Оборотень - Фридрих Незнанский

   Кол ждал металлического холодка у затылка, но вместо этого Виталий брезгливо толкнул его носком туфли:

— Вставай, дерьмо, пошли.

   Тот с трудом разогнулся, на лице были грязные разводы от пыли и слез. Он не знал, куда его поведут, но даже обрадовался той частью сознания, которая еще была на это способна. Все равно куда, лишь бы прочь с проклятого места.

   Или его все-таки решили оставить в живых? В самом-то деле, ну какая им корысть в его смерти?..

   Радовался он недолго. Очень скоро перед ним разверзся провал, из которого в полном смысле слова тянуло могилой. Это и была могила, заранее выкопанная рабочими для завтрашнего погребения. Кол не успел прийти в ужас: его сильно толкнули в спину, и он, неуклюже взмахнув руками, то ли спрыгнул, то ли свалился на дно. Следом, больно ударив его по колену, полетела лопата.

   — Рой, сволочь! — распорядился Виталий. И добавил, обращаясь уже не к нему: — Углубит малость, и хватит... Покойничка сверху поставят, и ладушки...

   Кол отбросил лопату, словно ядовитую гадину, готовую его укусить. Сверху бил электрический свет, и он во всех подробностях видел слои глины, перегноя и камней на стенках могилы. ЕГО МОГИЛЫ. Ему внезапно перестало хватать воздуха.

   Комья земли, потревоженные движением, сыпались на него градом: его как будто начали уже зарывать.

   — Ну мужики!..— Голос срывался, он уже почти беззвучно шевелил губами: — Мужики... Ну послушайте...

   И тут наверху что-то переменилось. Слепящие лучи фонарей сдвинулись в сторону и наверх, освещая какой-то новый объект. Кол поднял голову как раз вовремя, чтобы узреть самое прекрасное, чарующее зрелище, какое только может предстать глазам доведенного до Крайности человека.

На самом краю могилы он увидел заметно растерянного Виталия, а в нескольких шагах — незнакомца, существенно уступавшего телосложением монументальным, как на подбор, бандитам. Но двигался этот человек с такой грациозной, мягко-сдержанной мощью, что разница в габаритах забывалась мгновенно.

   Он словно по воздуху подплыл к пятившемуся Виталию, неизвестно каким способом преодолев разделявшее их расстояние. Кол мог бы поручиться только за то, что последний отрезок пути он пролетел в непостижимом прыжке. При этом его тело развернулось каким-то уже вовсе умопомрачительным образом, правая нога невероятно красивым движением взмыла вперед, и подошва пыльной кроссовки аккуратно накрыла физиономию Виталия, на которой, кажется, застыло изумленное выражение.

   Виталия унесло в кусты так, словно на него с разгону налетел грузовик.

   Незнакомец приземлился, как кот, и мягко вертанулся кругом. Двое бандитов двинулись было к нему, но один, сдуру вынувший нож, даже не успел раскрыть его и буквально в тот же миг с криком схватился за подшибленное запястье. Его крик прозвучал для замершего в яме Кола дивной ангельской музыкой. Второй правильно оценил ситуацию и подобру-поздорову отступил прочь.

   — Ну, кому еще по жабрам охота?.. — зарычало неожиданное явление. — Ишь придумали... — И он длинно, заковыристо выругался.

   Из темноты снова появился Виталий, и Кол преисполнился к заступнику истинной нежности: невозмутимости у его мучителя куда как поубавилось.

   — Да ну тебя, Скунс, — почти жалобно обратился Виталий к каратисту. — Тоже уж...

   — Чего не поделили-то? — осведомился человек, поименованный Скунсом. — Развели качалово, — буркнул он недовольно, когда Виталий, потирая щеку, униженно объяснил, что к чему. Потом повернулся к могиле. Он был в вязаной маске: Кол видел только тонкие губы, переносицу и жуткие светлые глаза, способные, вероятно, вогнать в пот кого угодно. Кол, впрочем, смотрел в эти глаза с безумной надеждой. А человек по прозвищу Скунс, встретившись с ним взглядом, опять же каким-то кошачьим движением опустился на корточки и протянул ему руку. — Вылезай.

   Кол судорожно вцепился в его ладонь. Ладонь в кожаной перчатке была железная. Вероятно, как и все остальное. Кол вылетел из могилы одним сумасшедшим рывком. То ли сам высигнул, почуяв спасение, то ли его выдернул Скунс.

   — Палатка или что там есть у тебя? — негромко и вполне доброжелательно спросил человек в маске. С Колом он разговаривал совершенно не так, как с Виталием. — Да не трясись, — добавил он, видя жалкое состояние Шакутина. — Ты под моей защитой. Все.

   Чувствовалось, что это были не пустые слова. Если манера говорить Виталия когда-то напомнила Колу весомо падавшие булыжники, то тут валились гранитные глыбы, припечатывая все, что под них попадало. Бандиты почтительно внимали, стоя в сторонке. Было похоже, что в мире, с которым нелегкая дернула соприкоснуться Кола, Скунса боялись до чертиков.

