Нет - Анатолий Маркуша

— И что?

— Ничего. Сказал, навестить тебя хотел. Сестрица твоя прислала письмо на двенадцати страницах. Обижается, почему я к ней не переехала на то время, что ты был у моря, и, как всегда, ревнует…

Мать стала, подробно рассказывать про сестру Виктора Михайловича, про ее письмо, про всякие жизненные затруднения, но Хабаров слушал не очень внимательно, все время поглядывал на телефон.

— Ты ждешь звонка, Витя?

— Нет. Я думаю: звонить или не звонить?..

— Если человека терзает какой-то вопрос, — сказала мать, — лучше этот вопрос задать. Пусть тебя не устроит ответ, ноты снимешь лишнюю нагрузку с психики…

— Да? Это научно? Или это самодеятельная психология?

— Это серьезно, это подтверждается опытом. Виктор Михайлович набрал номер. Мать хотела было выйти из комнаты, но он удержал ее взглядом.

— Вадим Сергеевич? Докладываю: Хабаров прибыл по вашему указанию. Здравствуйте… Спасибо, хорошо, очень даже хорошо… Что значит, как сумел? Зайцем прилетел, без билета… Правда… Не имей сто рублей, а имей одного друга — командира корабля и вашу телеграмму в кармане…

Анна Мироновна видела, как оживился сын, и, хотя она понятия не имела, что сообщает ему Вадим Сергеевич, радовалась — у Вити все хорошо!

А Вадим Сергеевич между тем говорил Хабарову, что гидравлическую систему управления смонтировали на тридцатке. Машину облетал Володин. Двигатели Бокун гоняет на тридцать второй. Пока еще налетал мало, судить о чем-либо рано, но отказов не было. Летающая лаборатория скоро выйдет…

— Ну, а сроки наверху нам установили? — спросил Хабаров.

— Да. Шесть месяцев дали и предупредили: это на все про все, отсрочек не будет.

— Шесть месяцев не шесть дней, жить можно.

— Мне кажется, что вы вернулись в хорошем настроении, Виктор Михайлович?

— Да. В хорошем. Вы недовольны?

— Почему недоволен, я очень доволен и надеюсь вас завтра с утра увидеть.

— Конечно. Свидание номер один, Вадим Сергеевич. Под часами на проходной в восемь сорок пять, идет?.. Хабаров набрал еще один номер телефона.

— Квартира генерала Бородина? Евгения Николаевича можно? Хабаров. Спасибо.

И сразу же услышал низкий раскатистый голос:

— Привет, Виктор Михайлович! Как нельзя более кстати, просто по заказу… Я тебя в приказ уже вставил, но хотел все-таки согласовать… Комиссию для приема на курсы испытателей мы составили. Ты будешь моим заместителем, есть? Тебе поручается проверка техники пилотирования и вообще вся летная часть дела, а мне — бумаги и прочее. Не возражаешь?

— Какие же могут быть возражения, раз вы уже приказ отдали? Мое дело отвечать: «Слушаюсь!» — и исполнять…

— Что-то ты больно дисциплинированным стал, с чего бы?

— Я всегда таким был, Евгений Николаевич. И если кто-нибудь вам доложит, будто я нарушитель, не верьте, никому не верьте.

— Ладно. Уговорил, не поверю. А ты чего звонил?

— Хотел спросить: старший лейтенант Блыш у вас был?

— Был.

— Какое впечатление?

— Ничего. Главным образом положительное. Грамотный вроде. Документы принес подходящие. Только… только какой-то он больно тихий.

— Тихий?! Да это он прикидывался, понравиться вам старался. Ничего себе тихий!

— Тогда скажи своему Блышу, что очень уж тихих я не люблю. Мне нахальные больше нравятся. Не разгильдяи, а так — нахалы в норме, вроде тебя. Я имею в виду не теперешнего Хабарова, а того молодого, начинающего.

— Благодарю вас, Евгений Николаевич, наконец-то узнал свою настоящую цену. Значит, нахал в норме. Ну что ж, это приятно…

Прошло не более часа, как Виктор Михайлович вернулся домой. Он был уже в деле и чувствовал, как приятно, властно, покоряюще его захватывает темп будничной жизни. Совсем недавно он загорал на беззаботном пляжном побережье Черного моря, и вот все в сторону — и море, и горы, и монотонный шелест гальки, и назойливую музыку прогулочных пароходиков, все в сторону. В памяти мелькнуло лицо Риты. Доброе, чуточку жалкое лицо. Таким оно было в последний момент. Все. Все. Риту тоже в сторону…

Виктор Михайлович связался с начлетом. Федор Павлович сказал, что без него все шло хорошо, неприятностей, слава богу, никаких не было. Еще он пообещал Хабарову сюрприз, «но не по телефону», сказал, что со Збарским вопрос ясен — переводят к Игнатьеву.

— Как он к этому отнесся? — спросил Хабаров.

