Смерть и возвращение Юлии Рогаевой - Авраам Бен Иегошуа

Глава восьмая

На стойке регистрации ему вручают посадочный билет и вместе с ним — конверт от представительницы Министерства абсорбции. К конверту приколота записка: «Начальнику отдела кадров. Я не забыла Вашу просьбу».

С конвертом в руках он отходит в сторону. Странно, его почему-то волнует то, что ему предстоит прочесть. Как будто он узнает сейчас о погибшей женщине что-то такое, чего она сама о себе не знала. Но он тут же видит, что это просто фотокопия медицинского заключения, выданного в Абу-Кабире. К тому же оно написано теми же загадочными буквами, что и книга, которую Старик так тщетно разглядывал тогда в ее комнате. Видимо, это ее родной язык. Это значит, что и он не сможет прочесть ни единого слова. Впрочем, судя по пространности и плотности текста, тут содержится не только клиническое описание самого тела. Похоже, врачи изложили здесь всю историю ее ранения и своих попыток ее спасти. Он скользит глазами по страницам, пытаясь обнаружить какие-нибудь знакомые термины, как вдруг замечает краем глаза сильную вспышку белого света. Какой-то пассажир, стоя к нему спиной, фотографирует регистрационную стойку. Кадровик снова складывает бумаги и с сожалением кладет их обратно в карман.

Полет совершает тамошняя авиакомпания. Пассажиров немного, и разделения на классы нет. Со своего места в носовой части салона он оглядывается по сторонам. Хорошо бы найти какого-нибудь подходящего человека из тамошних, перевести, что все-таки написано в этих загадочных бумагах из Абу-Кабира. Разумеется, без разглашения прочитанного. Судя по количеству сумок и пакетов, большая часть пассажиров тут и впрямь из тамошних — унылого вида люди, приехали, надо думать, в Израиль на заработки, а теперь возвращаются обратно, то ли на побывку, то ли окончательно разочаровавшись в своих надеждах. А может, это репатрианты, которые всё еще не уверены, что отыскали свое настоящее место? Вряд ли у них хватит терпения прочесть такой пространный документ. А если и хватит терпения, то уж наверняка не хватит знания иврита, чтобы объяснить.

Внезапно он ощущает на себе чей-то взгляд. В проходе рядом с его креслом стоит давешний фотограф с регистрации, он узнаёт его по висящему на груди фотоаппарату. За ним топчется еще кто-то. Почему-то он кажется ему смутно знакомым, еще по Иерусалиму, — низенький, полноватый, кто бы это мог быть? Оба почему-то улыбаются ему, как старому приятелю. Черт, он совершенно не может вспомнить, где он их видел. На всякий случай он коротко кивает и отворачивается к окну. Сам виноват, нечего было глазеть по сторонам, выискивать, кто бы прочел ему эти бумаги. Вот и доискался.

А ведь если вдуматься — к чему это? Что ему так приспичило прочесть это заключение? Что там может быть такого интересного для него лично? Указание, сколько можно держать труп в гробу до захоронения? Так это уже не его проблема, похоронами будет заниматься Консульша. Во всяком случае, так сказал Старик. Нет, Бог с ними, с бумагами, займемся лучше собой. Он решительно сует конверт с медицинским заключением в сумку, какое-то время бесплодно ковыряется в скудной, безвкусной пище, которой потчует своих пассажиров чужая авиакомпания, потом возвращает поднос стюардессе, откидывается в кресле и гасит лампочку над головой. Все-таки его гложет какое-то смутное беспокойство. А вдруг Консульша его не встретит — что тогда? Конечно, наличие у него медицинского документа, пусть даже фотокопии, придает ему некоторый статус. Такой документ дают только тому, кто в какой-то степени отвечает за гроб. Но вот вопрос — можно ли показывать этот документ любому постороннему человеку?

Он вдруг задумывается: интересно, где сейчас та, за которую он отвечает? Багажный отсек находится в брюхе самолета. Может, она сейчас прямо под ним, под его ногами? Как странно… Его опять охватывает непонятное, томительное волнение, которое он ощутил в ту первую ночь в ее комнатушке. «Эх, Юлия Рогаева, — шепчет он с грустным состраданием. — Что я могу теперь для тебя сделать?»

В салоне темно, большая часть пассажиров дремлет, укрывшись одеялами. Кое-кто поначалу надел наушники да так и уснул под музыку. Как Старик тогда на концерте, под Брукнера. Ему не спится, он встает, чтобы пройти в туалет, прокладывает себе путь по узкому проходу, но, дойдя до середины салона, вдруг оказывается в чьих-то жарких объятьях. Это тот невысокий толстяк, что улыбался ему вместе с давешним фотографом.

