Осень прежнего мира - Константин Бояндин

В Малом зале народу было, тем не менее, немало. Обстановка была другой. Не было рядов кресел, зал не имел форму амфитеатра — черная доска под ярко-белой стеной, забранные тяжёлыми тёмными портьерами все остальные стены, кафедра-возвышение в центре зала и ряды кресел — вдоль стен.

Да тут человек сорок, прикинул Ользан, немного оробев. Шутка ли — выступать перед известнейшими учёными и магами. Съедят меня, подумал он обречённо. Что не съедят, тут же закопают. Медленно, стараясь держаться с достоинством, он поднялся на возвышение и положил перед собой папку с эскизами. Назначение матового серого прямоугольника, что занимал изрядную часть трибуны, ему уже подсказали. Всякий лист, положенный на него, тут же отображался над доской, на белой стене, в увеличенном виде. В оптике местные маги преуспели немало.

Ользан представился — ничего в ответ не последовало — и, поначалу сбиваясь и делая паузы, он принялся рассказывать о том, как впервые заинтересовался археологией и историей, как постепенно освоил большинство рутинного труда, которым приходилось заниматься в походах, как отправился — восемнадцати лет от роду — в первый поход…

Интересно, они так и будут слушать молча всё, что я ни скажу? — подумалось ему. Лица, обращённые к нему, выражали вежливую заинтересованность, некоторые делали записи. Боги, куда меня понесло, подумал юноша обречённо, глядя, как по лицам слушателей пробегают улыбки — после того, как он упомянул эпизод с ожившим грифоном. Кем я им кажусь, клоуном?

Он не успел заметить, как постепенно вокруг него вновь начал сгущаться туман и, заставляя его напрягать слух и говорить чуть громче, вновь полился поток чужих голосов, о чём-то шепчущих, ведущих друг с другом неторопливые беседы. Только этого не хватало, подумал Ользан мрачно, завершая своё повествование. Ноги его вновь стали ватными и он вцепился в кафедру обеими руками. Сейчас меня стошнит, подумал он бессвязно. Вот уж будет достойное завершение доклада.

Прямо перед ним стена, на которой висела доска, раскололась, и сквозь ровную вертикальную трещину внутрь хлынул ослепительный, жаркий свет.

Краем глаза Ользан заметил, что все в зале, мягко говоря, возбуждены. Все встали со своих мест и глядели на него, не отрываясь, — словно на пророка, закончившего вещать о будущем. Некоторые сжимали в руках блестящие прозрачные шарики (записывают выступление, подумал Ользан вяло), некоторые оживлённо жестикулировали, указывая в его сторону. На трещину никто не обращал ни малейшего внимания.

Смотрите, — хотел крикнуть Ользан, указывая на медленно расползающуюся щель в пространстве, но язык его присох к горлу и от непереносимого жара, что изливался из разлома. Перед глазами всё закружилось и мир полетел в пустоту.

История 4. Компромисс

XIV

Он пришёл в себя от полной тишины, сдавившей его уши. Стук сердца гулко отдавался во всём теле.

Открыв глаза, он понял, что лежит в постели.

Но не у себя дома. Совершенно непонятно, где всё это находилось. Ользан смутно ощущал сильный голод, ясность мышления и — самое неприятное — провал в памяти. Ну да, трещина в стене, тошнота и жар. Он прикоснулся пальцами к вискам, но ничего не произошло. Тогда он открыл глаза.

Комната была невероятно высокой — метров десяти в высоту. При всём этом она была невелика в других измерениях: почти всю её занимала кровать. Кровать была исполинской: Ользан мог поместиться на ней несколько раз в обоих направлениях. Ничего не понимаю, подумал он с недоумением, озираясь. По правую руку от него была дверь — массивная на вид, плотно закрытая. По левую на стене тускло светился жёлтым светом небольшой шарик на изящной подставке. Ночник, значит.

— Где я? — спросил он — прежде всего, чтобы разогнать давящую тишину. Гортань повиновалась не сразу. То, что удалось извлечь из неё поначалу, сделало бы честь карканью вороны. Правильно выговорить слова удалось только с третьей попытки.

Никто не отозвался, но зато Ользан услышал несомненное тиканье часов. Солидных, больших часов, что были в состоянии идти десятками лет, переживая своих владельцев. Он запрокинул голову и увидел часы у изголовья. Те действительно были солидными — с корпусом, украшенным росписью. Что за странная причуда, подумал юноша, извиваясь и стараясь посмотреть на часы как следует. Двигаться было крайне неудобно, — и перина, и одеяло были очень мягкими. Впрочем нет. Податливыми. Он тонул в них при попытках пошевелиться. Сесть ему удалось лишь с огромным трудом.

Едва он сел, как в висках у него загрохотал, ритмично нанося удары, тяжёлый молот. Ользан прижал ладони к ушам и ощущение быстро прошло. Сколько времени я здесь нахожусь? — гадал он. Ощущения времени не было (часы показывали три часа, но это ничего не значило). Сутки? Более? Он неожиданно вспотел. Одеяло было толстым, тёплым и, как и перина, абсолютно белым.

Надо бы встать, подумал он. Видать, здорово меня скрутило… в лечебнице Оннда таких мест нет. Да и вообще он о таких комнатах (палатах, поправил его внутренний голос — несомненно, это лечебная палата) он в жизни не слыхал. «Причалив» к краю кровати, Ользан заглянул под неё. Пусто. Поглядел вокруг. Тоже пусто.

Это было уже нехорошо. Не было ни одежды, ни минимальных удобств для… в общем, понятно. Дверь не поддавалась. Прекрасно! Ользан представил, как он нагишом бегает по комнате, пытаясь отыскать уборную и рассмеялся. Смех звучал как-то безумно, но дело своё сделал: привёл его окончательно в чувства.

Под ногами оказался ковёр — тёмный, почти чёрный. Ноги в нём тонули по щиколотку, но казалось, что они ступают по тёплой и влажной земле. Ользан даже поднял ногу и пригляделся — нет, ничего к ней не пристало.

Да что же это за наваждение такое?

— Есть здесь кто-нибудь? — спросил он громко, и слабое эхо откуда-то с потолка было ему ответом.

Затем из-за двери послышались тихие звуки приближающихся шагов, и Ользан поспешил юркнуть обратно в постель. Ощущение было странным: перина, одеяло и подушка казались живыми на ощупь.

Дверь бесшумно отворилась и в комнату вошла целительница — судя по нагрудному знаку. Правда, одежды у неё были не зелёные, а белые, но какая разница? Женщина взглянула на него удовлетворённо (так мог бы глядеть садовник на ухоженное и изящное дерево, что вырастил своими руками) и присела возле кровати.

По комнате распространился запах ландыша. Поздновато для них, подумал Ользан невпопад и молча посмотрел в глаза вновь пришедшей.

— Я Мелларно, — представилась целительница и чуть наклонила голову. — Приятно видеть, что вы поправляетесь. Что-нибудь болит?