Корабли надежды - Ярослав Зимин

— Дядя Василий, смотрите, что это?

— Где?

— Да вон, вон там. Смотрите, как будто человек?

Все трое стали внимательно всматриваться. Вдруг волна особенно сильно подбросила неизвестный предмет, и они увидели обломок мачты с перепутанными снастями.

— Слушай, Акоп. Мы останемся здесь, а ты мигом к бригантине. Пусть спустят лодку, и сюда. Да по дороге никому не сболтни, что видел. Беги!

И Акоп побежал так, как еще никогда в жизни не бегал.

— Вот, Андрей, кажется, мы нашему капитану отплатим добром за добро. Ты понял, что это?

— Бревно.

— Нет, братец, это мачта с такелажем с разбитого бурей корабля. Только бы местные рыбаки нас не опередили. Знаешь что, вода не очень холодная. Я одежку на голову привяжу и поплыву. Тогда уж у пас трофей никто не отнимет.

— А не потонешь от судороги?

— Не потону, — уже раздеваясь, произнес Василий.

Спустя полчаса он уже карабкался на мокрые бревна. Кое-как обтеревшись и надев хотя и подмоченную одежду, стал осматривать чудом доставшееся богатство.

Так случай доставил материал для ремонта. Подошедшая вскоре шлюпка взяла мачту на буксир и под завистливыми взглядами местных рыбаков отбуксировала ее к месту стоянки.

Несколько золотых, данных старосте, уняли поднявшийся ропот и даже привлекли нескольких добровольных помощников.

Пока шел ремонт, Захар занялся составлением доклада. От Мусина-Пушкина-Брюса, бывшего русским посланником при королевском дворе, из бесед с адмиралом Нельсоном, офицерами его штаба, а главным образом из живого общения с неаполитанцами он за те три недели, что пробыл в Неаполе, узнал много нового и неожиданного для себя.

Фактической правительницей была королева Каролина — родная сестра казненной в Париже Марии-Антуанетты, а не безвольный и недалекий король Фердинанд. «Неаполитанская фурия», как ее тогда называли в народе, бешено ненавидела французов и считала себя обязанной отомстить им за сестру. Она рассчитывала с помощью австрийских и русских войск, русского, английского и турецкого флотов обеспечить не только личную безопасность, но и спасти всю габсбургскую династию, изгнать французов из Южной Италии.

Из своих наблюдений и разговоров с офицерами штаба Нельсона Захар узнал о том, что и на флоте и в правительстве Англии зреет недовольство поведением героя Абукира{84}, который, вместо того чтобы серьезно заняться штурмом Мальты, подчинил интересы британской политики на Средиземном море заботам об интересах королевской семьи и безопасности Неаполя. Этой же цели Нельсон хотел подчинить и действия русско-турецкой эскадры: очистить Южную Италию, а затем с помощью Суворова и обещанной помощи австрийских войск очистить и Северную Италию от французов, потом без больших потерь самому овладеть Мальтой, так сказать, соединив интересы британской короны с интересами неаполитанского двора.

Еще не взяты были все Ионические острова, еще крепость Корфу стояла непоколебимой в своей мощи, а уже вокруг русских плелись интриги. Все, что лихорадочно теснилось в голове у Захара, теперь, когда ремонт бригантины шел к концу, ложилось четкими выводами на бумаге. Беспокойство сменилось уверенностью в скором и успешном окончании экспедиции.

С трудом преодолевая штормовое море, часто ложась в дрейф и теряя пройденные мили, бригантина Векова держала путь на Корфу. Захар справедливо полагал, что Ушакова он может встретить именно там. Он вновь и вновь перебирал в памяти увиденное и услышанное, дополнял свой доклад, стремясь правильно оценить политическую и военную обстановку в Италии.

Поначалу Захар никак не мог понять причину болезненной неприязни Нельсона к Ушакову. Нельсон был малого роста, щуплый и физически слабый человек. Одетый постоянно в парадный адмиральский мундир, увешанный тяжелыми орденами и звездами, оттягивающими сукно, несдержанный и безрассудно азартный, он не шел из памяти.

При одном только упоминании имени Ушакова Нельсон приходил в ярость и, не зная, что Веков владеет английским, сыпал самые грубые ругательства в адрес русского адмирала, прикрывая брань любезной улыбкой.

Захар видел его и в иной обстановке: во время разговоров с другими офицерами, в моменты беседы с супругой английского посла или с кем-либо из знати. Каждый раз он наблюдал другого человека. За хрупкой наружностью чувствовалась великая воля.

