Игра втемную - Александр Золотько

– А почему они должны выполнять ваши требования? – прикинувшись наивным, спросил я и тут же испугался за состояние здоровья гостя.

Американец чуть не поперхнулся вареником и назидательно сказал:

– Они должны выполнять наши требования!

– Ладно, предположим, республика Гана потребует, чтобы США прекратили всяческие атомные разработки.

– А почему это Гана полезет в наши внутренние дела?

– А почему Америка лезет во внутренние дела Северной Кореи? – вопросом на вопрос ответил я и налил Джеку вина.

Тот задумался и размышлял, пока не осушил два бокала. По его лицу я понял, что он в совершенно искреннем недоумении. Он действительно никогда не задумывался об исключительном положении своей страны.

– Действительно, – наконец сказал он, а я перевел разговор в другое русло.

С тех пор я смотрю на американцев как на недостаточно информированную нацию. Зачем им знать, как оно на самом деле. Им достаточно того, как оно все видится им. Из общения с тем же Джеком я понял, что свои боевики американцы смотрят с таким же интересом, как и мы. Для них это тоже нечто фантастическое и невероятное.

Целых два дня я наслаждался покоем и даже начал забывать о своих переживаниях. И, как оказалось, напрасно. Чертова жизнь лупит, если не сразу в лоб, так с вывертом по печени. Очередной этап моих неприятностей снова начался со звонка Главного. В 9-15 он вытянул меня из-за стола.

– Ты вчера вечером телевизор смотрел?

– Да, смотрел, – ответил с небольшой заминкой я, но на счет видушника уточнять не стал.

– Как ты относишься к тому, что убили Листьева?

– Плохо… Кого убили?

– Вчера в девять часов вечера убили Влада Листьева.

– Так… – протянул я. Нельзя сказать, что меня поразило горе. Смысл сказанного до меня дошел не сразу.

– Ты понимаешь, что нужно ехать?

– Понимаю, – сказал я, и тут до меня дошло: мне нужно ехать в Москву.

– Бери вещи, приезжай в редакцию, надо решать вопросы с билетами, но завтра ты должен быть в Москве.

– Все нормально, успеваем. Вчера убили, завтра начнется прощание, как положено. Значит, ехать надо на три дня, не меньше: день – прощание, день – похороны, неизвестно, во сколько они закончатся, и день на всякий случай.

– Давай в редакцию, здесь решим все вопросы. Пока, – Главный положил трубку.

С этой минуты меня вел не рассудок, а азарт. Далеко не каждое событие вдохновляет нашего Главного на командировку. И далеко не каждая командировка выпадает мне. Я с трудом представлял, что именно можно накопать в Москве за три дня такого, чего не будет написано в московской прессе. Даже если бы кто-нибудь из друзей и родственников Листьева и согласился ответить на мои вопросы, то уж во всяком случае, не в день похорон и прощания. Я складывал вещи в сумку, потрошил холодильник и собирал бумаги, а в голове, пощелкивая, выстраивался план предстоящих действий в Москве. Останкино – это понятно, дом и квартира, хотя бы снаружи, – тоже наверняка. И кладбище – хоронить будут скорее всего на Ваганьковском – Листьев был не самым последним человеком в этой стране. Но вот что странно, собираясь и прикидывая, я как-то не задумался над самим фактом. Принял известие о смерти не как информацию к размышлению или повод к грусти. Возник азарт и предкомандировочный мандраж. Прав был Юрка Швец, для газетчика главное в любом событии – масштаб и вытекающие возможности. Времени на переживания не остается. Вырвать клок, пока другие не растащили.

Это уже потом, через пару дней после возвращения и выхода из стрессового состояния, в голову пришла простая мысль о трагедии и непоправимости произошедшего. Но даже тогда все это виделось ненастоящим и нереальным.

В то утро меня смог по телефону поймать еще один человек. Владимир Александрович позвонил в тот момент, когда я открывал входную дверь.

– Добрый день, Александр Карлович, – сказал Владимир Александрович. – Извините, что я вас побеспокоил, но у меня к вам есть большая просьба.

– Ради Бога, Владимир Александрович, – наш председатель далеко не каждый день обращается с просьбами. Да и в любом случае оказать ему услугу всегда приятно и необременительно.

– Если бы вы смогли по своим каналам выяснить кое-что по поводу убийства…

– Я сегодня как раз по этому поводу еду в Москву. Вернусь – расскажу, – состояние предстартового мандража не лучшим образом сказывается на умственных способностях, иначе я сразу же понял бы, что Владимир Александрович звонит не по поводу убийства Листьева.