   — Е-есть... п-палатка... — кое-как справившись со скачущей челюстью, пробормотал выходец из могилы. — На Ам-миньевском...

   — Ну и отдай ты им, пусть подавятся,— предложил Скунс. — За проценты. А остальное потом. Недели хватит? Лады.

   Сказав так, он вытянул руку и громко, несмотря на перчатки, щелкнул пальцами, подзывая Виталия. Тот безропотно подошел. Он был явно удручен бескорыстием Скунса, за сущий бесценок дарившего жизнь должнику, но вслух высказать своего недовольства не смел.

   Кол хотел пожаловаться, что только что безуспешно предлагал палатку, и не только, но смог лишь судорожно закивать. В этот момент он понимал одно: жив. Жив! ЖИВ!!!

23:10

   Выйдя из Концертного зала имени Чайковского, Ира привычно направилась к метро. Как всегда после выступления (особенно такого, когда более-менее не к чему было придраться), она ощущала необычайную легкость, граничившую с опустошенностью. Всемогущий Рахманинов еще бушевал в голове, но усталость и отгоревшее напряжение брали свое: хотелось тишины, домашнего покоя... чашки сладкого чая и спокойной книжки под маленькой лампочкой над диваном...

   Жара, с раннего утра беспощадно раскалявшая город, к вечеру унялась, дышать стало легко. Над Москвой плыло то неуловимое время суток, когда уже зажигаются уличные фонари, но с неба еще не ушел свет, а верхние этажи зданий и облачка, замершие в стратосфере, мерцают нереальным призрачным светом. Нечто подобное Ира когда-то видела на старом рисунке. Художник, фамилии которого она, конечно, не помнила, сделал всего несколько мазков по темно-синему картону удивительно точно подобранной серебристо-пепельной краской. Или пастелью?.. Не важно. Важно то, что изображенный на рисунке собор то ли отступал в сумерки, постепенно в них растворяясь, то ли, наоборот, на глазах проявлялся из темноты, вбирая отраженный небесными сферами свет еще не вставшего солнца...

   Удивительное время это, впрочем, всегда длилось недолго. Когда она доберется до «Фрунзенской», в небе останется, самое большее, светлая полоска на западе. Кончатся романтические сумерки, вступит в свои права прозаичная и недобрая ночь...

   — Здравствуйте, Ирина Генриховна,— произнес негромкий голос у нее за спиной.

   Ира обернулась, успев внутренне похолодеть. Испуг, впрочем, длился мгновение. Перед нею с улыбкой на устах стоял Алексей Снегирев. И в руках у него топорщился букет из нескольких крупных садовых ромашек.

   —Алеша!.. — радостно изумилась Ирина.— Вот уж не ждала! Какими судьбами? Как руки-то ваши?..

Он передал ей цветы и храбро пошевелил пальцами:

   —А что с ними сделается... Заживают... вашими все молитвами... Вы куда сейчас, Ирина Генриховна? На метро, наверное? — Она кивнула, и он нерешительно попросил: Вы не позволите мне... слегка вас проводить?

Ирина рассмеялась и взяла его под руку:

   — И он еще спрашивает! Алеша, вы никогда не были трусливой женщиной, боящейся каждого шороха...

   — Должен вам заметить, — сказал Алексей, — что и мужчина, когда с женщиной, раздувается в два раза и из диванного кота превращается в тигра. Знаете что... Ирина Генриховна, коли так, а может, мы с вами немножко пешочком пройдемся? До «Горьковской»?..

   У Иры вдруг встрепенулась и заиграла авантюрная жилка. Ее потянуло на подвиги.

   — А вот и пройдемся! — заявила она, разворачиваясь сама и разворачивая его. Только не к «Горьковской», а почти в противоположную сторону, к саду «Аквариум».— Знаете, меня муж чуть не съел, когда я ему про вас рассказала.

   — Так, может, не стоит? — улыбнулся Снегирев. — Вдруг возьмет да и съест?

   Прогулка принимала катастрофические размеры: кутить так кутить.

   — Стоит! — распорядилась она голосом конституционного судьи. Она знала с самого начала, за кого идет замуж. За человека с тяжелой и, чего уж там, опасной работой. Последний трофей, например, синяк в пол-лица, назло бальзамам и кремам не выказывал ни малейшего намерения проходить, даже как будто делался ярче, переливаясь роскошными красками... Ира видела свой священный долг в том, чтобы обеспечивать этому человеку надежный тыл. Помимо прочего, сие еще значило — Саше и на службе нервы мотают, надо ли доставлять ему липшие переживания?.. Умом Ира понимала, что, вернувшись, скорее всего, застанет Турецкого бегающим по потолку, а уж при словах «Меня Алеша Снегирев провожал» его состояние приблизится к шоковому.