Разработка - Андрей Константинов

– Е-е-е!!!

Когда песня, исполненная дважды, наконец закончилась, старатель подошел к родителям жениха и зачем-то шлепнул перед ними на стол пачку денег:

– Даешь кожаный реглан!

Очнувшийся Ося между тем начал уговаривать какую-то девицу со все той же свадьбы:

– Леха, щас мы поедем на конспиративную квартиру… Ты знаешь, кто мы такие? Мы – особо летучий секретный отряд УГРО! Вон, видишь парня? Иди, спроси у него ксиву, если мне не веришь…

Наутро Штукин очнулся все в той же квартире – на полу в ванной, в обнимку с мистером Литлвудом. В раковине лежала практически допитая бутылка какого-то дорогого виски. Крендель валялся в коридоре, накрытый газетой «Советская Россия». Сибиряк спал в глубоком кресле, прижимая к себе нераспечатанную бутылку шампанского. Тимофей и свидетельница, оба одетые, посапывали на широком диване. Оси не было – видимо, «Леха» так и не решилась ехать на конспиративную квартиру…

Когда Крендель потом рассказывал Денису Волкову, что Патагонию за такой «набой» даже бить не стали при встрече, Денис, слушая, хохотал, как сумасшедший. Единственное, чего так и не смог понять Крендель – это то, куда же в итоге делись палехские шкатулки – а они исчезли из квартиры бесследно.

Что же касается Штукина, то он никому из коллег не рассказывал о своем внедрении, полагая (совершенно справедливо), что если эта история дойдет до ушей начальства – оно не оценит юмора…

…Шло время, дни складывались в недели, недели – в месяцы, а месяцы в годы. Постепенно из волчонка-одиночки Штукин превращался в волка, – но не менее одинокого. Он стал очень хорошим опером, причем, что называется – широкой специализации. Он раскрывал разбои и убийства, квартирные кражи, мошенничества и серийные развратные действия. Его уважали коллеги и блатные, начальство ценило и прощало ему всякие выкрутасы, поскольку Штукин давал показатель. Он старался много читать, а еще больше любил беседовать с интересными людьми, с которыми его время от времени сталкивала оперская планида. Штукин казался удачливым и уверенным в себе, он нравился женщинам, правда ни одна из его многочисленных интрижек так и не переросла в роман.

И никто не замечал, что, несмотря на все удачи и успехи, парня что-то грызет изнутри, не давая покоя. Валера и сам не мог понять, что же его гложет, но все чаще и чаще ощущал какую-то тоску, иногда переходящую в злость и ярость, которые, собственно говоря, и прорывались наружу его странными авантюрными выходками. Он словно иногда в рулетку с судьбой начинал играть – впутывался в рисковые истории, которые могли стоить ему не только карьеры. Но ему везло, а победителей, как известно, не судят, даже таких, которые будто специально нарываются на проигрыш…

…Природу собственной тоски Штукину помог осознать случай. Хотя, наверное, не в этом случае и дело было – Валера сам дозрел до понимания, а все остальное стало лишь толчком…

…Все началось со случившегося на территории 16-го отдела убийства, а произошло оно по странному стечению обстоятельств ровно за три дня до того, как полковнику Ильюхину было поручено подыскать кандидатуру на внедрение в «империю» Юнкерса…

…Большинство криминальных убийств, совершенных не только в России, но и по всему миру, страшны своей скучной и предсказуемой неинтересностью, отличаясь друг от друга лишь марками дешевых спиртных напитков, употребленных злодеями. Расположенный на Васильевском острове (то есть, фактически, в центре Петербурга – многомиллионного европейского города) 16-й отдел милиции сталкивался со случаями, подтверждавшими эту догму, не реже трех-четырех раз в неделю. Штукин, в свое время, очень быстро привык к команде «У нас убой!» и ко всему, что за этой командой следовало. Профессиональный цинизм вырабатывается быстро. В подавляющем большинстве «убоев» не было никакой тайны, и для их раскрытия не требовались шерлокхолмсовские методы. Типичная картина убоя – это труп, которому раз пятнадцать дали по голове утюгом или засадили в живот столовый нож, и находящийся где-нибудь неподалеку в состоянии даже не тяжелого, а тяжкого алкогольного опьянения, «киллер». Последний, как правило, валялся либо где-нибудь на кухне или же успевал отползти до ближайшего притона.

Орелика брали за шиворот и тащили в отдел, где он практически сразу писал явку с повинной. Штукин часто издевался над этой профанацией: «Ишь ты! Молодец какой! Сам явился и отписал не что-нибудь, а явку!» Убийцы его сарказма не понимали, поскольку думали больше о стакане портвейна, который за правильное поведение обещал налить оперсостав. «Явка» отписывалась, стакан наливался, и, как говорится – с богом, православные, – на лесоповал!

