Память (Книга первая) - Владимир Чивилихин

«Сципион» — это Иван Горбачевский. Некоторые «славяне» брали себе древнеримские имена-клички, а датировали письма по календарю французской революции. Петр Борисов подписывает первое свое послание «Протагора», называет Илью Иванова «Катоном», а Выгодовский датирует письмо мессидором — термидором, то есть июлем — августом, и свидетельствует, что должен был писать его вместе с Катоном. Копию письма он посылает Алексею Тютчеву, открывшему в эти дни Сергею Муравьеву-Апостолу Общество соединенных славян, и просит присовокупить свое «почтение и преданность» Бечаснову… А последний абзац письма П. Дунцова-Выгодовского к П. Борисову начинается словами, на которые следователи не обратили почему-то внимания. «К Н.О. я пишу особо, он от меня того требовал» (разрядка моя. — В. Ч.).

Кто такой «Н.О.»? Бесспорно, не постороннее лицо, которого не знали бы адресаты — Петр Борисов и Алексей Тютчев. И это был, конечно, человек их круга, их мыслей и дел — иначе зачем его упоминать в письме сколь дружеского, столь и политического свойства? Взялся, помнится, я за полный список декабристов, перебрал все имена-отчества и имена-фамилии. Под инициалами «Н.О.» мог подразумеваться лишь один человек — Николай Осипович Мозгалевский!

Мне было радостно, что я самостоятельно установил документальную связь Николая Мозгалевского со штатскими «славянами», и обращенные к Петру Борисову слова П. Выгодовского на этот счет долго не давали покоя. Вот эта полная фраза: «К Н.О. я пишу особо, он от меня того требовал, а прочим, в числе коих знакомее мне г(осподин) Бечасный, присовокупляю здесь мое почтение и преданность».

Очень интересно! Во-первых, были среди «славян» и «прочие», с которыми Выгодовский был менее знаком. Во-вторых, более знакомого Бечаснова он называет несколько официально. В-третьих, о Мозгалевском, своем ровеснике, пишет довольно почтительно — «Н.О.», не раскрывая, однако, полностью его имени-отчества. А главное — из письма следует, что Николай Мозгалевский имел какое-то право требовать от П. Выгодовского особого письма в Лещинский лагерь!

— Мария Михайловна, — говорю я в трубку, — вы много занимались декабристом-крестьянином Дунцовым-Выгодовским… Скажите, не существовало ли между ним и Николаем Мозгалевским отношений до Лещинского лагеря? Кто это такой «Н.О.» в известном письме Выгодовского Борисову?

— Докопались. Понимаю вас. Я высказала когда-то такое же предположение, но один молодой ученый сказал, что это бездоказательно.

— Среди «славян» и «южан» декабриста с такими инициалами никого не было. И вообще я, кажется, все просмотрел. Был декабрист Николай Оргицкий, незаконный сын графа Петра Разумовского, но он петербуржец.

— Знаю. В письме имеется в виду, конечно, по обычаям тех времен, имя-отчество.

— Датируется письмо, как вы знаете, июлем — августом 1825 года. Значит, в это время или, скорее, даже еще раньше, до лагерных сборов, Николай Осипович Мозгалевский, безусловно, уже известный Борисову и Тютчеву, требовал устно либо письменно от одного из штатских житомирских «славян» особого письма в лагерь!.. И я обнаружил, что составители тринадцатого тома «Восстания декабристов»; который вы мне подарили, тоже относят эти инициалы к Мозгалевскому.

— Что вы говорите! В примечаниях?

— В постраничном перечне именного указателя значится страница 393, на которой другого упоминания о Мозгалевском, кроме его инициалов, нет, только. «Н.О.». Общая редакция тома лучшего в мире знатока темы академика Милицы Васильевны Нечкиной.

10

Когда следственные дела декабристов будут тщательно, комплексно изучены соединенными усилиями историков, юристов и психологов, мы еще узнаем немало нового и поучительного о том времени, о первых дворянских революционерах, о тех людях вообще. Допросные листы полны явных и скрытых страстей, ложных показаний под видом «чистосердечных» признаний, которые дезориентировали следствие, полны покаянных слов, длинных списков сотоварищей, протоколов очных ставок и мучительных перекрестных допросов, тысяч назойливых повторов и уточнений. Душевное состояние декабристов было, безусловно, очень тяжелым. Разгром восстаний, самоубийства некоторых участников, массовые аресты, одиночное заключение, заковывание в кандалы наиболее упорствующих, широкая осведомленность следствия, полная неясность будущего, естественный для каждого человека страх перед смертью — все это давило на психику подследственных, ослабляло их волю. Выдерживали эту пытку далеко не все. Иные плакали, каялись, просили прощения у царя.

