Неизвестные Стругацкие. От «Града обреченного» до «"Бессильных мира сего» Черновики, рукописи, варианты - Светлана Бондаренко

— Ты сейчас домой? Или будешь работать?

— Я буду работать, — сказал я. — До семнадцати, не позже. А потом поеду домой и буду все время дома.

— Привет Асе, — сказал Тора.

В кабинете у нас все было так, как я оставил вчера, уходя домой. Стол Сандро был пуст и безукоризненно чист — видимо, Сандро так и не появлялся. А у меня на столе царил привычный хаос, который так раздражает меня по утрам и кажется таким необходимым и уютным каждый раз вечером. Я постоял у окна, бездумно провожая взглядом Облачный Город, величественно проползающий над окутанными зеленью крышами, потом сел за стол, подпер руками голову и закрыл глаза. Я отдыхал.

Всякий раз после разговора с Торой я испытывал потребность в отдыхе: вот так вот посидеть, расслабившись, понаблюдать за белыми и красными кругами, плавающими под закрытыми веками, и в который раз попытаться понять: почему?

Почему я его не люблю? Почему мне так трудно с ним? Почему он вызывает во мне что-то вроде страха, хотя это на самом деле не страх; что-то вроде презрения, хотя это, конечно же, не презрение… Как я могу презирать Максима Каммерера, легендарного Мака Сима, непревзойденного Белого Ферзя, организатора и руководителя операции „Тигр“, после которой сам Президент стал звать его „Тора“? В обоих КОМКОНах любой мальчишка знает Максима Каммерера, нас еще на свете не было, а он уже работал на Саракше — подрывал лучевые башни, дрался с фашистами, создавал республики и коммуны… Мы были еще школьниками, а он первым из землян проник в самое сердце Островной Империи и не только вернулся невредимым, но и принес сенсационную информацию, о которой никто и помыслить не мог, когда планировался „Белый Ферзь“… Он дьявольски умен, он добр, он обаятелен, более того — он прекрасно ко мне относится… вот это, наверное, самое ужасное. Я же вижу, я же чувствую, что он отличает меня! Всего шесть лет как он принял меня в свой отдел, а я сейчас ближе ему, чем даже Гриша Серосовин… Может быть, было у них все-таки с мамой?

Мама его не любит категорически. Она даже не старается скрыть своей неприязни. Когда она узнала, что я работаю с ним, да еще под его началом, она была просто огорчена! При каких обстоятельствах они могли столкнуться? Ведь пути их никогда не пересекались. Единственное, что у них было общего, это то, что на протяжении нескольких лет они жили и работали в одном городе. Мама тогда работала в Музее Внеземных Культур, потом она заболела, уехала отсюда и никогда больше с тех пор не возвращалась. Может быть, тогда между ними что-то и произошло? Сейчас маму в Свердловск калачом не заманишь. Куда угодно, только не сюда. „Тойво, сынок, с этим человеком у меня связаны самые неприятные воспоминания“. — „Он причинил тебе горе?“ — „Не он. Он только выполнял свой долг, как он это понимал“… А Тора никогда не говорил со мной о маме, хотя он отлично знает, что я — сын Майи Тойвовны Глумовой. Но легко представить себе, что он все-таки чувствует себя виноватым и как-то старается загладить старую вину…

Конечно, мама хотела бы, чтобы я ушел от него, но как мне от него уйти? И ведь он знает, что я его не люблю. Я бы, конечно, никогда не позволил себе сказать ему это в лицо, но ведь такие вещи не скроешь. Я ведь не Прогрессор. Я не умею ни лгать, ни лицемерить, ни скрывать. Я умею быть только вежливым. По-видимому, Торе этого достаточно…

Уж он-то умеет и лгать, и лицемерить, и притворяться, уж он-то настоящий Прогрессор. Наверное, именно это более всего мне в нем отвратительно. Он никогда и никому не говорит всей правды. Я никогда не знаю, говорит он мне правду или лжет. По-моему, если у него есть выбор — сказать правду или солгать, он солжет. Он поступает так „в интересах дела“. Разумеется, в этом есть своя логика, но ведь тошнит! Меня тошнит, Тора! Вот вы посылаете меня в Харьков. Я не знаю, действительно ли вам так уж нужен этот Колдун. Может быть, нужен, но к чему тогда вся эта ваша невнятица насчет обид, которые ему нанесли на Земле, насчет каких-то таинственных его поступков? А может быть, вовсе и не Колдун вам нужен, Тора? Может быть, историю с Колдуном вы используете только как правдоподобное прикрытие, чтобы я вынюхал для вас нечто об институте, причем вынюхал так, чтобы и сам бы не понял, что я там вынюхал?