Высокий и широкий лоб с залысинами, рано поседевшие редкие волосы, живой пристальный взгляд, непослушное лицо, отражавшее каждую мысль и состояние души, большой, но не мясистый — англосаксонский — нос нависал над широким ртом с мягкими чувственными губами, резко выделявшимися на бледном лице. Неподвижный, мутный, мертвый правый глаз, пустой правый рукав, пристегнутый под грудью, создавали общее тягостное впечатление.

Из восторженных или, напротив, унизительных рассказов о Нельсоне подвыпивших английских офицеров, с которыми Захар свел дружбу на одном из приемов в королевском дворце и поддерживал ее до самого отъезда, у него сложилось впечатление, что Нельсон — натура сложная и противоречивая. Он хотя и религиозен, но не фанатик, чужд догме, ему незнакомо милосердие, хотя о матросах заботился и многих знает в лицо и по имени, коварен, слову не верен. Он капризен, способен нарушить приказ но прихоти, упрям даже во вред себе, суетлив — сначала сделает, а потом ищет объяснение своему решению, но в то же время предусмотрительно стремится изучить все варианты действий своих противников и на каждый случай придумать способ противодействия. При всей обстоятельности подготовки к бою обстановку все же оценивает предвзято, презирает противника. Высокопарен и высокомерен.

Зная Ушакова и его нелюбовь к очернению людей, Захар искал в своих впечатлениях ошибки и не находил. Нельсон открыто подбивал нерешительного и трусливого короля Фердинанда на войну против французов, а это ни к чему хорошему не могло привести. Неаполитанская армия, по твердому убеждению Захара, хороша была на королевских парадах, а вот захочет ли она умирать за короля?

Трудно было понять поведение английского адмирала и в отношении Мальты. Осада крепости, куда менее сильной, чем Корфу, безрезультатно длилась уже много месяцев. Не иначе как русским надо будет помогать англичанам. Без них на суше ничего не получалось.

Захар вез Ушакову также копии нескольких писем Нельсона к Кадыр-бею и копию его донесения в английское Адмиралтейство о беседах с уполномоченным великого визиря Келим-эфенди.

Кадыр-бею Нельсон внушал, что для турок Египет более важен, чем Корфу: «Я надеялся, сэр, что часть соединений турецкой и русской эскадр пойдет к Египту — первой цели войны для османов, а Корфу — это второстепенное соображение».

Что касается беседы Нельсона с Келим-эфенди, то в ней он пытался возбудить подозрительность турок против Ушакова, и вообще против русских. Английскому резиденту в Стамбуле Спенсеру Смиту Нельсон писал: «Я имел долгую и дружную беседу с Келим-эфенди о поведении, которого, по-видимому, придерживается русский двор по отношению к ничего… не подозревающим и прямодушным туркам… Конечно, дорогой сэр, я был вправе ждать, что соединенные флоты турок и русских возьмут на себя заботу о делах восточнее Кандии. Я никогда не желал видеть русских к западу от Кандии. Все эти острова уже давно были бы нашими… Капитан Траубридж был уже совсем готов к отплытию, когда я с горечью услышал, что русские уже находятся там». Нельсон, надо думать, выражал не только личные симпатии и антипатии — он говорил языком лондонского правительства. Это было важно, это нужно было срочно знать Ушакову, а он, Захар, глаза и уши адмирала, бессмысленно болтается где-то в море, ежеминутно готовясь потонуть вместе со всеми сведениями или стать добычей корсаров, хотя в такое штормовое время они вряд ли стали бы рисковать.

Так в тяжелых думах шли дни, пока «Панагия Дука» медленно продвигалась к цели.

На эскадре полным ходом шла подготовка к штурму. Штаб Ушакова разрабатывал подробную диспозицию. На кораблях шли последние парусные и артиллерийские учения, снаряжались бомбы и картечи. На Кефалонии, Св. Мавре, в окрестных деревнях Корфу закупался уксус. Трофейные ядра и бомбы разбирались по калибрам пушек. К огорчению артиллеристов эскадры, многие из трофейных ядер и бомб не подходили по калибру к русским пушкам, зато капитаны кораблей, получившие трофейные медные пушки, были довольны: зарядов для них хватало с избытком.

На учебных стрельбах неожиданно выяснилось, что французский порох оказался почти в полтора раза слабее русского, и тогда стало понятно, почему при стрельбе из крепости пушки, равные по калибру русским, не доставали до кораблей, тогда как корабельная артиллерия успешно поражала цели в крепости. И еще одно стало ясно из рекогносцировочных проходов кораблей мимо крепостных батарей: при стрельбе ядрами, бомбами и книпелями русские канониры тратили на заряжание корабельной пушки примерно одну минуту, тогда как французы — две — две с половиной. Что касается турок, то у них на подготовку выстрела тратилось до пяти минут.