Белая тишина - Григорий Ходжер

Но однажды, когда Богдан подкрался к лесной певунье, маленькой пташке, залюбовался ее красным оперением, заслушался пением и, пожалев, не выстрелил, Баоса разозлился. Он кричал на внука, как прежде кричал на детей. Богдан молча выслушал деда и сказал:

— Дед, она такая красивая, так хорошо пела…

— Лось, которого ты убил, не был красив?! — продолжал кричать Баоса. — Но ты его убил, убил потому, что тебе мясо его надо было, потому что тебе есть надо! Какая может быть жалость, когда ты свой желудок наполняешь их мясом?

— Эту птичку мы не съели бы.

— Ты для чего сюда приходишь? Для чего бьешь этих маленьких птиц? Ты разве съел хоть одну?

— Нет.

— Не съел и никто их не ест. Но ты на этих птичках оттачиваешь свои глаза, набиваешь руки. Сегодня метко будешь сбивать их, завтра еще метче будешь сбивать съедобных птиц и зверей. Ты не забывай, что еду себе будешь добывать только своими глазами, руками и ногами.

Богдан не обиделся на деда, а Баоса вдруг замолчал и немного погодя виновато проговорил:

— Так меня учили, так нужно, — он еще помолчал и тем же виноватым тоном добавил: — Тебе жить надо, я хочу, чтобы ты стал самым лучшим охотником. Ладно, забудь! Поехали на одно озеро, там утята уже подросли. Поймаем, сколько сможем, и будем откармливать.

Мальчиков не надо было уговаривать, они запрыгали от радости и побежали домой. Дома у них росли два коршуненка, которые день и ночь сидели на юкольной сушильне и не хотели покидать ее, а под сушильней прохаживалась длинноногая цапля, прыгали две чайки, а над ними в одной клетке сидел совенок, в другой бурундук. Хозяйство у мальчиков было большое, чтобы прокормить всю эту живность, они несколько раз вместе с дедом «неводили» на озере. «Невод» этот тоже выдумка деда, он сам помогал его делать: из амбара достал старую изорванную сеть, завернули в нее траву, а чтобы она стала тяжелее, — положили камни, зашили сеть, с обоих концов привязали веревки — и все готово. За один замет мальчики вылавливали по сотне мальков карася, сазана, амура. При таком улове они, конечно, могли содержать еще несколько утят.

— Как вы думаете, сегодня легко ловить утят? — спросил Баоса, когда приехали из Нярги.

— Будем нырять, — заявил Хорхой, сидевший в оморочке впереди деда.

— Тебе что, тебе легко, ты же Хорхой, — засмеялся Богдан.

Баоса тоже не удержался и засмеялся. Но Хорхой не оправдал своего имени, он плохо нырял, и уж никак нельзя было его сравнить с утятами, которые ныряли от одного берега озера до другого. Поймали двух утят, спрятавшихся на берегу в траве.

— В такой ясный день трудно охотиться на уток, нет ветра, шуршание травы далеко слышно. Трава сухая, и утята не боятся выбегать на берег, — поучал Баоса мальчишек, выставляя сеть в одном из многочисленных заливов. — А мокрой травы боятся все утки, особенно льняные. На уток лучше всего охотиться и ненастье, тебе плохо, зябко, а уткам еще хуже. Поняли? Человек должен всегда перебороть себя, холодно — перебори, страшно — перебори, голод точит — перебори, силы иссякли — перебори, найди их у себя же. Силы у человека всегда есть в запасе. Таким должен быть сильный и храбрый охотник. Запомните.

— Дедушка, а сегодня острогу будем метать? — спросил Хорхой, старательно работая двухлопастным дедовым маховиком.

Баоса теперь всегда брал два маховика, один для себя, другой для внуков. Когда он курил трубку и отдыхал, мальчишки махали веслами и сопели от усердия. Хорхой сидел всегда впереди деда, где борта оморочки были особенно широки, и потому его маховик, когда он загребал, стучал и скреб по обоим бортам.

— Когда ты перестанешь стучать? — ворчал Баоса. — От твоего стука скоро оглохну. Если бы ты так ехал на охоте, звери услышали бы, как только ты отъехал от стоянки. Смотри, как встрепенулся сазан. Разве ты подкрадешься к нему, чтобы бросить острогу?

— Ну скажи, будем метать? — не отставал Хорхой.

— Ладно, будем, — согласился Баоса.

Вечером няргинцы с улыбкой смотрели, как Баоса, стоя по колено в воде, дергал шнуры, а мальчики метали острогу в невидимую цель.

— Смотри лучше! — кричал Баоса. — С какой стороны голова? Да не там! Там, где трава поднимается или шевелится, там и голова. На какой глубине рыба? Смотри, как трава шевелится. Эх! Слепой ты! Глаз у тебя лягушачий!

Старики покачивали головами: «Да, Баоса уже впал в детство, играет только с детьми».

