Тузы за границей - Гейл Герстнер-Миллер

Грязный маленький человечек, он понимал, что теперь стал единственной их надеждой. И, случайное ли порождение болезни нортеамерикано или дитя богов, он поклялся всем божествам, которых признавал, майя и европейским, Иисусу, Марии и Ицамне, что сделает для этих людей все, что может.

Но его брату Хун-Ахпу, наверное, приходится не так тяжко.

Они покинули деревню, и, пока Хун-Ахпу снимал свои ватные доспехи, к ним присоединился еще один попутчик – из тех мужчин, которые слушали его у дома хранителя деревни. Теперь они молча шли по Петенскому[36] лесу, каждый наедине со своими мыслями. Передвижение было медленным из-за Чана К’ина, впрочем, карлик явно привык обходиться без помощи окружающих. В деревушке, где жил Хун-Ахпу, карликов не было, но все знали, что эти маленькие человечки приносят удачу и выражают волю богов. Хосе частенько говорил, что лучше бы Хун-Ахпу родился карликом, раз уж боги отметили его своей печатью.

В полдень они сделали привал. Хун-Ахпу смотрел на солнце, своего тезку, висящее в центре неба, когда услышал чьи-то шаги. Чан К’ин подковылял к нему, его лицо было по-прежнему непроницаемым. Они несколько минут просидели рядом в молчании, потом карлик произнес:

– Завтра, на рассвете, жертвоприношение. Боги желают убедиться, что ты достоин их выбора.

Его огромные черные глаза пристально смотрели на юношу, тот кивнул в знак согласия. Карлик поднялся и зашагал обратно, туда, где сидел его брат. У Бола все еще было такое лицо, как будто он желал Хун-Ахпу смерти.

После полудня они снова пустились в долгий и жаркий путь. Когда они добрались до Яльпины, уже почти стемнело. Первым в деревню отправился Чан К’ин, и спустя некоторое время явился посланный им мальчишка. Старейшины разрешили войти всем остальным.

Ребятишки хихикали и насмехались над ватными доспехами Хун-Ахпу, пока матери не зашикали на них. Обращаясь к собравшимся жителям деревни, юноша заговорил о своем предназначении, которое вело его на поиски брата, с кем на пару ему было предначертано возродить их индейскую культуру. Люди согласно кивали головами – у них тоже были предзнаменования, пятнадцать лет назад здесь родился ребенок в переливчатом оперении лесной птицы.

Девочку по имени Мария вытолкнули из толпы вперед. Она оказалась красавицей, а перья, покрывавшие ее голову вместо волос, лишь усиливали это впечатление. Он взял ее за руку, и девочка встала рядом с ним. Мария сказала, что давно ждет его и Хун-Ахпу именно тот человек.

В тот вечер в доме родителей девочки, где остановились Хун-Ахпу и Чан К’ин, перебывали многие жители деревни – приходили поговорить с ними о будущем. Мария ни на шаг не отходила от Хун-Ахпу, пока они не легли спать у очага.

Перед рассветом карлик разбудил Хун-Ахпу, и они двинулись в лес, оставив Марию дома собираться в путь. Юноша захватил с собой только свой мачете, а Чан К’ин – узкий европейский нож. Взяв у карлика нож, Хун-Ахпу преклонил колени, вытянул руки ладонями вверх. Правая, с уже поджившим шрамом трехдневной давности, дрожала в предвкушении. Не морщась и не колеблясь, он вогнал нож в ладонь правой руки и оставил его там; голова его запрокинулась, тело забилось в экстазе.

Недвижимо, если не считать на миг расширившихся огромных глаз, Чан К’ин смотрел, как юноша ловит ртом воздух, как кровь сочится из его руки. Он оторвался от созерцания лишь затем, чтобы положить на землю под льющуюся кровь домотканую тряпицу. Затем вытянул шею, вглядываясь в широко раскрытые невидящие глаза Хун-Ахпу, словно стараясь увидеть в них его разум.

Через несколько минут юноша ничком упал на землю; Чан К’ин подхватил пропитанную кровью тряпицу и при помощи кремня и кресала развел небольшой костерок. Когда Хун-Ахпу пришел в себя, он подполз к огню и бросил подношение в огонь.

Дым поднимался в небо навстречу встающему солнцу.

– Что ты видел? – Чан К’ин заговорил первым, застывшие черты лица не позволяли прочесть его мысли.

– Боги довольны мной, но мы должны идти быстрее и собрать больше людей. По-моему… я видел Шбаланке во главе армии народа. – Хун-Ахпу кивнул и стиснул ладони. – Такова их воля. Но нам предстоит еще долгий путь и много работы, прежде чем мы добьемся успеха. – Он взглянул на Чана К’ина.

Карлик сидел, широко раскинув коротенькие ножки и подперев подбородок рукой.

– Сейчас мы вернемся в Яльпину и поедим. – Он с трудом поднялся на ноги. – Я видел тут несколько грузовиков. Мы возьмем один – так нам проще будет передвигаться по дорогам.

Их разговор прервала Мария, которая, запыхавшись, вбежала на поляну.

– Кацик[37] хочет говорить с вами! Из соседней деревни явился гонец. Армия прочесывает всю округу в поисках повстанцев. Вы должны немедленно уходить.

Она тряхнула перьями, и они блеснули в первых лучах солнца. Хун-Ахпу кивнул ей.

– Встретимся в деревне. Приготовься идти с нами. Ты будешь знаком для других.

Юноша закрыл глаза, сосредоточиваясь. Деревья за поляной начали превращаться в дома Яльпины. Казалось, деревушка растет навстречу ему. Последнее, что он увидел, было удивленное лицо Чана К’ина и Мария, упавшая на колени.

К тому времени, когда Чан К’ин с Марией вернулись в Яльпину, он уже поджидал их. После завтрака Хун-Ахпу и его товарищи пустились в путь на старом грузовом «фордике», который покатил их на юг по дороге, ведущей в столицу. Кроме Марии к ним присоединилось еще с полдюжины мужчин из Яльпины. Остальные, кто решил поддержать их дело, разошлись по другим индейским деревушкам, в Петен и на север, в Мексику, где ждали десятки тысяч индейцев, изгнанных из родных домов подлыми ладино.

Армия Шбаланке разрасталась по мере того, как он приближался к Гватемале. В точности как история о его деяниях в Хепоне. Когда он хотел пресечь небылицы, Акабаль объяснил ему, как важно, чтобы народ поверил в эти фантастические россказни. Пришлось согласиться с доводами учителя. Однако роль вождя народа не совсем соответствовала его ожиданиям.

Джип вместе с тайничком никто не тронул, и теперь машина возглавляла разномастную колонну старых дребезжащих колымаг. Они уже собрали несколько сотен последователей, каждый из которых был вооружен и рвался в бой. В Хепоне его снабдили местными штанами и рубахой, но в каждом городке и деревушке, мимо которых они проезжали, был свой наряд и свои узоры. Их жители считали своим долгом вместе с мужьями и сыновьями подарить ему одежду, а он чувствовал себя обязанным надевать ее.

Теперь ряды его армии пополнились женщинами. Большинство решили не расставаться со своими мужьями, но были и такие, которые пришли ради борьбы. Шбаланке это не нравилось, но Акабаль оказывал им радушный прием.