Да нет, конечно, я поеду в Харьков, о чем речь, поеду и вынюхаю все, что требуется, потому что я верю ему в главном. Он может сколько угодно лгать в мотивировках, в деталях, в оценках, в определении тактических целей, и меня может сколько угодно тошнить от этого, но я не могу от него уйти, потому что он всегда остается верен самому главному. Более того, он, видимо, единственный человек на свете, с которым мы понимаем это главное одинаково. То есть он, конечно, понимает это главное еще лучше, чем я, и именно поэтому я подчиняюсь ему почти слепо, можно сказать, ем из его рук и смотрю его глазами… и так будет продолжаться до тех пор, пока наши представления о главном не начнут расходиться. Между прочим, если подумать, таких, как я, у него тоже немного… а может быть, и вовсе нет? Боже мой, какие же мы тогда одинокие! Ведь я же со многими пытался говорить на эту тему. Одни — чрезмерно легкомысленны. Другие — тупы (я не могу подобрать иного слова: люди, совершенно безукоризненные во всех иных отношениях, становятся неодолимо тупыми, когда речь заходит об этом, их словно подменяют). А третьи — слепы, я вызываю у них жалость и сочувствие, они хлопают меня по плечу и стремятся поскорее перевести разговор на другую тему… А, я давно уже перестал разговаривать об этом. Это в первое время, когда я вернулся на Землю после этих жутких лет, проведенных на Гиганде, после этой кровавой клоаки, после этого пиршества лжи и лицемерия… Я тогда готов был кричать — да и кричал, кажется — на каждом перекрестке: „Прекратите!“, и мне казалось, что одна только мама понимает меня, Аська — не понимала, для нее я был героем, и это доводило меня до отчаяния, и вдруг, откуда ни возьмись, недалеко от меня появился Тора, а я вдруг как-то очень естественно, по гладенькой дорожке, как патрон из обоймы в ствол, вошел в КОМКОН и оказался у него под крылом. И однажды он сказал мне невзначай: „Что делать, дружище! Ведь Прогрессора может одолеть только Прогрессор“. Ужасно построен этот мир…

Для успешного отдохновения после встречи с Торой самое главное — это как следует себя пожалеть. Неплохо помогает и самобичевание. Надо со всей откровенностью сказать себе: ничем ты не лучше любого Прогрессора, как был ты Прогрессором, так и остался, как бы ни хотелось тебе отречься, потому что, если бы ты всерьез хотел отречься, не было бы тебя в КОМКОНе, работал бы ты сейчас, например, с Аськой в „Деликатесах“ на радость всем гурманам Вселенной, и мучила бы тебя сейчас не перспектива переться завтра в Харьков, чтобы врать там направо и налево, а мучила бы тебя проблема: почему вот уже неделю знаменитые пасифунчики отвергаются дегустаторами за прогорклость… Я представил себя дегустатором, и мне стало весело. Я вообразил себе, как Аська сидит у меня в лаборатории на краешке табурета и заискивающе смотрит на мои руки, белые нежные руки профессионала, которые осторожно и ловко вскрывают зеленую коробочку пасифунчиков, обнажают розовое прозрачное желе, неторопливо подносят это желе к белому нежному носу профессионала… и я шевелю ноздрями и говорю… нет, не говорю, а блею: „Продукт свежий у вас, а стагнация уже в третьем градусе, золотко мое…“

И подумать только, в школе я всерьез мечтал стать дегустатором! Из-за отца, наверное, потому что таланта у меня не оказалось никакого. Отец, который очень ревниво относился к своей работе, полагая, что в последние десятилетия профессия его приходит в упадок, сказал мне с жестокостью фанатика: „Какой из тебя дегустатор, Тойво? Ты едок!“ И он был прав. Дегустатор я никакой, а едок — вполне на уровне, никто не жалуется…

Ну вот я и отдохнул от Торы, и можно работать.

Прежде всего я вызвал свою программу с терминала БМ. Машина еще не кончила считать. Ладно. Я принялся наводить порядок на столе, прикидывая, не имеет ли смысл подытожить хотя бы то, что уже получилось, чтобы подкинуть Торе пищу для размышлений. В конце концов, как он ставил задачу? Попытаться обнаружить хотя бы один казус, подозрительный на ксеногенность (Тора, конечно, сформулировал это гораздо более пространно и живописно, а я люблю лаконичные формулировки, пусть даже и на псевдоязыке). Так вот один казус я уже обнаружил…

Первый вариант. С. 84–93:

В десятом часу, как всегда без предупреждения, ввалился Шура Кикин, и Ася немедленно отправилась варить „кикиновку“.

— Тойво! — воззвал Кикин, усевшись напротив и захрустев суставами на весь дом. — Я тебя прошу, Тойво!

— „В КОМКОН хочу!“ — противным голосом произнес Тойво.

— Да! Хочу! В КОМКОН! У меня есть идеи! У меня есть опыт, какого ни у кого из вас нет! Я работал с дымчатыми галеодами! Два года!..