бригады на поздравление вождя.

Отступая, колчаковцы поспешно отрывались от красных, а затем вгрызались в землю и оказывали упорное сопротивление.

И опять, в который раз, Томин задумывался над тем, как быстрее и успешнее преследовать врага, не давать ему возможности пустить корни на новых рубежах. Мысли вновь и вновь возвращались к созданию армейской кавалерии.

Как-то Виктор Русяев сказал:

— Вот бы нам пехоту посадить на подводы, быстрее б погнали беляков.

— Эх, Витюша! Не пехоту на подводах, а настоящую кавалерию нам нужно, — возбужденно воскликнул Томин. — Давно я такую думку имею, да не знаю, поддержат ли.

— Завтра еду в политотдел, передам комиссару дивизии о твоей «думке», — пообещал Сидоров.

Образование армейской кавалерии было крайне необходимо, и командование Третьей Армии одобрило предложение Томина.

Первый Путиловский стальной, Красных гусар, Сводный Петроградо-Уфимский кавалерийские полки и отдельный кавдивизион были объединены в Сводный кавалерийский отряд. В нем было 3400 сабель, четыре десятка пулеметов и конно-артиллерийский взвод из двух орудий.

Командовать сводным кавотрядом поручили Николаю Дмитриевичу Томину.

…Как только первые косые лучи солнца осветили крыши домов, и сизоватый парок стал подниматься над ними, к штабу Сводного кавотряда, в сопровождении эскадронных и ординарцев, подскакал командир полка Красных гусар Фандеев, Его Бурный, словно вылитый из вороненой стали, на полном скаку встал, нагнул голову с длинным белым пятном на лбу и начал медленно опускаться на колени.

— Загнал! Командир коня загнал! — закричали красноармейцы.

На крик из дома выбежали Томин, Русяев и командиры кавдивизионов.

— Циркач! Ну и циркач! — с восхищением проговорил Томин, наблюдая, как Фандеев слез с опустившегося на колени коня, потрепал его по шее и дружелюбно сказал: «Валяй отдыхать!» Конь поднялся, встряхнулся и с гордо поднятой головой, обежав вокруг дома, остановился.

— Здравия желаю, товарищи! — приложив руку к фуражке, бодро поприветствовал Фандеев командиров.

— С добрым утром, Сергей Гаврилович, — ответил за всех Томин.

Вид у командира полка Красных гусар праздничный. Нет и той суровости, которую привык видеть Томин на лице друга и за которую его прозвали «суровым командиром». На его припухших губах играла улыбка, она светилась и в темно-карих глазах.

— Все в сборе, товарищ командир, — доложил начальник штаба Русяев.

— Что ж, начнем.

Командиры сообщили о состоянии частей, настроении бойцов, их наступательном порыве.

Несколько минут Томин оценивал обстановку. Потом энергично встал и с некоторой торжественностью начал излагать план операции.

— Сводному кавалерийскому отряду приказано разрубить оборону противника, захватить горнозаводскую железную дорогу на участке Верх-Нейвинский завод — железнодорожная станция Шайтанка протяженностью пятьдесят верст и внезапным ударом разъединить группы генералов Пепеляева и Войцеховского.

Выслушав нужды и предложения командиров, Томин зачитал приказ по отряду и пожелал всем успехов в боях.

Из района Кунгура кавалеристы выступили 13 июля.

Совершая марш по горам, болотам и лесам, разрывая, словно паутину, коммуникации противника, красные конники освободили от белых горнозаводской район севернее Екатеринбурга, заняли города Алапаевск, Камышлов и Ирбит, разгромили отборные полки и дивизии белых, захватили большие трофеи и много пленных.

На станции Егоршино была захвачена подрывная команда.

— Англичан поймали, англичан! — с нескрываемым удивлением говорили кавалеристы.

— Чё каркаешь, сам ты англичан, едрен корень, — огрызнулся худой пожилой подрывник.

На ходу соскочив с коня и бросив поводья ординарцу, Николай Дмитриевич подошел к пленным.

— Чего это вас бросили их благородие? Сами пятки смазали, а вас оставили на расправу красным?

— Свинье не до поросят, коль ее на огонь тащат, — отозвался тот же подрывник.

