Синие линзы и другие рассказы (сборник) - Дафна Дюморье

– Почему только сейчас, ночью? – спросила Дебора. – Почему не днем, когда я приходила к пруду?

– Это такой фокус, – сказала женщина. – Ловишь нужный момент. Мы все время здесь, наша жизнь течет рядом с вашей, но никто этого не знает. Фокус легче удается ночью – вот и все.

– Так я, значит, вижу сон? – спросила Дебора.

– Нет, – сказала женщина, – это не сон. И не смерть. Это тайный мир.

Тайный мир… Что-то такое, о чем Дебора всегда знала, и теперь картина прояснилась. Память об этом и облегчение были так безмерно велики, что, казалось, что-то взорвалось в ее сердце.

– Конечно… – сказала она, – конечно же…

И все когда-либо бывшее встало на свои места. Дисгармония исчезла. Радость оказалась невыразимой, порыв чувства словно на крыльях воздуха поднял ее прочь от турникета и женщины, и к ней пришло полное знание. Вот что это было – поток знания.

«Значит, все-таки это не я сама, – подумала она, – я знала, что не я. Просто мне дали такое задание».

И посмотрев вниз, она увидела слепую малышку, которая пыталась найти дорогу. Жалость охватила Дебору, она наклонилась и положила руки на глаза девочки, и они раскрылись, и оказалось, что это она сама в два года. И она вспомнила. Это было, когда умерла ее мать и родился Роджер.

– Это совсем не важно, – сказала она девочке. – Ты не потерялась. И не надо больше плакать.

Тогда ребенок, который был она сама, растаял, растворился в воде и в небе, и радость набегающего потока усилилась так, что тела не стало совсем – осталась лишь сущность. Не было слов – только движения. И биение крыл. Превыше всего – биение крыл.

– Не отпускай меня!

Это был стук сердца в ушах, и крик, и она видела, как женщина у турникета протянула к ней руки, чтобы удержать. Потом наступила такая темнота, такая мучительная, ужасная темнота, и снова – нарастающая боль во всем теле, свинцовая тяжесть в сердце, слезы, непонимание. И голос, говорящий «нет!», был ее собственный резкий, повседневный голос, и смотрела она на беспокойные деревья, черные и зловещие на фоне неба. Одна рука была безвольно опущена в воду пруда.

Дебора села, продолжая рыдать. Рука, побывавшая в пруду, была мокрой и холодной. Девочка вытерла руку о коврик. И вдруг ее охватил такой страх, что тело обрело власть над собой, и, отбросив коврик, она кинулась бежать по тропе, и теперь темные деревья насмехались над ней, а приветливость женщины у турникета обернулась притворством. Безопасность была в доме, за задернутыми шторами, надежность – с бабушкой и дедушкой, спящими в своих постелях, и, как лист, гонимый ураганом, Дебора пронеслась по лесу, через серебряно-росистый луг, вверх по ступенькам позади террасы и, через садовую калитку, к задней двери.

Спящий, надежный дом принял ее. Он был похож на старого, степенного человека, который перенес много испытаний и обрел опыт. «Не обращай на них внимания, – словно говорил он, кивая головой (а есть у дома голова?) в сторону оставшихся за спиной лесов. – Они-то не внесли никакого вклада в цивилизацию. Я – другое дело: я создан человеком, и я не то что они. Твое место здесь, дитя мое. Устраивайся поуютнее».

Дебора поднялась обратно наверх, в свою спальню. Здесь ничто не переменилось. Все то же самое. Подойдя к открытому окну, она увидела, что леса и луг как будто совсем не изменились с того момента – бог знает сколько времени тому назад, – когда она стояла здесь, решая, идти ли к пруду. Единственная перемена случилась в ней самой. Возбуждение ушло, напряженность – тоже. Даже ужас тех последних мгновений, когда испуганные ноги принесли ее к дому, казался ненастоящим.

Она задернула шторы, совсем как это сделала бы бабушка, и забралась в кровать. Ее ум был занят сейчас практическими трудностями – как объяснить, почему матрас и коврик оказались около пруда. Уиллис может найти их и сказать дедушке. Ощущение своей подушки и своего одеяла ее успокоило. Обе эти вещи были привычны. И усталость тоже: это была обычная телесная боль – такая бывает, если слишком много прыгать или играть в крикет. Вопрос, однако, в том – и последним осознанным усилием мысли было решено отложить его решение до утра, – что реально? Безопасный дом или тот тайный мир?

2

Когда Дебора проснулась утром, она сразу же поняла, что настроение у нее плохое. И таким оно будет весь день. Глаза болят. Шеей не пошевелить, а во рту – вкус, как от магнезии. К ней в комнату тут же вбежал Роджер, с лицом улыбающимся и свежим после сна без сновидений, и запрыгнул на кровать.

– Пришла, – объявил он, – жара пришла. Будет сорок в тени.

Дебора подумала, как безотказным способом испортить ему день.

– По мне, так хоть пятьдесят, – сказала она. – Я собираюсь читать все утро.

У Роджера вытянулось лицо. В глазах появилась растерянность.

