Отверженные - Виктор Гюго

Греции была нужна колесница Феспида{553}, а Франции — фиакр Вадэ{554}.

Все можно пародировать, даже пародию. Сатурналия, гримаса античной красоты, разрастаясь и искажаясь все более и более, превращается в Масленицу, а вакханалия, украшавшаяся некогда гроздьями винограда и показывавшая мраморные формы божественной наготы, теперь под мокрыми лохмотьями севера кончила тем, что стала называться маской.

Традиции маскарадных колесниц относятся к самым отдаленным временам монархии. По цивильному листу Людовика XI назначалось дворцовому приставу «двадцать су для трех маскарадных колесниц». В наше время в шестиместный экипаж набивается до двадцати человек. Садятся на козлы, на переднюю скамейку, на откинутый верх, на дышло, некоторые ухитряются даже забираться на каретные фонари. Одни стоят, другие лежат, третьи сидят, согнув колени или свесив ноги. Женщины сидят на коленях у мужчин.

Эти беснующиеся пирамиды издалека виднеются над морем голов. Эти кареты кажутся как бы оазисами веселья среди мечущейся толпы. С высоты этих платформ несутся шутки, достойные Коле, Панара{555} и Пирона{556}.

Оттуда сверху брызжет на толпу обширный репертуар блещущих уличным остроумием словечек. Такой экипаж, благодаря своему грузу принявший гигантские размеры, имеет какой-то победоносный вид. Впереди шум, а сзади беспорядок.

Там кричат, поют, там воют, гремят, корчатся от веселья, там рычит веселость, блещет сарказм, веселье набрасывает на все свой пурпур, две клячи с трудом тащат фарс, достигший своего апофеоза, — это триумфальная колесница смеха.

Смех этот слишком циничен, чтобы быть искренним. И в самом деле, веселья здесь ни на грамм. Он как бы исполнение специальной миссии. На нее как бы возложена обязанность показать парижанам карнавал.

Случай устроил так, о чем мы только что говорили, что одна из этих безобразных групп, восседавшая в огромной коляске, остановилась на левой стороне бульвара как раз в то время, когда свадебный кортеж остановился на правой.

Сидевшие в коляске увидели свадебную карету, которая остановилась напротив них, на противоположной стороне бульвара.

— Смотрите, — сказала одна из масок, — да это свадьба.

— Только не настоящая, — возразила ей другая маска, — а вот у нас так настоящая свадьба.

И так как расстояние было слишком велико, чтобы можно было перекликаться с участниками свадебного поезда, не говоря уже о том, что подобное обстоятельство сейчас же привлекло бы внимание полицейских, обе маски стали смотреть в другую сторону.

Через минуту вся эта группа масок оказалась уже сильно занятой, так как окружающая ее толпа стала насмехаться над масками, что в то же время служит знаком ласкового внимания к ним. Обе только что разговаривавшие маски должны были вместе со своими товарищами обернуться лицом к толпе и пустить в дело свой репертуар площадных острот, отражая щедро расточавшиеся по их адресу различные бесцеремонные шутки. Между масками и толпой началась ужасная перестрелка метафорами.

Между тем две другие маски из числа находившихся в этой колымаге — пожилой испанец с длинным носом и громадными черными усами и худощавая торговка рыбой, совсем еще молодая девушка в черной полумаске, тоже обратили внимание на свадебный поезд, и в то время как их товарищи переругивались с пешеходами, они тихо разговаривали между собой.

Шум и крики заглушали их голоса до такой степени, что даже их соседи не могли расслышать, о чем они говорят. Дождь немилосердно поливал всех находившихся в экипаже, так как верх его не был поднят, холодный февральский ветер пронизывал до костей, разговаривая с испанцем, торговка, сильно декольтированная, дрожала от холода, смеялась и кашляла.

Вот о чем они разговаривали:

— Слушай!

— Что такое, папаша?

— Видишь этого старика?

— Какого старика?

— Там, в первой карете свадебного поезда с нашей стороны.

— У которого рука висит на черной перевязи?

— Да.

— Я уверен, что я его знаю.

— А!

— Пусть мне отрубят голову, пусть у меня отсохнет язык, если я говорю неправду, я знаю этого парижанина.

— Сегодня весь Париж паясничает.

— Можешь ты немного пригнуться и рассмотреть невесту?

— Нет.

— А жениха?

— В этом экипаже нет жениха.

— Ага!

— Там сидит еще другой старик, может быть, он-то и есть жених.

— Попробуй все-таки пригнуться и постарайся рассмотреть невесту.

— Не могу.

— Ну, да это не беда. Я все-таки уверен, что знаю этого старика с завязанной лапой.

— А зачем тебе нужно это?

— Пока еще и сам не знаю, там видно будет.

— Меня старики совсем не интересуют.