— Кажется, знакомый голос?

— Знакомый и есть, Николай Дмитриевич, — отозвался Пастухов, отведя взгляд в сторону.

Томин, усмехнувшись, спросил:

— Ну, расскажи, расскажи про колчаковскую колбасу. Досыта наелся?

— Вот так наелся, едрен корень, — проведя рукой по горлу, ответил Пастухов. — Перво-наперво с меня содрали штаны, посля всыпали пятьдесят горячих и загнали в эту чертову команду, — под добродушный смешок конников рассказывал Пастухов. — Ох и злой я стал на их благородие. Прикажите, Николай Дмитриевич, дать мне коня и шашку…

— Связка-то с тобой, как со вшивой шубой, а до Тихого океана еще далеко, всякое может быть, — ответил Томин.

— Нет, ты уважь мою просьбу, не покаешься.

— Ну, верю, верю. Но кавалериста из тебя все равно не получится: устарел. Пойдешь помощником санитара.

Когда весть о занятии крупного железнодорожного узла и важного стратегического пункта дошла до Москвы, Владимир Ильич Ленин в атласе железных дорог России очертил точку с надписью «Егоршино».

В районе Камышлов — Ощепково Первый Путиловский стальной кавполк вышел из состава Сводного Кавалерийского отряда, двинул на Тюмень. Главные силы, не многим более двух тысяч всадников, Томин повел на юго-запад.

Кавалеристы и подошедшие части второй бригады 4 августа овладели Шадринском.

Река Исеть никогда не видела на своих берегах такого множества людей, как в этот жаркий полдень. Вода кипит от купальщиков. Лошади от удовольствия фыркают, мотают головами.

Берег пестрит солдатскими гимнастерками, рабочими блузами, девичьими косынками. Несмолкаемый гул стоит над зеркальной гладью воды.

Вокруг Павла Ивина собралась компания.

Разгладив несуществующие усы, озорно улыбнувшись, Павел ударил по струнам и запел:

Месяц светит над рекой,В волнах отражается.

Аверьян, подмигнув стоящим рядом парням, гаркнул:

А Колчак от ТоминаВ Омск бегом спасается.

Ну и пошло, и полилась русская упругая частушка, посыпалась ухарская дробь.

— Глядите, девка в брюках идет?! — удивленно проговорил заводской паренек.

— В фуражке со звездой! — протянул второй.

Подошла Наташа. Молодежь почтительно расступилась. Бронзовое от загара лицо, огнем горящие черные глаза, тонкие брови с надломом, чуть вздернутый нос, алые влажные припухшие губы притягивали взгляды заводских парней, впервые видевших девушку в военной форме.

— Красноармеец Ивин, на боевое задание! — приказала Наташа.

— Есть на боевое задание.

Через несколько минут Павел сидел за массивным столом и писал диктант. От напряжения на лбу выступили росинки пота, крепко прикушена губа.

— Написал? — спрашивает Наташа.

— Ага.

— Не ага, а да. Проверим.

Она берет у Павла тетрадь, читает. Тот видит как румянец заливает лицо девушки.

— Вот как, я стараюсь диктую, а ты пишешь совсем другое. Да как пишешь? «Я люблю тибя Наташа». В слове «тебя» пишется не «и», а «е». Если будешь и дальше так относиться к учебе — брошу заниматься.

Павел склонил голову, пряча улыбку.

Тоскливо и тягуче шли дни в Птичанской больнице. Дорогой Анна Ивановна простыла и попала на больничную койку, а когда поправилась, ее по просьбе подруги взяли нянечкой-санитаркой.

В первое время врач Агния Яновна, жена белого офицера, с холодным недоверием относилась к Анне Ивановне. Но когда Томина рассказала, что ее муж, казачий урядник, погиб на германском фронте, и в подтверждение показала фотографию Томина с георгиевскими крестами, в папахе и нашивками на погонах, врач круто изменила отношение.

— О, я обожаю казаков! — рассматривая фотографию, восхищалась она. — Они все подтянутые, стройные и нахальные. Красавец! Большой успех имел бы у наших женщин.

— Нет, нет! Мой муж не такой, — вспыхнув, проговорила Анна Ивановна.