– А как же домик? – спросил он. – Мы ведь думали строить домик на дереве. Ты что, не помнишь? Я хотел раздобыть у Уиллиса досок.

Дебора повернулась в постели и поджала колени.

– Хочешь – строй, – сказала она. – По-моему, это глупая игра.

Она закрыла глаза, притворяясь спящей, и вскоре услышала, как брат медленно побрел в свою комнату, а потом раздался удар мячом о стену. Если и дальше так пойдет, злорадно подумала она, дедушка станет звонить в колокольчик и Агнес, пыхтя, потащится вверх по лестнице. Ей хотелось всеобщего неудовольствия. Она надеялась на ворчание и перепалки, на ссоры и нежелание говорить друг с другом. Ведь мир так устроен.

Кухня, где дети завтракали, выходила окнами на запад, и потому по утрам солнце туда не заглядывало. Агнес развесила в ней липучки от ос. Пшеничные хлопья с молоком на этот раз получились вязкими. Дебора недовольно размазывала месиво ложкой.

– Это из новой пачки, – сказала Агнес. – Очень уж ты стала разборчива.

– Дебора не с той ноги встала, – заметил Роджер.

Эти два замечания, соединившись, подтолкнули ее к действию. Дебора схватила первое, что подвернулось под руку, нож, и швырнула в брата. Нож чудом не попал в глаз, но поранил щеку. Удивленный, Роджер поднял руку к лицу и обнаружил кровь. Он был задет – не брошенным в него ножом, но поступком сестры; лицо его вспыхнуло, и нижняя губа задрожала. Дебора выбежала из кухни, хлопнув дверью. Собственная ярость мучила ее, но она все еще была во власти своего настроения. Проходя по террасе, она увидела, что случилось худшее. Уиллис обнаружил надувной матрас и коврик и разложил их просушиваться на солнце. Он разговаривал с бабушкой. Дебора попыталась ускользнуть назад, в дом, но было уже поздно.

– Дебора, как небрежно с твоей стороны, – сказала бабушка. – Я каждое лето говорю вам, детям: я не против того, чтобы вы брали вещи из летнего домика, если только вы убираете их потом на место.

Дебора знала, что надо извиниться, но настроение не позволяло ей это сделать.

– Этот коврик давно моль проела, – пренебрежительно сказала она, – а у матраса непромокаемый низ. Ничего им не сделается.

Они оба ошеломленно смотрели на нее, и бабушка покраснела, совсем как Роджер, когда она швырнула в него ножом. Потом бабушка повернулась к ней спиной и продолжила давать указания садовнику.

Дебора зашагала по террасе, делая вид, что ничего не случилось, и, обогнув лужайку, направилась к саду, а оттуда – к полям. Она подобрала яблоко-падалицу, но, как только надкусила его, стало ясно, что оно неспелое. Дебора выбросила яблоко. Она подошла к воротам и села, глядя перед собой – ни на что. Повсюду такое притворство. Такая тоска. Таково, верно, было Адаму и Еве, когда их выгнали из рая. Райского сада больше нет. Где-то очень близко та женщина ждет у турникета, чтобы впустить ее, тайный мир совсем рядом, но ключ пропал. Зачем только она вернулась? Что ее привело назад?

Люди шли по своим делам. Старик, который приходил трижды в неделю помогать Уиллису, точил косу позади сарая. За полем, где тропинка, вившаяся меж живых изгородей, выходила к главной дороге, она разглядела макушку почтальона. Он катил на своем велосипеде к деревне. Она слышала, как Роджер зовет: «Деб? Деб?» Это означало, что он ее простил, но хмурое настроение не отступало. Собственная угрюмость стала ее наказанием. Вскоре по стуку молотка она поняла, что брат раздобыл у Уиллиса доски и принялся за сооружение домика. Он похож на дедушку: соблюдает порядок, который сам для себя установил.

Ее наполнила жалость. Не к себе, угрюмо сидящей на перекладине полевых воротец, а ко всем тем, кто просто живет в этом мире и не владеет ключом. Ключ у нее раньше был, и она его потеряла. Быть может, если она пройдет через этот долгий день, волшебство вернется и она обнаружит пропажу. Или даже сейчас, у пруда, может оказаться какая-то подсказка, видение.

Дебора соскользнула с ворот и пошла долгим кружным путем. Огибая поля, нещадно палимые солнцем, можно добраться до другой стороны леса, никого не встретив. Сухая пшеница сильно кололась. Чтобы не оцарапаться, приходилось держаться вплотную к живой изгороди, которая разрослась в сплошную стену. Наперстянка вымахала слишком высоко и теперь клонилась вниз пустыми раструбами, из которых уже повыпадали цветки. Повсюду росла крапива. Калитки на лесную сторону не было, и ей пришлось перебираться через ершистую живую изгородь с колючей проволокой – при этом она порвала трусы. Очутившись в лесу, Дебора почувствовала себя спокойней, но тропинки по эту сторону были некошены и заросли высокой травой. Ей пришлось брести по этой траве, словно по морю, раздвигая ее руками.