Четверть века в Большом (Жизнь, Творчество, Размышления) - И Петров

Я не знал, как поступить в данном случае, и сказал Жоржу Сориа, что этот вопрос мы решим завтра, а сам побежал на консультацию к послу. Выслушав меня, Сергей Александрович Виноградов заявил, что такой случай в его посольской деятельности встречается впервые, и дал согласие на предложение Жоржа Сориа.

Но меня волновало другое. Дело в том, что я все же где-то успел простудиться и чувствовал себя плохо. Когда у певца легкая простуда, небольшой насморк, он еще может участвовать в спектаклях и концертах. Но если раздражена трахея, то в этом случае он уже петь не может. А я как раз почувствовал начало ларинготрахеита.

Паническая мысль овладела мною: "Спел два спектакля, такой успех, и конец гастролям!"

Об этом я известил и посла.

- Вы понимаете, Иван Иванович, что это скандал,- говорил Сергей Александрович в волнении.- Такой ажиотаж вокруг ваших спектаклей! Нет! Отменить выступление невозможно! Вы должны петь! - Затем после небольшого раздумья он решил: - Сейчас наши товарищи отвезут вас к врачу, врач очень хороший, и все будет в порядке.

Вскоре мы были у врача. Врач-ларинголог, сын известного коммуниста Марселя Кашена, внимательно осмотрев мою носоглотку и трахею, пришел к заключению, что в таком состоянии я петь не смогу. Однако, выслушав все мои доводы по поводу последующих выступлений, Кашен, немного подумав, спросил:

- А как у вас сердце?

Я ответил, что до сих пор никаких претензий у меня к нему не было.

- Тогда давайте попробуем, может быть, что-нибудь и выйдет,- заключил он.

В течение двух дней мне делали инъекции довольно внушительных размеров. Что мне кололи, не помню, но, кажется, какой-то антибиотик. Кроме того, меня снабдили ингалятором и порошками. И произошло чудо. Наутро в день спектакля появился голос, а вечером я пел Мефистофеля в "Гранд-Опера". Правда, в прологе оперы я чувствовал еще какое-то неудобство, связанное с моим трахеитом, но уже в следующей картине, "На ярмарке", голос мне подчинился полностью. Когда я спел куплеты "На земле весь род людской", публика наградила меня овациями, и дальше спектакль шел с нарастающим успехом. Мне было особенно приятно, когда за кулисы пришла необыкновенно симпатичная пожилая седая дама - внучка композитора Гуно, и я услышал от нее много теплых приятных слов о моем выступлении в "Фаусте" в роли Мефистофеля.

Однако не обошлось и без конфузной ситуации. Оперой дирижировал Луи Форестье, профессор Парижской консерватории. Холодный музыкант, лишенный каких-либо эмоций. И случилось так, что после спетой мною серенады, обычно встречаемой бурными аплодисментами, он не сделал паузы и пошел дальше. Начался терцет, который заглушили аплодисменты публики, и этот красивый номер пропал. По сему поводу в газетах на следующий день Форестье изругали самыми последними словами. Писали, что это кощунство и издевательство по отношению к Гуно и к гостю из России. Как его только не поносили! Однако обо мне опять были восторженные рецензии во всех газетах.

Через день в одном из самых больших концертных залов Парижа "Пале де Шайо" состоялся мой сольный концерт. Когда я вышел на сцену и посмотрел в зал, то у меня захватило дух от такого количества людей. Дамы, как я успел разглядеть, были в вечерних платьях и в небрежно накинутых на плечи манто из каракуля или норки, кроме того, на них сверкали драгоценные украшения. Мужчины же были в смокингах, крахмальных рубашках с бабочкой.

Сразу же, при первом моем появлении на сцене, публика очень тепло приветствовала меня,- видимо, резонанс после спетых мною трех спектаклей сделал свое дело.

В первом отделении концерта я пел романсы русских композиторов: Глинки, Чайковского, Бородина, Рахманинова, Шапорина. Второе отделение состояло из произведений Шуберта, Шумана, Верди, Гуно.

Прием был великолепный, и мне пришлось спеть еще одно, третье отделение, на "бис" семь романсов. Прекрасно аккомпанировал мне Александр Павлович Ерохин.

И вообще все было прекрасно: зал, публика, настроение.

Нечего и говорить, что в перерыве между спектаклями и репетициями я использовал каждую свободную минуту, чтобы побродить по Парижу.

Гюго, Бальзак, Мопассан, Ромен Роллан, Золя и многие другие замечательные писатели познакомили нас с Францией, с Парижем и его достопримечательностями. Много видели мы и кинокартин об этой стране, но все это несравнимо с тем впечатлением, которое получаешь, когда сам находишься в Париже и убеждаешься, насколько он красив и какое могущественное воздействие на душу оказывает вдохновенное творчество.

