Долгие беседы в ожидании счастливой смерти - Евсей Цейтлин

Бесконечные разговоры о хитростях КГБ: «Специально отключат телефон, приходят потом под видом монтера — будто бы ремонтировать; на самом деле — вставить специальный жучок».

Восстанавливаю эти их семейные беседы (пятидесятых-семидесятых годов) с помощью самого й, доктора Сидерайте, Иосифа.

— Какой был выход? — переспрашивает й. — Во-первых, молчание, почти полное игнорирование телефона. Но это как раз могло вызвать подозрение. Лучше — сознательная дезинформация. Иногда тонкая — с полуправдой, иногда — грубая с верноподданническими признаниями. А что? Пусть КГБ докажет, что я не правоверный, не их…

____________________

Жизнь идет волнами. И страх — волнами: то приближаясь, то отступая.

й не может жить все время, как плотно сжатая пружина. Распрямляется, дышит свободно. Потом…

____________________

НЕУЖЕЛИ ВОЛНЫ СТРАХА СВЯЗАНЫ С ГЕОГРАФИЕЙ?

Есть такие места — даже внутри советской империи — где страх й, кажется, исчезает. Он постоянно ездит в дома творчества Союза писателей. Три-четыре месяца в году проводит в Коктебеле, Дубултах, Пицунде, Малеевке…

Известные «тусовки» литературной интеллигенции, как сказали бы сегодня. Я тоже помню их атмосферу. Иллюзию свободы. Там й не хочется думать о подслушивающих аппаратах. «Пусть магнитофоны записывают — пленки все равно потом перепутают, — шутит одна моя знакомая. — Ведь крамола звучит в каждой комнате».

й в домах творчества раскован. У него здесь точно выверенная роль: многоопытный европеец. Он разрешает себе держаться этаким еретиком.

Почему й с удовольствием рассказывает мне несколько похожих друг на друга эпизодов? Он когда-то считал их своими победами.

_____________________

— В Ялте — лет десять назад — я зло высмеял двух еврейских писателей. О чем они спорили? Да все о том же — о положении еврейской культуры в СССР. По глазам вижу: все они знают, все давно поняли — как и я. Но спорят. Я долблю свое; они, дуэтом, — свое. Ставят «галочку». На случай, если кто-то из нас троих все-таки донесет… Я им это, в конце концов, и объяснил.

— Вообще еврейские писатели (те, что еще остались в Советском Союзе после всех чисток) перепуганы насмерть. Звоню раз одному приятелю в Киев. Поздоровались, перекинулись парой слов. Спрашиваю:

— Как у вас с продуктами?

— Это не телефонный разговор».

И кладет трубку.

_____________________

Он боролся со своими страхами, смеясь, издеваясь над страхами чужими.

_____________________

…И был еще запомнившийся й надолго конфликт его с известным русским поэтом Сергеем О. Сидели они в столовой дома творчества за одним столиком.

«Знакомы были уже прежде, но — шапочно. Потому в первый, второй, третий день обменивались малозначащими фразами — что называется, нюхали друг друга: я — его, он — меня. Потом начинаются дискуссии! Я ругаю советскую политику. Он защищает. И так ежедневно! Наконец, однажды О. не выдерживает. Берет свою тарелку, встает, уходит за другой столик. Громко, на весь зал объявляет:

— Не хочу сидеть рядом с антисоветчиком!

Как прореагировали окружающие? Никак, в сущности. Кто-то засмеялся. Кто-то отвернулся. Кто-то даже голову не поднял. Это было в Малеевке, в семьдесят девятом году».

_____________________

Образ правдолюбца. Почти героя. Почти диссидента.

Пометка для читателя

Страх — фундамент страны, гражданином которой й был полвека. Но с годами меняется «качество» его страхов. В 40-50-е: страх тюрьмы, лагеря, физического уничтожения. В 60-80-е: страх лишиться «духовного комфорта», возможности писать…

Впрочем, я не хочу сейчас составлять реестр страхов й. Ведь они переплетаются, наплывают друг на друга…

____________________

Увы, страх — это реальность жизни, а вовсе не исключение из правила. Страх как одну из движущих сил человеческого поведения всегда берут в расчет психологи, педагоги, политики.

О страхе перед Всевышним говорится на многих страницах Торы. Но опять-таки — тут уже совсем другое «качество» страха: он не унижает, а возвышает личность. Помогает людям оставаться людьми.

Ритуалы

«Никогда не сидел я в президиуме. Ни разу не выступил с официальной речью. Не ходил на «торжественные заседания». И даже на празднование чьих-либо юбилеев.

Ни разу не разрешил я отметить и свой юбилей… 50-летие, 60-летие, 70-летие, 80-летие. Обычно я уезжал в эти дни из Вильнюса.