— Приветствую в воздухе! — сладко шепчет толстяк, не выпуская Кадровика из своих объятий. Кажется, старый приятель говорил по телефону что-то о змие, да еще подколодном? Так вот ему этот змий собственной персоной, от хвоста до пасти. Не правда ли, какая неожиданная встреча! Высоковато немного, но зато в какой непринужденной обстановке! В небесах над землей, несясь в темноте, расправив, как говорится, крылья! А это наш фотограф, из редакции. Большой мастер, прошу любить и жаловать. Да, вот именно, фотограф, какая же история без фотографий, вот их двоих и послали сопровождать эту вашу миссию искупления грехов — они ведь, кажется, так ее у себя в пекарне называют, верно? Ну, вот, теперь, стало быть, они тут втроем связаны одной веревочкой. Но старому приятелю нечего беспокоиться. На сей раз между ними всё будет совершенно по-дружески. Как у коллеги с коллегой. И змий не обнажит своих ядовитых клыков! Честное змеиное слово!

Сидящий рядом пассажир приоткрывает глаза, скользит по стоящим над ним людям мутным, сонным взглядом, тяжело вздыхает и снова погружается в неспокойный самолетный сон. Кадровик почему-то не ощущает удивления от неожиданной встречи. Он всё время ожидал от Змия какой-то новой каверзы. Высвободившись из объятий Журналиста, он сухо цедит:

— Не обнажишь? Ну-ну, посмотрим, надолго ли тебя хватит. На всякий случай советую тебе всё же держаться от меня подальше. И тебе, и твоему попутчику.

И проходит в конец салона. К счастью, туалет свободен. Он запирается в тесной кабинке и долго, пристально изучает в зеркале свое лицо. Если бы в полете разрешалось пользоваться телефоном, он непременно позвонил бы сейчас Старику. Это бесчестно с его стороны. Как он мог скрыть от своего «специального посланника» это «газетное приложение» к его миссии?! Вот почему он так усиленно демонстрировал свое дружелюбие и заботу! Видно, хотел заранее искупить и этот маленький грешок. Впрочем, его можно понять. Человек так заботится о своей репутации, что похвал господина редактора ему недостаточно, ему нужно, чтобы газета опубликовала еще и описание его «искупления». Не исключено, что он сам и заплатил за этих газетчиков. Он же сказал, что денег у него много. Не важно, во сколько ему обойдется поездка этой пары пройдох. Главное — чтобы доказательства его человечности были запечатлены и обнародованы. И притом не только в виде газетной статьи, но и с помощью фотоаппарата. Пусть даже в жалкой, никем не читаемой третьестепенной местной газетенке.

Он раскладывает бритвенный прибор, густо взбивает пену и приступает к бритью. На сверхсрочной у него образовалась привычка бриться задолго до рассвета, хотелось появиться перед подчиненными в надлежащем виде. Сейчас ему тоже предстоит вскоре появиться перед посторонними, так что лучше заранее приготовиться, пока все еще спят…

Ну, вот, опять гроб с покойником прибыл! Надо бы разбудить дежурного офицера, пусть поскорей решит, пока не поздно, что с этим гробом делать — то ли проверить, встречает ли его кто, то ли обратно отослать, если никто за ним не явился, а может, и на склад пока поставить — вдруг да кто-нибудь еще придет за своим покойником. Что ж это такое, однако, у них там происходит, на той Святой земле, что нам то и дело шлют да шлют оттуда покойников! Прям будто бизнес у них там какой-нибудь такой!

Вот и пассажиры появились, бегут, бедняги, уши на бегу растирают. А ну как кого-то из них как раз и прислали с покойником, какого-нибудь сопровождающего?! Или, может, он среди других пассажиров затесался и уже в город с ними намылился, чтобы с гробом этим не возиться на морозе. У нас уже один раз так было — гроб вроде сам по себе прибыл, ни тебе встречающих, ни сопровождающих, поставили его на склад в ожидании, так он там цельный месяц пролежал, никем не востребованный, ни одна собака не объявилась, и пришлось нам его самим хоронить, тут же на летном поле, только подальше от взлетной полосы, понятно…

А если с другой стороны поглядеть, так оно даже и веселей, когда что-нибудь такое необычное появляется, гроб с покойником или еще чего. Всё лучше, чем скука наша здешняя, тощища. Кругом, не считая города, пустота, леса да степи, сколько глаз видит, да и городишко-то тоже плевый — никто сюда важный не приезжает, ни тебе бизнесмен какой, богатей, ни известный политик, сплошь простой народ, да больше свои же, кто на заработки ездил, а кто с заработков сбежал, хлебнул чужой жизни, сладко не показалось. Да и рейсов-то этих всего каких-нибудь пяток в день — сядут, вроде размяться, и тут же снова на взлетную полосу, летят себе дальше. А пассажиров, тех и вообще по пальцам пересчитать можно, да и они, глядишь, уже растворились, подались в город на автобусе. И беспошлинных магазинов здесь не держат, всей торговли — одна маленькая кафушка, открывается перед вылетом, закрывается еще до взлета, официантке всей работы — дежурного офицера в койке на себе качать. Да и ему тоже. Ну, сколько, в сам-деле, можно эти документы и чемоданы проверять? И на час не наберется. А дальше что? В такой скуке даже гроб с покойником — и то живое что-то. Если, понятно, его в конце концов забирают.