Выходя из "Гранд-Опера", я попадал на площадь Оперы и шел по одной из вытекающих из нее улиц - Бульвару капуцинов, Итальянскому бульвару или Бульвару Мадлен, который ведет к церкви св. Мадлен, напоминающей греческий храм, опоясанный колоннадой.

Направо от "Гранд-Опера" идет небольшая улица Мира, которую венчает Вандомская колонна - она особенно красиво смотрится вечером, освещенная огнями. Прямо от "Гранд-Опера" берет начало улица Оперы, в ее конце расположен знаменитый театр "Комеди Франсез".

Но больше всего мне нравились неповторимые ансамбли Парижа, которыми можно любоваться месяцами, например, знаменитый Лувр, триумфальная арка Дю Карусель, сад Тюильри. Сад этот очень красивый: подстриженные кустарники, необыкновенно подобранные сочетания цветов, аллеи со скамейками для отдыха.

Однажды я вошел в центр площади Дю Карусель и хотел сфотографировать на память особенно понравившиеся мне виды. Вдруг ко мне подошел какой-то француз и стал что-то объяснять. Я тогда только начал изучать французский язык, поэтому плохо его понимал, но он повел меня на определенное место и показал, что в пролете Триумфальной арки виден египетский обелиск, который стоит на площади Согласия. Дальше открываются Елисейские поля и в конце триумфальная арка Звезды. Вся эта панорама была незабываема.

Наиболее сильное впечатление производит арка Звезды, когда смотришь на нее с улицы де Голля: именно тогда она кажется особенно огромной. Я поднимался вверх на балюстраду, которая сделана специально для обозрения Парижа, и любовался двенадцатью лучами улиц, которые расходились от меня в разные стороны. Красиво бывает в этом месте и по вечерам, когда поток машин создает игру красных и светлых огней.

На Елисейские поля - самый торжественный проспект Парижа - я любил смотреть с площади Согласия. Он открывался, обрамленный кустарниками и каштанами, сверкающий витринами богатых магазинов.

Нравилось мне и бродить по берегу Сены, и смотреть через мост Александра III, незабываемый благодаря своим колоннам и позолоченным фигурам, как на фоне Поля инвалидов, украшенного цветами, вырастал дворец Инвалидов.

Замечательное произведение архитектуры - знаменитый Нотр-Дам, воспетый многими поэтами и писателями. Он находится на острове, который образует Сена. Я не буду о нем много рассказывать, он хорошо известен и по фильмам, и по открыткам, но мне особенно нравился вид на Нотр-Дам со стороны набережной Монтенбло. Окруженный каштанами, он тянется вдоль реки, крутых гранитных стен набережной, обвитых не то плющом, не то виноградником.

Запомнился мне и Пантеон. Если смотреть на него сквозь улицу Суфло с ее фонтанами и нарядными зданиями, то создается особый, праздничный эффект.

Ну, конечно, впечатляет и Эйфелева башня - символ города. Ее видно издалека со всех точек Парижа. Но вблизи ее громадная конструкция поражает и невольно вызывает удивление, как в те времена Эйфель мог построить такое сооружение.

Очень красива и набережная Сены. Вдоль реки проложены дорожки для прогулок пешеходов, создано много уголков, где можно просто посидеть у воды, посмотреть, как рыбаки ловят рыбу. А бесчисленные мосты над Сеной служат прибежищем для бездомных людей.

Улицы, бульвары, площади, сады, маленькие улочки, скверы - в Париже их бесчисленное множество. Хотелось везде побывать и все увидеть! И какое же радостное чувство я испытал, когда прочел название одной из улиц Севастопольский бульвар.

Несмотря на то, что я был очень занят на репетициях и спектаклях и не имел возможности долго бродить по Парижу, я все-таки посетил музей Родена. В нем, к сожалению, осталось мало произведений великого скульптора. Большинство из них вывезено за рубеж, за океан, и все же то, что осталось, запоминается на всю жизнь. Например, мое воображение захватили композиции "У врат ада" и "Рука дьявола" (на протянутой руке двое обнявшихся влюбленных; они прикрыты другой рукой, и создается впечатление, что они - в ловушке). Очень красива скульптура "Поцелуй", выразительны бюсты Бальзака.

Был я и в Лувре, но, можно сказать, в этот раз "бегом". Лувр нужно осматривать месяцами.

За время гастролей в Париже я много общался с артистами театра: солистами, хористами, инструменталистами и рабочими сцены. Мы по-дружески разговаривали (тогда еще с помощью переводчика) и даже сфотографировались на память. В конце гастролей меня пригласили в Дом актера (если можно его так назвать, так как он занимает две-три комнаты, человек на сорок-пятьдесят), который находится неподалеку от "Гранд-Опера". Туда же пришли шикарно одетые солистки оперы и многие артисты. Дамы сняли свои норковые и каракулевые манто, бросили их на ворсистый ковер, который покрывал пол, сели на него и пригласили последовать их примеру и меня.