«Настоящие» убийства случались намного реже, но все-таки встречались…

Этот день, 8 ноября, был днем особенным – послепраздничным и предпраздничным одновременно… Валера Штукин запомнил его навсегда, потому что именно в этот день могла коренным образом повернуться его судьба. Могла.

…Преступление произошло еще до утреннего «сходняка» у заместителя по уголовному розыску. Когда к 9.20 к нему в кабинет стали подтягиваться хмурые после отмечания 82-й годовщины Октябрьской революции опера, зам уже ругался о чем-то с дежурным и практически «запинал» по телефону ответственного от руководства РУВД – начальника соседнего 30-го отдела. Тот решил «тряхнуть стариной», сам к восьми утра выехал на труп (находившийся на территории 16-го отдела) и так топорно организовал работу, что, как выразился заместитель по УР: «…лучше б ты меня дождался и ничего своими граблями не трогал…»

А суть дела сводилась к следующему: в 7.15 из службы «02» раздался звонок дежурному РУВД с информацией об убийстве на Кожевенном заводе. Выехали, убедились, то-се – выяснилось, что убийство произошло не на самом заводе, а в арендуемом в его помещениях офисе некой юридической фирмы «Алиби». В кабинете директора этой фирмы лежал труп практически без головы, поскольку в эту голову попало два заряда картечи из ружья или обреза двенадцатого калибра. Пока вызывали хозяев и работников офиса, пока эксперт скандалил на тот предмет, что у него заканчивается дежурство – начальник 30-го отдела поруководил: согнал всех, кого не нужно, и разрешил всем, кому нужно, дожидаться утренних пересменок. В результате заместитель по УР шестнадцатого отдела вместе с операми выехали лишь к десяти на уже прокуренное и затоптанное место происшествия.

Первое, что увидел Штукин, еще даже не войдя в офис – это как оставленные бдить у входа милиционеры ППСМ тайком курят сигару, сладострастно отплевываясь. Зам это тоже увидел, потемнел лицом и, отвернувшись, чтобы не видеть их рожи, рыкнул:

– Если спиздили еще и мобильник – на этот раз посажу!

Надо сказать, что мелкие кражи с мест происшествий – дело, к сожалению, обычное. И это не поклеп на нашу родную милицию, поскольку об этом знают абсолютно все, посвященные в рутину ОРМ – и знают, к сожалению, не понаслышке…

Следователь прокуратуры прибыл на удивление быстро. Штукина бросили на установление личности трупа, а Потемкину поручили заняться руководством «Алиби». Руководство пребывало в прострации, стонало, мычало и на позывные не откликалось.

– Ты не тукань! – озлился наконец Потемкин. – Этот «всадник без головы» в чьем кабинете – в твоем или моем?! Я тебе не мисс Марпл, у меня шестисот страниц для расследования нету – мигом на киче окажешься! Создашь потом в колонии-поселении ООО «Чистосердечное признание»!

Генеральный директор «Алиби» упал в кожаное кресло и, совсем не театрально, вдруг взрыднул:

– Это Гриша!

Поскольку лицо директора было закрыто его же ладонями, Потемкин улыбнулся и подмигнул всем, кто слышал – мол, развалили дядю, а остальное – дело техники. Потом опер снова построжал лицом и подналег на директора:

– Гриша – это который тут отдохнуть прилег или Гриша – который по городу бегает и людям головы сшибает?!

Генеральный бессильно поник головой:

– Гриша – это крыша!

Потемкин кивнул понимающе и нехорошо улыбнулся:

– А крыша – это, очевидно – Гриша?! Э, папаша! Как там тебя… юридическое сопровождение грузо-разгрузочных работ… сконцентрируйся! Гриша – убийца?

– Уму! – всхлипнул себе в рукав юрист.

– Уму или угу?!

– Угу.

– Угу или убийца?

– Он убил.

– Отлично! – Потемкин потер руки и кивнул Боре Уринсону. – Давай его на базу – пусть там ваяет подробно про Гришу и крышу. Слабины не давай! Начнет петлять – оформляй в камеру!

Последнее Потемкин добавил, конечно же, для острастки и от собственного куража, но Уринсон подыграл ему, серьезно кивнув, как начальнику, отдавшему однозначный приказ подчиненному.

– У безголового документы на гражданина Швеции, вот только фамилия советская – Романов, – переписывая паспорт и еще какие-то бумаги, сказал Штукин.