— От должности начальника летной части отказался, хотя Игнатьев его уговаривал.

— Странно, — сказал Виктор Михайлович, — ему бы начлетом в самый раз.

— Это ты так думаешь, а Збарский рассудил иначе — сказал: «Летать рожденный не должен ползать», и уперся. Правда, по деликатности он это не мне, а в министерстве сказал. Идет летчиком-испытателем в отряд к Рабиновичу.

Потом Хабаров позвонил жене штурмана. Узнал: Вадим пишет довольно часто, чувствует себя вполне прилично. Все ждал, что Хабаров к нему заедет, наведается, но теперь — это уже ясно — не дождется. А курорт ругает: «Инвалидный комбинат. Сбор слепых и нищих. Только из великой преданности идее здесь можно выдержать больше пяти дней». Последнюю фразу жена штурмана процитировала по письму Орлова. Цитата была настолько в духе Вадима, что Хабаров даже хохотнул, хотя ничего смешного в этих словах не содержалось.

Набирая темп, Виктор Михайлович сбегал еще в гараж. Прогнал мотор в застоявшейся машине, подкачал скаты, проверил тормоза. Поглядел на часы и, решив, что успеет, поехал в магазин подписных изданий. Надо было выкупить очередные тома Толстого, Голсуорси, Детской энциклопедии. Энциклопедию он выписывал для Андрюшки. Говорил: «Беру на вырост».

Поздно вечером пришел инженер. Василий Акимович съездил на две недели порыбачить, вернулся и доживал отпуск дома. Возился с ремонтом. Вид у него был далеко не мажорный. Поговорили о том о сем, потом Хабаров сказал:

— А ты мне не нравишься, Акимыч.

— Тебе — ладно. Я сам себе не нравлюсь.

— Чего?

— Задумываться стал. Ложусь — думаю, встаю — думаю, хожу — думаю, водочку кушаю — все равно думаю… Устал думать.

— О чем же ты думаешь, Акимыч?

— Не верю я в вину Углова. Взлетел он нормально, в набор перешел нормально. Потом что-то с управлением у него не заладилось… Что — я не успел понять… И тут двигатели… Он скомандовал нам прыгать и потянулся вверх. Высотой нас обеспечивал… В чем же его вина?

— Мою точку зрения ты знаешь, Акимыч: лететь не надо было. Торопиться не следовало…

— Согласен — ты оказался прав, но все равно не о вине Углова говорить надо, об ошибке.

— Как сказать. Если человек очень уж рвется совершить ошибку, настаивает на своем праве, ошибка автоматически переходит в вину. Но теперь это не главное. Вина, ошибка — какая разница? Бумаги сгниют в архивах, никто к ним больше никогда не возвратится, значит, надо смотреть в корень. Суть искать. Согласен?

— Допустим. И что? Я боюсь схемы управления, не доверяю этой схеме. Перемудрили конструктора, и вот в чем горе — не оставили никакой лазейки для отступления.

Хабаров взял блокнот, в несколько движений начертил тот самый вариант решения, что послал с юга Севсу, и, протягивая листок инженеру, сказал:

— Вот. Погляди, так лучше?

Василий Акимович вооружился очками в тонкой профессорской оправе, внимательно разглядывая рисунок, хмыкал, кое о чем спросил, проверяя себя, потом сказал:

— Это совсем другое дело, тут хоть при отказе гидравлики можно взять управление на себя. Но при чем здесь сороковка?

— На дублере управление собрано по этой схеме.

— А ты-то откуда знаешь?

— Вадим Сергеевич сказал.

— Когда ты его видел?

— Не видел. Телепатия, Акимыч. Телепатия, или чтение мыслей на расстоянии.

Инженер с подозрением поглядел налетчика, нахмурился, видно, опасался нарваться на розыгрыш. Наконец спросил:

— Так ты поэтому вернулся раньше времени?

— Возможно. Инженер хмыкнул:

— Ну Виктор, ну собака. Понимаю. Я все понимаю.

— Собака, говоришь? А знаешь, в чем главное преимущество собаки перед человеком?

— Все понимает и ничего не говорит? — отозвался Василий Акимович.

— Это по анекдоту. А всерьез? — И, выждав чуть, Хабаров сказал: — Собака никогда не предает, а вот с людьми это случается. Даже с приличными людьми случается, Акимыч.

— Не думал, что ты такой злопамятный, командир.

— Я не злопамятный, просто памятливый. А вот ты сейчас разозлился, и это хорошо. Теперь ты не пойдешь отказываться. И мы будем работать вместе. Мне вовсе не нужен другой бортач. Ты же собирался отказываться? Только не ври.

— Собирался. Я устал думать все время об одном и том же.

— А теперь?

— Не знаю…

— А я знаю: не откажешься. И жена не заставит!

Поздно вечером, когда ушел инженер, когда мать убрала в кухне и легла спать, Виктор Михайлович записывал в рабочем блокноте: