Долгие беседы в ожидании счастливой смерти - Евсей Цейтлин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ему бы махнуть рукой! Принять извечное, мудрое одиночество старости).
2. НЕ КАЖЕТСЯ ЛИ ВАМ, ЧТО, ТЯГОТЯСЬ ОДИНОЧЕСТВОМ, ВЫ ОДНОВРЕМЕННО ИЩЕТЕ ЕГО?
(Пометка для себя:
Потребность одиночества связана для й с творчеством, с необходимостью особого сосредоточения, медитации, одинокого разговора с Богом.
й признается:
— Иногда по нескольку дней молчу.
А доктор Сидерайте, услышав наш разговор, подмечает:
— Часто во время работы он — сознательно или бессознательно — создает в семье конфликт. Потом, довольный, погружается в себя.
Почему й доволен? После ссоры на определенный срок рвутся контакты с родными. Есть своего рода «гарантия» одиночества).
3. ПРЕДЕЛЬНОЕ ВЫРАЖЕНИЕ ОДИНОЧЕСТВА — СМЕРТЬ. НО ВЕДЬ ВЫ ПРИМИРИЛИСЬ С НЕЙ… ТОГДА ПОЧЕМУ ЖЕ БУНТУЕТЕ?
(Пометка для себя:
«Бунт» й объясняется просто. Он — старый ребенок: дети никогда не могут принять одиночества!)
Варианты судьбы
6 ноября 91 г.
— Очень рано определилась цель моей жизни. Я решил стать писателем. Сделал ли я правильный выбор? Этот вопрос все еще важен для меня!
Да, перед й открывался в юности и другой путь. В школе его однажды пригласил побеседовать учитель математики:
— Йосаде, я вижу: вы связываете свое будущее с литературой. Подумайте хорошенько. По-моему, вы многого добьетесь в точных науках.
й размышляет об этих словах до сих пор.
_____________________
А позже показалось: из него выйдет прекрасный коммерсант.
«Когда в тридцать первом разорился отец, семья наша осталась без средств к существованию. Фабрика опечатана. Кредиторы требуют немедленно отдать долги. Отец же никак не может прийти в себя.
Я учился тогда в Каунасе, в университете Витаутаса Великого. С родными виделся редко. Я удивился, когда однажды увидел на пороге своей комнатки маму — самого близкого мне человека в нашей семье. Она требовала и умоляла — одновременно:
— Яша, ты должен сам взяться за расчеты. Иначе полный крах. Навсегда.
Я бросил учебу. Приехал домой. Подключил к работе нескольких опытных адвокатов — из Мариямполе, Каунаса. Представьте себе, за три месяца удалось решить все проблемы с кредиторами.
А потом в Литве кончился промышленный и банковский кризис. И — наступил подъем. Мы снова открыли фабрику. Заставили отца взять хорошего бухгалтера. Да и сам он уже многому научился на горьком опыте. Когда в сороковом году советская власть национализировала фабрику, она приносила прибыль — предприятие оценили в сто двадцать тысяч литов. Немалое по тем временам состояние!»
-----------
Нет, й не сомневается в правильности своего выбора. Он просто перебирает сейчас, перед смертью, возможные варианты судьбы.
Хроника ухода
Записи мои трех-четырех последних лет — часто об одном. Вот й прислушивается к самому себе, вот ум художника бесстрастно регистрирует, отбирает, классифицирует те или иные процессы старения организма. Необратимые уже перемены.
Постепенный у х о д.
й понимает ценность подобных самонаблюдений Дрожащей рукой выводит в тетради: «Дневник старости».
Однако он замечает и противоречие. Эти наблюдения важны прежде всего потому, что тут — хроника распада, угасания. Как же воспользоваться тогда этим богатством ему самому? Каким образом придать материалу форму?
Противоречие, которое он разрешить не может. К тому же «Дневник старости» тоже требует сил, времени. Ни того, ни другого нет.
й предлагает (иногда молчаливо, иногда — деликатно, двумя-тремя словами) разрешить это противоречие мне. И вот человек, который никогда не любил говорить о собственном здоровье, сообщает другому подробные «отчеты» своего физического состояния.
_________________________
30 марта 1995 г. Вздрагиваю, когда слышу:
— Привык, что внутри меня всегда звучит музыка. А ТЕПЕРЬ ОРКЕСТР ИСЧЕЗ.
Почему вздрагиваю? Дело в том, что когда-то, занимаясь психологией творчества, я много думал о причине смерти Александра Блока. Странной смерти — в сущности, без болезни. Просто однажды Блок перестал слышать музыку. И перестал после этого писать стихи.
й не поэт — драматург. Но после «исчезновения» музыки он уже не разговаривает со своими героями.
