Посланник - Борис Мешарин

Старовойтов допил пиво со злостью, налил себе полную кружку.

— Ты совсем рехнулся, Сергей? Не трогай говно — вонять не будет. Или сесть хо-чешь, герой-любовник?

Горюнов уже давно и многократно пожалел, что связался с этими… Сергеем и Петром. По пьянке позабавились с девчонкой — пятнадцать лет мучаются. Петр погиб — толкнул его неосторожно Устинов, а он оступился и черепом о камень… Удалось поса-дить лоха за убийство. А сейчас что? Сережа этот… тупой амбициозный индюк… Виктор вздохнул тяжело, продолжил:

— Ты к этой Светке даже близко не подходи. Заяву она написала на Устинова — это нам на руку. Я выманю его к дому Светки, а ты пристрелишь лоха. За нападение на поли-цейского, то есть на меня.

— А чо это я пристрелить должен?

— Хорошо, — не стал спорить Виктор, — заманивай Устинова ты, обеспечивай ему орудие нападения, разработай версию о нашем и его неслучайном присутствии около до-ма Светки. А я пристрелю.

Горюнов понимал, что у Сергея мозгов на разработку операции не хватит. Тупой, а дослужился до подполковника. В милиции-полиции это не редкость.

— Ладно, сам прикончу. Давай еще по одной и я домой потопаю.

Старовойтов вышел из подъезда. Дождь все продолжал моросить и бросался в лицо, когда зонтик задирался вверх от порывов ветра. Резко и внезапно зонт наклонился вниз, удар по затылку и… темнота.

Сергей очнулся, голова, словно чугунная, трещала от боли, особенно ныл заты-лок. Он хотел было потрогать его, но не смог и не сразу сообразил, что связан. Огляды-вался и приходил постепенно в сознание.

— Очухался, сволочь?

Старовойтов вздрогнул, сердце заколотилось сильнее — голос прозвучал внезапно из-за спины. Он не узнал его и пока не знал, кому обязан таким положением. Враги действительно были. Особенно, если учесть, что ума не хватало и подполковничьи погоны заработаны физическим выбиванием признания от задержанных. Не сбором и предъявлением фактов, а чаще всего банальными побоями. Были и такие, с кем ему очень и очень не хотелось бы встретиться в подобной ситуации. Он попытался освободиться и внезапно осознал всю тяжесть своего положения. Руки крепко связаны за спиной, а ноги согнуты и привязаны к плечам. И он голый, абсолютно голый лежит в позе рака.

— Кто ты, что тебе надо?

Его голос сорвался в испуганном крике.

— А что надо было тебе, ментяра, или понтяра? Как вас теперь правильно назы-вать? — Устинов вышел из-за спины. — Что надо было тебе, сука, когда ты меня, безвинно-го, засадил на семь, а потом и на восемь лет? Что надо было тебе, мразь, когда ты со дружками насиловал девчонку, а посадил за это меня?

Старовойтов узнал Устинова и несколько успокоился. Он не принимал его всерьез и выбрал тактику наезда. Впрочем, выбирать ему не приходилось — не ударенная голова, а природная скудоумость не позволяла другого.

— Так, быстро развязывай и поехали. Я тебя, петушок, в этот раз на пожизненное отправлю, если не хочешь, чтобы пристрелил тебя здесь. Быстро развязывай, шевели граблями, падла.

Он окончательно пришел в себя, страх исчез, уступая место властной тупой, на-пыщенной важности и осознания незыблемости своего служебного положения.

Устинов откровенно расхохотался.

— Ты на себя со стороны посмотри, — все еще продолжая смеяться, говорил Влади-мир. — Лежишь голенький, готовый к порке и командуешь. Хоть ты меня и рассмешил, но снисхождений не будет, не надейся. — Уже серьезно закончил он.

— Быстро развязывай, я тебе сказал. Меня в детстве и то не пороли… Пороть он собрался… Быстро давай, шевелись, — командовал Старовойтов.

— Быстро, так быстро, как скажешь на этот раз, — уже угрюмо и зло заговорил Вла-димир. — Только пороть тебя не ремень будет — ишь, размечтался о детстве. Пороть тебя вот эта вот машинка будет. В шопиках продается… кто садо-мазо увлекается, бабам опять же удовольствие… и таким, как ты.

Устинов показал инструмент — цилиндр с электромоторчиком, внутри металличе-ский шток, на конце которого упругий синтетический член.

— Ты чо это задумал, падла, чо задумал? Быстро развязывай, а то пристрелю, как собаку.

Старовойтов так и не понял пока опасности, продолжая в уверенности надеяться на свою неприкосновенность из-за полицейской должности. Вновь попытался освобо-диться и не смог. Постепенно самоуверенность вытеснялась осознанностью. Страх при-шел внезапно, ворвался бурей, когда синтетика прикоснулась к анусу. Он задергался, за-юлил волосатой задницей и уже запричитал умоляюще:

— Ты чо это задумал то, чо? Отпусти меня, отпусти. Будем считать, что ничего не было, разбежимся по-хорошему. Отпусти.

— Отпустить? А ты меня отпустил? А ты думал — каково это на зоне сидеть за из-насилование, за твое изнасилование? Ты думал, когда насиловал девчонку, думал — каково ей? Вот и подумай, прочувствуй все сам, всей своей поганой шкурой, жопой своей прочувствуй.

Его голос отдавал ледяной хрипотцой, глаза сверкали яростью.

— Нельзя так, Володенька, нельзя. Виноват я, виноват. Давай, по закону все сдела-ем, я признание напишу чистосердечное. Отпусти меня, отпусти…

Устинов заклеил его рот широким скотчем.

— Если бы ты чистосердечно признался и действительно раскаялся — я бы тебя от-пустил. Но, такому, как ты, верить нельзя. Ты же убьешь сразу, со злорадством убьешь. Потому, как нету у тебя ни совести, ни чести, ни ума. И бред твой слушать я не хочу.

Устинов включил инструмент, видя и слыша, как замычал дико и задергался Ста-ровойтов. Бросил напоследок:

— Лежи, сука, получай заслуженное удовольствие. Я ухожу, утром вернусь. За ночь, надеюсь, до смерти напорешься, подумаешь о многом.

На следующий день Устинов не стал закапывать или топить труп. Выбросил так, что бы не сразу, но достаточно быстро нашли. Одежду и целлофан, на котором все проис-ходило — сжег. Табельное оружие и секс-интрумент разобрал на части и утопил в разных местах. Следов не осталось никаких. А Горюнова просто зарезал следующим вечером в собственном подъезде, пока еще не нашли первый труп и он не стал опасаться.

Судье, который его незаконно осудил первый и второй раз, которого явно «под-мазали», который вынес приговор без достаточных доказательств — отправил письмо. Обыкновенное простое письмо по почте: «Ожидание смерти — хуже самой смерти. Жди, падла.» Что с судьей делать, Устинов еще конкретно не решил. Он добился справедливо-сти, своей справедливости. И не пошел бы на это, если бы правоохранительные органы были права охранительными. Отсидев семь лет ни за что, он обратился в полицию. Но вместо справедливости получил еще восемь лет тюрьмы. Теперь не верил уже никому.