Учебник рисования - Максим Кантор

И, подчиняясь тому же правилу, которое заставило его дать десять фунтов great guy Барни, тому же закону, по какому Дупель платил хищному Левкоеву, тому же принципу, по которому несчастный Арчибальд Николсон был предан лютой смерти, Гриша дал усадить себя на кровать.

Сара Малатеста так и не выпустила его руки из своей.

Теперь она знала, что все наконец устроилось так, как надо, устроилось по справедливости: она получила заслуженное счастье, и она подарит счастье другому человеку. Она заслужила то, что получила сегодня: ведь она страстно хотела быть счастливой, а значит, ей должны были дать это счастье. Она вполне допускала мысль, что другие люди не хотят счастья столь страстно, как она. От природы ленивые, безынициативные, готовые смириться с неудачей, другие люди не могут вкладывать столько энергии в хотение. Если человек готов смириться с тем, что ест мало, живет плохо, то в условиях его жизни ничего и не изменится. Если же человек, подобно ей, сосредоточит усилия и энергию на желании счастья, будет лишь справедливо, если ему это счастье дадут. Она смотрела на Гришу спокойным тяжелым взглядом. Ты мой по праву, говорил этот взгляд. Я так пылко хотела счастья с тобой, что заслужила тебя. И я дам тебе то, что ты заслужил. Я сделаю тебя счастливым. И она взяла короткопалой ладонью руку Гузкина и поместила эту руку меж своих ног — там, где все чавкало, хлюпало и булькало. Гриша попытался отдернуть руку, но его рука была крепко зажата меж толстых ляжек. Вот теперь все правильно, думала Сара. Я дала ему счастье, и взяла свое. Теперь все гармонично.

Как это ни странно, но Гриша Гузкин проснулся свежим и в хорошем настроении. То, что требовалось сделать, было сделано. Неяркое лондонское солнце, газончик в саду, где накрыли завтрак, колокол на соседней церкви пробил одиннадцать раз — вот и началась его жизнь в атлантической цивилизации. За поздним завтраком Гриша поделился с Сарой своими планами касательно творчества.

— Я думаю заняться инсталляцией, — сказал он.

Сара откусила часть жареной сосиски и высказала свое удивление.

— Неужели? — другая часть сосиски исчезла у нее во рту.

— Да, всю жизнь занимался картинами, но вижу — время живописи прошло.

— У тебя, любимый, такой узнаваемый стиль. Всякий зритель видит твои вещи с пионерками и сразу понимает — это Гузкин. Поверь, это необходимо для рынка — чтобы все тебя узнавали.

Гриша, разумеется, не раз про это думал. Художник обязан рисовать узнаваемые вещи — в конце концов, он создает предмет обмена, рыночную продукцию, эквивалент деньгам. Хотим ли мы, чтобы одна бумажка в десять фунтов была не похожа на другую бумажку в десять фунтов? Ведь нет же. Именно сходство меж денежными знаками (их абсолютная идентичность образцу) и делает бумажки удобными для стабильного обмена. Так же устроена и та валюта, которую создает художник, — его произведения. Крупные вещи мастера (те, что соответствуют крупным купюрам) должны походить на его обычные крупные вещи, а его небольшие опусы — всегда быть более или менее одинаковыми — для удобства обмена и циркуляции средств на рынке современного искусства. И потом — узнаваемость говорит в том числе и о стабильности позиции: художник имеет твердые взгляды, основательные убеждения и всегда рисует одно и то же.

Чик-чик-чик, запела в кустах малиновка. Вот и птиц узнают по пению, подумал Гриша. Если бы малиновка пела как соловей, ее и не узнал бы никто.

— Слышишь песню малиновки? — спросил он у своей подруги.

— Кого? Ах, малиновки. Птица? Или стрекоза? Я вообще равнодушна к природе, — сказала Сара Малатеста.

— Дорогая, — сказал Гриша, — я, несомненно, останусь верным своей теме. Да и может ли изменить художник себе? Рассказать о страшной советской цивилизации здесь, в просвещенном мире — вот моя миссия, от нее я не отступлюсь. В известном смысле — я историк ушедшей цивилизации, ее архивист. Я — тот свидетель, что скажет правду миру. Я пришел к выводу, однако, что манеру изложения следует изменить. Меняется мир, и художественный язык должен меняться. Как ты полагаешь: возможно, мой мессидж будет звучать убедительнее, если я использую современный язык? Я обдумываю новые формы, да. Например, как тебе мой последний замысел — пионерка в формалине?

Сара Малатеста была женщиной, безусловно, опытной, повидала всякое. Но кусок жареного бекона повис на вилке возле ее красных губ. Жир капал на скатерть.