_____________________________
«Что я делаю целыми днями? Пересматриваю библиотеку. Вынимаю ту или иную книгу. Какая окажется под рукой. Читаю одну страничку, вторую. Ничего нового, все давно знаю…»
_________________________
Вот и еще один наш ужин. Втроем. На их кухне. Доктор Сидерайте, недавно вернувшаяся из больницы, накрывает на стол. Печет блинчики, достает свой фирменный пирог с ревенем. й ест мало. Один сырок. Какой-нибудь бутерброд. Стакан чая. «Мне уже хватит и этого». Кутается в халат. А я помню, как за этим столом он произносил огромные монологи… Но даже и сейчас — оживляется во время ужина, подтягивается, голос становится тверже.
_____________________________
3 января 95 г. Интонации его голоса унылы. Раньше й сам творил радость, веселил себя и других, теперь — не хочет: пусть все идет, как идет.
То, о чем я подумал, банально: надо найти, организовать событие, которые «расшевелит» й.
Мысль эта, как ни странно, конкретизируется легко. Вот его пьеса «Прыжок в неизвестность»; на нее не обращают внимания театры; но ведь ее можно издать?
Звоню в издательство «Прадай»; книжка — пятьсот экземпляров — будет стоить около двух тысяч литов; смету представят на днях; тираж можно получить через недели две-три.
Доктор Сидерайте понимает все сразу. Как врач она, наверное, может выразить в терминах оздоровительный эффект этого события для й. Как жена… Говорит, не задумываясь:
— Отдам на это последние деньги.
Разумеется, отдает. И организует издание. И возится с корректурой. И…
__________________
КОНЕЦ ЛЕТА 95-ГО. й в больнице. Во время нашего разговора вдруг закашлялся. Сильная, долгая рвота. Я иду за санитаркой. Думаю о том, как приободрить его, сгладить чувство неловкости, которое наверняка испытывает й. Но возвратившись, вижу: й спокоен; может быть, он даже хочет, чтобы я видел и это?..
Он прав.
_________________________
12 сентября 95 г. Теперь, когда звоню ему, утром или днем, в трубке — молодой голос: «Подождите минутку». Когда-то пани Тереза была медсестрой, потом окончила университет, стала юристом. Как многие, потеряла сейчас работу. С удовольствием помогает доктору Сидерайте, но больше — й. Помогает ему преодолеть страх (уже несколько месяцев он боится оставаться в доме один — «вдруг случится сердечный приступ?»)
___________________________
МОГ ЛИ БЫ УГАДАТЬ ОН КОГДА-НИБУДЬ ПРИЧИНУ БУДУЩИХ СВОИХ ВОЛНЕНИЙ?
Холод мучает й все последние годы. Особенно в ту пору, когда самоуправление экономит на топливе. «Я замерзаю!» — кричит он мне в трубку.
Чувство холода болезненно для него. Нынче ждал холодов с нарастающей день ото дня тревогой. Летом еще стал продумывать «систему утепления».
И вот в его комнату поставлены два обогревателя, окна тщательно заклеены. И комнату эту он покидает совсем редко. Как крепость. Помнит: в коридоре — враг…
Радостей по-прежнему мало. Среди немногих — книги. Несколько дней доктор Сидерайте ищет для й в разных магазинах Вильнюса следующие издания: Артур Шопенгауэр, «Мир как воля и представление» (это его любимый автор с юности); Людвиг Витгенштейн, «Избранное»; Мартин Хайдеггер, «Избранное»; монография «Литовская мифология» (она необходима для новой пьесы й); Юозапас Альбинас Гербачяускас, «Терновый венок» (лекции этого литовского критика и эссеиста й слушал еще до войны). (11 октября 95 г.)
________________________
КУПАНИЕ. Долго подготавливаемый и нелегко проходящий процесс.
Осенью, когда еще не включили отопление, это выглядит так. Сначала доктор Сидерайте согревает в ванной комнате воздух — там должно быть очень жарко (тепло не должно исчезнуть в течение полутора часов). Потом набирает в ванну горячую воду. Затем приводит й, раздевает его, медленно сажает в воду (причем последовательность погружения указывает сам й)…
Только этот — самый первый этап — занимает не менее получаса.
____________________________
«НЕНАВИЖУ СВОЕ ТЕЛО. Кожа моя в последние две недели стала очень чувствительной. С трудом бреюсь, преодолев лень и отвращение. С трудом подставляю пальцы под струю воды».
…«Иногда кажется: я такой же старик, как другие. Как те, от которых я всегда отходил в сторону. От них пахнет старостью».
…«Все время боли. Стараюсь понять их природу. Иду мысленно вглубь боли. И тогда оказывается: с болями можно жить…» (13 октября 95 г.)