— А я его все-таки знаю.

— Ну и отлично, можешь знать его сколько угодно.

— За каким чертом он попал на свадьбу?

— Мы с тобой ведь тоже теперь на свадьбе.

— А как ты думаешь, откуда едет эта свадьба?

— Откуда же мне это знать.

— Слушай.

— Ну?

— Ты могла бы помочь мне.

— Что нужно?

— Вылезти из экипажа и проследить за свадебным поездом.

— Зачем это нужно?

— Мне нужно узнать, куда он направляется и кто именно женится. Вылезай скорей, дочка, беги за ними, ты молода.

— Я не могу уйти отсюда.

— Почему?

— Я ведь здесь занята.

— Ах, черт возьми!

— Я нанята префектурой и должна сегодня весь день изображать торговку рыбой.

— Да, это правда.

— Если я вылезу из экипажа, то первый встречный инспектор арестует меня. Да ты это и сам хорошо знаешь.

— Да, я это знаю.

— Меня сегодня на весь день откупили фараоны.

— Все равно. Старик бесит меня.

— Тебя бесят старики? Странно, но ты ведь не молоденькая девушка.

— Он в первом экипаже.

— Ну?

— В том самом экипаже, в котором сидит и невеста.

— Дальше?

— Значит, он отец?

— А мне какое дело до этого?

— Я тебе повторяю еще раз, значит, он отец.

— Ну и отлично, пусть будет он отцом, если ты этого хочешь.

— Слушай.

— Что еще?

— Мне нельзя показываться без маски. Под маской меня никто не узнает. Но завтра не будет уже больше масок. Завтра начинается пост, и меня могут арестовать. Мне придется спрятаться в свою нору, но зато ты свободна.

— Не совсем.

— А все-таки свободнее меня.

— Ну а дальше?

— Ты должна узнать, куда поехала эта свадьба.

— Куда она поехала?

— Да.

— Я это знаю. В «Синие часы».

— Это совсем в другой стороне.

— А! В таком случае в ресторан Рапе.

— А может, еще куда-нибудь в другое место.

— Они свободны и могут ехать, куда хотят. Свадебные поезда пользуются полной свободой.

— Я не об этом говорю совсем. Повторяю тебе опять, ты должна постараться узнать, что это за свадьба, в которой участвует этот старик, и узнать мне его адрес.

— Еще лучше! Глупее этого и придумать было бы ничего нельзя. Ты думаешь, легко разыскать через неделю, где была свадьба, которая на Масленице проезжала по Парижу. Это все равно что искать иголку в сене! Мыслимо ли это?

— Дело не в этом, а в том, что это нужно. Ты меня понимаешь, Азельма?

Вытянувшиеся в линию по обе стороны бульвара экипажи снова двинулись в противоположных направлениях, и колесница с масками потеряла из виду свадебный поезд.

II. У Жана Вальжана рука все еще на перевязи

Многим ли дано осуществить свою мечту? Там, наверху, это должно производиться по строгому выбору. Мы все, сами того не ведая, числимся в числе кандидатов, ангелы избирают достойных. Козетта и Мариус попали в число избранных.

В мэрии и в церкви лицо Козетты сияло счастьем и трогательным умилением. Ее одевала Туссен, которой помогала Николетта.

На Козетте были платье из гипюра Бенш на шелковом чехле, вышитая кружевная английская вуаль, жемчужное колье, венок из флер д'оранжа. Все это было белое, и сама она сияла в этой белизне. Это была сама непорочность, как бы преобразившаяся в сияние. Казалось, будто видишь перед собой не просто девушку, а существо, готовое превратиться в богиню. Красивые волосы Мариуса были напомажены и надушены, под локонами тут и там виднелись бледные линии, это были рубцы, оставшиеся от ран, полученных на баррикаде.

Старый дед во всем великолепии элегантного костюма и изящных манер щеголя времен Барраса{557}, с высоко поднятой головой вел Козетту. Он заменял Жана Вальжана, который благодаря тому, что его рука была все еще на перевязи, не мог сам вести невесту.

Жан Вальжан во всем черном шел позади и улыбался.

— Господин Фошлеван, — сказал ему дедушка, — какой это чудный день. Я подаю голос за упразднение всех скорбей и печалей. Надо устроить так, чтобы больше нигде не было бы вовсе печали. Черт возьми! Я приказываю веселиться! Горе и несчастье не имеют права на существование. Стыдно, что под этим лазурным сводом существуют несчастные. Зло идет не от человека, который в сущности очень добр. Все несчастья обрушиваются на людей из ада, из этого Тюильрийского дворца Сатаны. Слышите, теперь и я начинаю рассуждать как демагог! Впрочем, теперь у меня нет больше никаких политических мнений. Я хочу только одного — пусть все люди будут веселы. Больше я ничего не требую.