И не все декабристы тогда еще знали, что они задолго до арестов были выданы шпионами, карьеристами и провокаторами. Революционеры вдохновлялись высокими поводами, честью и долгом истинных сынов отечества, благородными целями освобождения несчастных своих соотечественников; многие из них спокойно и торжественно рассматривали себя как жертву во имя будущего. Тех, кто их предал, вели низкие страсти, подлые мотивы.

Чем пристальнее всматриваюсь в допросные материалы Николая Мозгалевского и его товарищей по обществу, тем сильнее уверяюсь, что этот рядовой декабрист нашел свой осторожный и довольно эффективный способ безадвокатской защиты в процедуре, весьма далекой от законных следственных и судебных правил.

Здесь я обязан поведать любознательному читателю, что и следственная процедура, и сам «суд», и приговоры — казни, каторга и ссылка — все это были беспрецедентные царско-жандармские изобретения, совершенно не отраженные в Полном собрании и Своде законов Российской империи, ставшие, однако, прецедентами и, в частности, «были впоследствии распространены на всю систему политической ссылки и сохраняли свою силу в отношении всех репрессированных в 1825-1917 гг. революционеров» (журнал «История СССР», 1982, № 3, стр. 188).

Первое подозрение насчет осторожности «нашего предка» зародилось у меня, когда я из дела Ивана Шимкова узнал, что Николай Мозгалевский читал «Государственный завет», показавшийся ему, однако, «почти невнятным». Перечитываю этот программный документ, сжато, конспективно излагающий подробные статьи Конституции Пестеля. Нет, даже не очень грамотный человек поймет, что объявляется самостоятельность народа, отменяются сословия, вводятся Народное вече, Державная дума, Верховный собор… Но, быть может, Мозгалевский, воспитанный матерью-француженкой, настолько плохо знал русский, что его можно было счесть за малограмотного? Такие были среди декабристов. Вот, например, как писал по-русски один из них, капитан по воинскому званию, человек, рожденный русским отцом и русской матерью, и я сохраняю в цитате его подлинную, из следственного дела, орфографию: «Бестужавъ утверждалъ в тртимъ собрани у бесчаснава и уандриевичя Что Конституцыя написана икагда начнетъ армия действовать то должны ей требавать Но Игде сия Конституцыя Икем была написана сево не абявилъ».

Николай Мозгалевский писал по-русски сравнительно неплохо, без грамматических ошибок; мысль в ответах следствию развивается логично, выражается кратко. Правда, за этой краткостью угадывается стремление избежать самых опасных тем и подробностей, чтоб не связать себя знанием их и не выдать товарищей, о чем мы поговорим позже. Для примера сравню его ответ на один из важнейших вопросов с ответом на тот же вопрос кого-нибудь из декабристов, избравших другой путь. Следствие особенно интересовало, что происходило на объединительных совещаниях «южан» и «славян», что конкретно говорили Бестужев-Рюмин и Спиридов. На этот вопрос Павел Мозган, скажем, отвечает так: «И Бестужев тут открыл, что 2-я армия вся готова и что Сергей Муравьев пригласил почти всю гусарскую дивизию. Надо как можно быть деятельными и не терять время, и что на будущий год будет всему конец и падет самовластие с высоты своей, Россия избавится от деспотизма и будет в благоденствии, что прославит имя свое не в одной Европе, но на весь свет, и бог нам поможет в справедливом деле, и, вынув образ, сказал: „Вот образ, перед которым поклянитесь действовать. всем единодушно и с твердостию духа жертвовать собой для блага общего и Благоденствия России“. После чего Бестужев сказал: „Назначить округи и начальников оных“, — что было тут же и сделано: в 8-ю дивизию назначен майор Спиридов, а в артиллерийскую бригаду — Горбачевский. И Бестужев изложил им правила следующие: чтобы окружные старались о присообщении членов, чтобы из округа в округ не переходить, не иметь никаких сношений между собою, все тайны, касающиеся до общества, узнанные членами, должны быть открыты окружному, но члены между собой не должны открывать один другому. А окружные относились бы во всем Бестужеву-Рюмину как избранному от корпуса, и просил Спиридова и Тютчева назавтра к себе, где им покажет бумаги и нужные для округа даст, и прочтет им Конституцию, а потом опять говорили по-французски. Довольно поговоря, Спиридов сказал, что слишком молодых не нужно приглашать и не открывать им совершенно все тайны, и Бестужев тут сказал: „Да, лучше быть рассмотрительным и нечего умножать без разбору, наша сила уже и так велика, и довольно, если вы все приведете свои части к желаемой цели“.