Баоса стоял в воде и в обеих руках держал шнуры от «рыбы». «Рыба» — тоже его выдумка, тоже сеть, туго набитая травой и камешками, с обоих концов связанная длинными шнурами. Эти шнуры в руках и держит Баоса: потянет один шнур, зашевелится затопленная трава — это «голова» рыбы, куда мальчишки метят острогу. Как только заметит Баоса, что внуки собрались метать острогу, дергает шнур и быстро выбирает его, а «рыба», оставляя волну, устремляется к нему; мальчики бросают острогу с упреждением и ловко подцепляют мишень. Баоса бывает очень доволен, когда внуки подряд несколько раз поражают его «рыбу». Он выходит на берег, садится на горячий песок, закуривает и в знак высшей признательности за мастерство внуков предлагает им свою трубку. Мальчики затягиваются раз-два, поперхнутся дымом и кашляют, перегибаясь в три погибели, из глаз текут слезы, но от трубки они не отказываются: какой же мужчина-охотник не курит!

— Хорошо, Богдан, хорошо ты бросаешь острогу, — похвалил Баоса любимого внука. — Рука только у тебя слабовата еще. Но ничего, силы будут.

— Дедушка, сказать тебе честно, почему я попадаю? — нахмурив брови, спросил Богдан.

— Скажи. Почему?

— Потому что твоя рыба всегда только к тебе убегает. Это неинтересно, рыба должна убегать в любую сторону.

Баоса молчал, только трубка его недовольно клекотала.

Вернувшись домой, Баоса сел на горячий песок и стал греть ноги. К нему подошел Ганга и, не здороваясь, сказал:

— Ругаться я пришел.

— Начинай, — ответил Баоса и даже не взглянул на Гангу.

— Ты нехороший человек, Баоса, я думал, к старости стал лучше, а ты такой же нехороший, какой и был. Ты почему не пускаешь внука ко мне? Богдан не одному тебе внук, он мой внук, он сын моего сына.

— Он сын моей дочери.

— Но он сын и моего сына, он нашего рода Киле.

— Как я захочу, он такого рода и будет. А я хочу, чтобы он Заксором был. Кто вы такие Киле? Вы даже не нанай, вы пес знает откуда пришли на Амур да самовольно назвались нанай.

— Мы нанай!

— Нет, вы не нанай.

Богдан усмехнулся, он уже который раз слышит такую перебранку между двумя дедами, и ему порядком надоело все это. Мальчик побежал на берег Амура, где купались его сверстники.

— Нет, мы нанай! — упрямо твердил Ганга, позабыв, из-за чего начался спор, ему теперь главное было отстоять свою принадлежность к нанайскому народу.

— Нет, вы помесь якутов, тунгусов, орочей, называете себя нанай только потому, что живете на Амуре. Понял?

— Ничего не понял! — Ганга застыл с открытым ртом, потом, закрыл рот, подумал и, вспомнив, с чего начался весь этот сыр-бор, закричал: — Ты опять меня обманул, опять повел разговор по другой дороге! Нет, ты скажи, почему только один ты любишь Богдана? Ты нехороший человек, Баоса! Богдана нам оставили на двоих, а ты один, да, один его любишь.

— Пополам с тобой любить, что ли?

— Кто сказал пополам? Пусть день ты, потом я.

— Ну и люби день ты, потом я.

— А почему ты его не отпускаешь ко мне? Он даже поесть не зайдет, ночевать не придет.

— Потому что у тебя воняет.

— Я давно знаю тебя, ты пес сам вонючий! — задохнулся в гневе Ганга.

— А ты хорек вонючий, это я тебе тоже давно сказал! Это я тебе сказал, когда пустился за твоим сыном-вором. Ух, нашел бы я его тогда, убил бы.

— Пес ты, пес, если бы убил, сейчас у нас внука бы не было.

— Дочь моя все равно родила бы его, Богдана!

— Как она родила бы без моего сына?

— Так вот родила бы, и все!

— Правильно люди говорят, ты в детство впал. Вот!

Баоса замолчал, сейчас только взглянул на своего соседа.

— Глупый хорек. Если люди так говорят про меня, пусть говорят. Уходи отсюда! Богдан к тебе никогда не придет! Он мой внук! Он Заксор, он нанай, ему нечего делать у тебя, у Киле!

— Аха, а мой старший сын Улуска Киле, живет у тебя, это ничего? Да, это ничего?

— Вот видишь, от тебя, от вонючего хорька даже дети бегут!

Ганга побагровел, поднялся на ноги, стал размахивать руками. Баоса тоже вскочил на ноги, он был на голову выше Ганги.

— Драться не вздумай, шею переломаю! — закричал он.

— Внука отдай, и драться не буду! — кричал в ответ Ганга.

Сколько бы еще продолжался этот спор, длившийся целый месяц, с перерывами день-два, никто не знает. Люди, слушавшие его, качали головами и выразительно хлопали себя по голове: «Старики выжили из ума, иначе не стали бы внука делить».