— В формалине? Пионерку?

Гриша пояснил. Он видит свое произведение так: стеклянный куб, наполненный формалином, а внутри плавает девушка, одетая в форму пионерки советских времен — так в кунсткамерах выставляют обычно раритеты ушедших эпох. Помещенные в формалин мамонты, ящерицы и пионерки хранятся долго и служат к увеселению многих поколений. Посмотрит кто на такую пионерку (или ящерицу), и у него возникает полный эффект присутствия ушедшей эпохи. Ах, ахнет такой зритель, до чего же кошмарно выглядели эти пионерки.

Сара тоже ахнула. Она не собиралась сразу же отвергать замысел, но определенные трудности увидела.

— Из России привезешь? Но если искать станут?

Мысль ее заработала. В Соединенном Королевстве такое предприятие может быть, вызовет нарекания. Скажут, замучили женщину. Найдутся такие крючкотворы и буквоеды, что пристанут с расспросами. Но что, если заняться этим где-нибудь на Востоке?

— Я думаю взять мертвую пионерку, — успокоил ее Гузкин, — даже не обязательно пионерку; сгодится любая девушка — мы ей галстук потом навяжем. Вот, например, Осип Стремовский, — Гриша счел нужным упомянуть опыт Стремовского, хотя испытывал к этому художнику чувство близкое к соперничеству, — Стремовский, он давно использует трупы в формалине для инсталляций.

Замысел стал проясняться для Сары. Действительно, в последнее десятилетие художники актуальные, то есть те, кто (по выражению Стремовского) чувствовали шум времени, в своих произведениях использовали вещи брутальные — трупы из морга, замороженную кровь, отпиленные конечности. Например, один английский мастер выставил акулу в сосуде, заполненном формалином, другой разрезал корову пополам, и опять-таки поместил в формалин, а третий сделал инсталляцию из внутренностей жирафа. Вне всяких сомнений, дерзания художников были обусловлены историческими реалиями. Была ли то буквальная реакция на бомбежки Ирака, резню в Руанде, политику в Сальвадоре — сказать затруднительно. Художники не расставляли акцентов, они были чужды дидактике. Нет, не хотели они прямо сказать, хорошо бомбить Багдад — или плохо, такого рода прямолинейность, уместна ли она в искусстве? Но то, что трупы в формалине, по всей видимости, корреспондировали с трупами, завалившими окраины просвещенного мира, — было очевидно. Следовательно, Гузкин искал в верном направлении. Чуткий к новациям, он понял, что остаться в стороне — невозможно. Так, во времена, предшествующие Первой мировой войне, художники стали (опять-таки, внимая шуму времени) рисовать углы и квадратики — и брутальный язык кубизма отразил жестокое время. Сара испытала гордость за своего избранника. Подобно многим обывателям, Сара верила, что художник наделен особым чутьем — художник, словно медиум, ощущает некие импульсы и их выражает. Через него говорят некие силы — надо просто расслабиться и позволить этим силам говорить. Сам художник, возможно, и не понимает, что он, собственно, выражает — потом за него это додумывают искусствоведы или дельцы. Вот и ее английские друзья, Чарльз Саатчи и другие беспокойные люди, они ищут таких медиумов, что передают дух эпохи. Искания великих арт-дилеров — Саатчи или Соротто, дерзания наиболее актуальных мастеров, жаркое дыхание современности — все это не могло не повлиять на поиски Гриши Гузкина. Вот он каков, ее избранник. Сара покончила с беконом и перешла к мармеладу.

— Превосходная мысль, — сказала Сара Малатеста и намазала горячий тост мармеладом, — как это своевременно! Засунуть пионерку в формалин! А что, если эту пионерку распилить пополам?

Гриша, успевший раскурить послекофейную сигару, поперхнулся дымом, закашлялся. Вот что значит человек понимающий, соавтор. Некоторые аспекты в телосложении Сары его не устраивали — но душа! но что касается способности сопереживать! Тут лучшего и пожелать нельзя.

— Пых-пых, — сказал он, — любопытная мысль. Но не будет ли это повтором? Плагиатом? Кто-то, кажется, уже что-то такое распиливал?

— Но не пионерок же, — резонно заметила Сара. — Распиливали, помнится, коров, а это не одно и то же. А потом, можно распилить ее на несколько частей — по количеству отколовшихся от России республик

— Пых-пых. А чем пилить? — Гузкин всегда входил в технические подробности. Было время, в художественной школе Краснопресненского района он осваивал приемы масляной живописи: какой краской галстук закрашивать у пионеров, какой — сандалики. А тут новая техника, всему надо учиться заново.