Тогда было принято награждать писателей грамотами Президиума Верховного Совета Литвы. Так как грамоты я не брал, их отправляли мне домой. У меня в архиве лежат сейчас все эти бумажки…

Зато я имел моральное право не поздравлять и других «по случаю юбилея». И все, по-моему, к этому привыкли.

Могу ли объяснить мотивы собственного поведения? Теперь вот пробую. В СССР, как в любом тоталитарном государстве, были свои ритуалы. В них мало осталось от сути. Я их от себя и отбросил».

_________________________

Взвешивал ли й меру своей смелости, предел дозволенности? Не сомневаюсь. Т а к о е еще могли вытерпеть.

_____________________

«…Однажды в пятидесятые годы, перед очередными выборами (куда и кого избирали — уже не помню), меня назначили руководить агитпунктом.

Было это в Союзе писателей. Большой стол, красная скатерть, брошюры, газеты, портреты вождей… Во второй половине дня приходили агитаторы. Составляли списки избирателей, отправлялись уточнять их по указанным адресам…

Очень скоро, однако, я понял: все это фикция, игры взрослых людей. Ну зачем же мне в них участвовать? Постепенно я начал симулировать. В один день ушел из агитпункта пораньше, в другой — вообще не появился.

Наконец, выборы. Они прошли, как и полагалось — с заранее запланированным результатом. Я облегченно вздохнул: игра закончена!

Оказалось — нет! Однажды меня вызвали на заседание президиума Союза писателей Литвы. Один из пунктов повестки дня был посвящен Йокубасу Йосаде, который провалил предвыборную кампанию.

Слушая выступающих, я с ужасом почувствовал: игра, действительно, приняла очень серьезный оборот. Из всего сказанного на заседании легко напрашивался вывод: член Союза писателей занял антисоветскую позицию!

Я попросил слова. Попытался все обернуть в шутку:

— …Не понимаю причину волнений. Как это я провалил предвыборную кампанию? Ведь итоги выборов прекрасны: 99,9 процента избирателей отдали свои голоса за кандидатов блока коммунистов и беспартийных.

Однако мое выступление только усилило напряжение:

— Ах, он еще смеется над нами! Надо исключить Йосаде из рядов советских писателей!

Спас меня Пятрас Цвирка:

— Товарищи, мы не должны забывать, что Йосаде — фронтовик… проливал кровь… имеет награды… сейчас успешно работает в «Пяргале»… подобное случилось с ним впервые… давайте поверим…

Полгода тому назад мне напомнил эту историю наш известный литературовед Витаутас Кубилюс. Составляя антологию документов о литературной жизни Литвы в советскую эпоху, он нашел в архиве стенограмму того заседания» (19 ноября 91 г.)

_____________________

«Когда мне исполнилось шестьдесят лет, в Союзе писателей сказали:

— Вам полагается персональная пенсия. Напишите заявление.

— Если полагается, пусть платят. А просить ничего не буду.

Так и остался без персональной пенсии, о чем нисколько не жалею».

Магия имени

Однажды, рассуждая об особенностях памяти, мы говорим про магию имен.

— Зося. Я назвал так одну свою героиню, проститутку. Потом понял: это была ошибка. Почему? Имя Зося жило во мне многие годы. Зосей звали женщину, которую я любил перед войной. Ей было восемнадцать. Муж Зоси уехал на заработки, в Америку. Она осталась одна. Впрочем, вот тут-то мы и встретились. Нет, я не о том — я вовсе не собираюсь рассказывать о нашей любви. В конце концов, Зося отправилась к мужу, родила двух сыновей. Но я опять не о том — не о сюжете ее жизни.

Лет десять назад Зося приехала в Литву, в гости. Не знаю, как попала ей на глаза моя пьеса. «Почему, почему ты дал проститутке мое имя?» — с обидой спрашивала она меня. Зося, конечно, понимала: нет ничего общего между ею и героиней пьесы. Однако ей было больно. Почему?

Наверное, по той же причине, по какой я помнил все эти годы о ней.

Путешествие в Израиль и обратно

«Мне стыдно рассказывать об этой поездке к дочери. Да, опять подступил страх. Вроде бы, на календаре — восемьдесят третий год, я знаю: никто меня не арестует. Вроде бы, Израиль так далек от Советского Союза. Вроде бы, кругом — свои… Я все это понимаю и — боюсь говорить откровенно. Нет, дочь меня не мучает расспросами. А вот сестра… Никак не дает покоя. Я же выстраиваю мысленно цепочку: у моей сестры — муж, у мужа — тоже сестра, у той — тоже муж, у них — дети… Скажу что-то не так, аукнется очень далеко. Дойдет до Союза писателей! Больше не пустят за границу.