– В Москву? – переспросил Владимир Александрович.

– Я сегодня еду в Москву в связи с убийством Листьева. Приеду в воскресенье. Если дело терпит, то в понедельник я к вашим услугам.

– Я, собственно, по поводу убийства в понедельник. Там еще милиционер погиб.

– Простите, ради Бога, я сейчас на старте и два дня не ходил в милицию за информацией. Давайте все-таки созвонимся с вами в воскресенье вечером или встретимся в понедельник.

Я положил трубку и вылетел на улицу.

Весь оставшийся день слился в сплошную полосу переходов и переездов. Деньги, билеты, обменные пункты, снова деньги. В процессе выяснилось, что еду в Москву не один, а с видеооператором, и буду снимать фильм – не меньше. А в свободное от основного задания время буду искать возможность организовать еще интервью с разными людьми, возможно, артистами, если мой сослуживец Парамонов мне в этом поможет. На него, кстати, было возложено и почетное право забронировать нам гостиницу. Во всей этой беготне я сам не понял, когда и, главное, зачем сунул в сумку свой желтый конверт. Наверное, рефлекс.

2 марта 1995 года, четверг, 10-00 по местному времени, аэропорт восточнее Сараево.

Прибывшего русского сопровождал офицер из штаба сил по поддержанию мира в бывшей Югославии. За два часа до его появления штаб выходил на связь и предложил оказывать всяческое содействие корреспонденту из России. Сопровождать корреспондента было поручено офицеру по связи с прессой из штаба 8-го парашютно-десантного полка морской пехоты, и лейтенант сразу же проводил гостя к бронеавтомобилю «панард», обменявшись с русским рукопожатием. За время общения с представителями средств массовой информации лейтенант Антуан Тома научился с первого взгляда относить приехавших к той или иной категории по своей классификации. У русского сразу чувствовалась уверенность в себе, уравновешенность и опыт. Спокойно разместив свою дорожную сумку, корреспондент молча одел предложенный бронежилет и белую каску. Потом оглянулся на сопровождающего из штаба сил ООН и кивнул. Сопровождающий отдал честь. Тома терпеливо ждал. Русский сел в бронеавтомобиль, лейтенант – следом, захлопнул дверцу.

КПП на выезде проехали не останавливаясь – солдаты знали машину французских парашютистов. Ехали молча, неподалеку от двух сербских танков, сгоревших еще во время первого штурма, русский обернулся к лейтенанту:

– Где сейчас находится полковник?

– Полковник в штабе четвертого батальона, – ответил Тома. Русский говорил на французском чисто. У него чувствовался даже характерный нормандский выговор.

– Штаб все еще в «Скандарии»? – уточнил русский.

– Да, как и прежде. Это в центре города, – начал было пояснять Тома, но русский уже отвернулся от него и снова сосредоточил свое внимание на дороге.

Через все КПП бронеавтомобиль прошел без приключений. Тома приветствовали как старого знакомого, документы русского проверяли внимательно, но не долго. На чей-то вопрос он ответил на английском, как показалось Тома, чисто и без акцента.

«Панард» выехал на Воеводе Путника – длинную прямую магистраль с четырехрядным движением. Высотные дома вдоль шоссе были новыми, но носили на себе явные следы войны. Оспины от пуль и осколков густо покрыли фасады многих из них, а там, где в дома попадали ракеты, зияли закопченные проемы.

– Скоро «Аллея снайперов»? – снова нарушил молчание русский.

– Километр-два, – ответил Тома и усмехнулся про себя. Русский оказался все-таки не железным, и его проняла слава «аллеи». Собственно, опасаться было чего – снайперы обеих сторон с особым удовольствием простреливали этот участок Воеводе Путника.

– Особенно часто снайперы работают вон из тех четырех высотных домов, – сказал Тома, показывая пальцем.

– Четыре белых высотных дома, – не глядя в окно, сказал русский.

«Панард» разогнался, чтобы побыстрее выйти из зоны обстрела. Когда «аллея» закончилась, Тома почувствовал, как помимо воли затаил дыхание, и с облегчением выдохнул. Водитель-капрал оглянулся на пассажиров, понимающе взглянул на лейтенанта и слегка пожал плечами, натолкнувшись на спокойный взгляд корреспондента.

«Будь я проклят, – подумал капрал, – он такой же корреспондент, как я балерина». На балерину капрал Жак Бри из Марселя был похож меньше всего.