Семь храмов - Милош Урбан

Я услышал, как вошел Нетршеск, неся поднос с кофе. Он сообщил жене, что приготовил для нее ромашковый чай. Она поблагодарила и напомнила ему, что он забыл предложить мне сахар. Я солгал, что предпочитаю несладкий, а потом провел по лицу ладонью, ибо капля молока Люции пощипывала мне кожу. Наверняка оно сладкое, подумал я, но лизнуть пальцы не рискнул. Опрометчиво сделав большой глоток кофе, я обжег рот… Вскоре откланялся, сославшись на неотложные дела. Учитель спросил мой номер телефона, чтобы когда-нибудь вместе выпить пива. Я продиктовал цифры. Стоя минуту спустя на лестничной площадке за закрытой дверью, я лизнул-таки свою руку. Однако язык, этот обожженный растяпа, не смог ощутить вкус молока.

X

Все дороги ведут наверх, к кладбищу.

Следующая неделя началась нехорошо.

Ровно в семь подал голос будильник, мой старинный враг. И тут же задребезжал телефон. Столь ранний звонок не предвещал, судя по моему опыту, ничего веселого. Так было в квартире Пенделмановой, так было и в Ветровском храме. Когда я, совершенно сонный, подошел в передней к телефону, из спальни высунулась голова госпожи Фридовой. В трубке послышался женский голос. Говорившая не представилась, но я узнал Розету. Она сообщила, что мне надо немедленно приехать на Вышеград, к Центру конгрессов. Там мне все объяснят. И повесила трубку.

Госпожа Фридова была явно раздосадована тем, что не успела к телефону первая. Она поинтересовалась, кто звонил, но я отказался удовлетворить ее любопытство. Тогда она обиделась и закрылась в кухне. Я понял, что ей не хочется, чтобы я готовил себе завтрак. В последнее время мне вообще все чаще казалось, что ее тяготит мое присутствие в квартире.

Автобус до Голешовиц, метро до Вышеграда. Мне хватило сорока минут. Взбежав по ступеням на мощеную террасу перед Центром конгрессов, я мгновенно понял, куда мне надо. У подножия двух железных флагштоков, на которых некогда реяли символы коммунистических съездов, царило странное оживление. Шесты, серые и грубые подобия обшитых деревом и обитых золотом шпилей, сооруженных некогда Плечником[26] во дворе Пражского града, обступила группа людей, среди которых я узнал Юнека и Розету, одетых в штатское. Розета помахала мне, а потом задрала голову и поглядела наверх, приняв ту же смешную позу, что и остальные. Мимо проходил какой-то человек в фуражке, он тоже посмотрел вверх и даже остановился. Я заметил, что его губы раздвигаются в улыбке. Поглядев на верхушки флагштоков, я увидел там нечто необычное: носки, надетые на них каким-то шутником. Столбы походили теперь на ноги великана в носках: крохотные сверху, книзу они утолщались и были по самые бедра утоплены в бетонной террасе. Фантасмагорическое зрелище, акт вандализма — неужто меня вызвали сюда ради этого?

Я поздоровался с Розетой, Юнек не обернулся, возле уха у него была рация, а к глазам он прижимал небольшой бинокль. Оба были бледны и, в отличие от зевак, крайне серьезны. Неподалеку стояли двое молодых полицейских и, судя по всему, колебались, надо ли просить собравшихся разойтись. Я снова поднял голову и поразился: носки заканчивались ботинками! Их кончики смотрели в разные стороны и легонько раскачивались на утреннем ветерке — будто великан болтал ногами. Удивительно, что все это до сих пор не упало на землю. На подметке, указывавшей на Карлов, сидел ржавого цвета голубь; он клювом выискивал на ней какую-то дрянь и заговорщицки поглядывал вниз — а не поделиться ли ему с нами.

Я вопросительно глянул на Розету, но тут налетел резкий порыв ветра, и она, по-прежнему не опуская глаз, крикнула «Осторожно!» и, раскинув руки, сделала шаг назад. Я инстинктивно пригнулся. Один носок упал вниз и тяжело ударился о террасу — он был полным, как на Рождество. От удара он разлетелся надвое: один кусок — синий и длинный, а второй — черный и короткий. Это оказался полуботинок, тот самый, на котором только что восседала птица. Он отлетел к газону с кипарисами. Первая же часть, человеческая нога в джинсовой штанине, которую я принял за великанский носок, осталась лежать возле основания мачты.

Первым это осознал человек в фуражке: он согнулся пополам, и его вырвало. Полицейские переглянулись и стали разгонять толпу. Многие торопливо уходили сами. Юнек пролаял какой-то приказ, один из полицейских подбежал к машине и приволок оттуда моток сине-белой ленты, которая вскоре уже опоясывала место преступления. Розета отошла в сторонку с человеком в фуражке. Заботу о нем взял на себя какой-то джентльмен в темном костюме под расстегнутым элегантным пальто. Он выудил из нагрудного кармана плоскую бутылочку и оказал бедолаге первую помощь.

Я бы тоже не отказался глотнуть из этой бутылочки. Меня била дрожь, и я не мог отвести взгляд от того места на мертвой ноге, где под завернувшейся синей материей белела кожа. Туда, где джинсовая штанина была оторвана, а это было примерно на уровне середины бедра, я взглянуть не осмеливался. Юнек ругался с кем-то по немилосердно трещавшей рации (мне показалось, что судебный врач отказывается приехать на место происшествия), а Розета приводила в чувство молодую женщину, которая только что потеряла сознание. Я собрался с силами и пошел искать ботинок. Он лежал возле газона. Я принес его Юнеку, все еще бранившемуся с медиком. Он вырвал ботинок у меня из рук и приложил к свободному уху, как телефонную трубку (Юнек умел говорить по двум аппаратам одновременно). Свою ошибку он осознал почти мгновенно и, так и не закончив разговор угрожающе шагнул в мою сторону. Загир был прав, когда, упомянув Юнека, предостерег меня. Я отступил и жестом показал ему, что ботинок грязный и что поэтому не стоит засовывать его в карман куртки. Однако обувь уже была там. Я вернулся к оторванной ноге и нашел в себе мужество взглянуть на ужасающую рану. Крови видно не было. Может, она струилась по флагштоку? Нет, он оказался чистым. Что это значило? Да то, что жертва истекла кровью еще на земле. Прямо рядом со сломанной — да-да, именно сломанной, возможно, даже перерубленной — костью в мясе зияла черная дыра, оставленная острием мачты. Окоченелые мускулы сохранили ее округлую форму.

Вторая нога все так же победно реяла на флагштоке перед Центром конгрессов и указывала носком черного полуботинка куда-то в сторону Слупи. Снимали ее с помощью подъемной платформы, и длилось это примерно час. Обе конечности были отделены от тела одинаковым способом: не ровно отрезаны, а скорее оторваны, отломаны. Судя по размеру и виду обуви, а также исходя из того факта, что кожа была густо покрыта волосками, патологоанатом определил ноги как мужские. Прежде чем отвезти конечности в больницу для подробного исследования, он спросил нас, где тело: сомнений в том, что человек, лишившийся таким образом обеих ног, умер, ни у кого не оставалось. Но мы понятия не имели, где труп, хотя окрестности были уже тщательно обысканы.