География гениальности: Где и почему рождаются великие идеи - Эрик Вейнер

– С Микеланджело, – следует моментальный ответ. – Вот у кого не все дома. Ничего не делал по-людски. Но это одна из вещей, которые мне в нем нравятся. От него можно было ожидать всего, чего угодно.

– А с Леонардо не хотели бы познакомиться?

– Да, с Леонардо неплохо было бы выпить… Не зануда, настоящий денди. Но все же посидеть и поговорить я бы хотел с Майком. Не тусоваться, а именно побеседовать. Хотя он точно не весельчак. Может, он даже съездил бы мне по носу. Приятным человеком его вряд ли назовешь. Но он точно был интересным.

Это заставляет меня задуматься: а что, если сделать путешествие во времени в обратную сторону? Что сказал бы Микеланджело, если бы оказался в современной Флоренции?

– Он бы сказал: «Чем вы занимались последние 500 лет? У вас такое же искусство, что и раньше».

Юджин хохочет. Шутки шутками, но флорентийцы давно исчерпали «культурные конфигурации» Крёбера. Их творческий потенциал иссяк.

Прежде чем откусить еще кусок, я делаю паузу, чтобы оценить его («по-флорентийски»). Знатная пицца. Одна из лучших, какие мне доводилось пробовать. Но почему? Может, ингредиенты посвежее? Или повар искуснее? Не исключено.

Наверное, секрет в пропорциях. Очень точно рассчитано, сколько моцареллы, томатного соуса и базилика нужно положить. Подобно Афинам, Флоренция и в большом, и в малом угадала с пропорциями. И это, замечает Юджин, не забывая о еде, объясняет не только красоту Флоренции, но и ее гений. Флоренция не обладала всем разнообразием ингредиентов, каким обладали другие места, но попала в точку с пропорциями.

– Если вы просто как попало нальете в стакан ананасовый сок, кокосовое молоко и ром, вы не получите хорошую пинаколаду, – замечает Юджин.

– Но все эти ингредиенты обязательны.

– Да, но избыток или недостаток хотя бы одного все испортит. Как с генетикой: один маленький ген может все перевернуть с ног на голову.

Удачное сравнение. Гены человека на 99 % совпадают с генами шимпанзе. Иногда 1 % решает все…

Так как быть с вопросом, который я пытался решить? Случилось ли во Флоренции Возрождение, поскольку Флоренция могла себе это позволить? Можно ли купить гений?

Ответом будет «и да и нет». Деньги – во всяком случае, в определенном количестве – незаменимы для творчества. Голодающим людям обычно не до шедевров искусства и не до научных открытий. Кроме того, богатство позволяет ошибаться. Дает возможность начинать снова и снова. Так было во Флоренции времен Возрождения. Ведь неудачи – и подчас весьма заметные – случались регулярно. Но это не отбивало у людей охоту идти на риск. Если уж на то пошло, стимул лишь усиливался: каждый новый художник хотел сделать как надо. И каждое новое поколение. Подобно Афинам и Ханчжоу, Флоренция была неугомонным местом. Люди никогда не говорили: «Вот теперь достаточно». Не случайно название города Флоренция (по-итальянски Firenze) происходит от глагола, означающего «цвести». Глагола – не существительного.

Да, Вольтер был прав: золотой век требует богатства и свободы. Но он забыл важный третий ингредиент: неопределенность. Как сказал о политике Томас Джефферсон, «маленькое восстание время от времени – неплохая вещь». Это относится и к творчеству. Напряжение (хотя бы умеренное) держит нас в форме и укрепляет стойкость. Гиберти трудился над дверями баптистерия 25 лет, да каких – ознаменованных глубокими политическими и финансовыми катаклизмами. И все же меценаты не отказывали ему в средствах. Они интуитивно понимали, что эти трудности помогут молодому таланту, а не помешают. Ничто так не убивает творчество, как стопроцентная гарантия.

Впрочем, хорошие времена недолговечны. Пророческие слова Сильвии Плат – «Я желаю вещей, которые меня в итоге погубят»[40] – сбылись так, будто были сказаны и о Флоренции. Город умер, как и жил: от руки всемогущего флорина. Добропорядочный материализм выродился в грубое потребительство. Между тем, чтобы завершить собор Святого Петра, папа Лев Х (еще один Медичи) посулил особую «индульгенцию». Большая часть собранных средств пропала, а широкое недовольство стало одним из факторов, вызвавших Реформацию. Начал формироваться новый мировой порядок, и творческая энергия, бурлившая во Флоренции, перекочевала на северо-запад – в места, которые если и не характером, то по меньшей мере климатом ничем не напоминали тосканскую столицу.

Спустя несколько месяцев, вернувшись домой, я пишу Юджину. У меня возникло еще несколько вопросов. А на следующей неделе получаю ответ. Поначалу все кажется нормальным. Минутку… Что-то уж очень коротко для Юджина. А где же остальная часть письма? Я прокручиваю страницу вниз.

Пустое пространство.

Пустое пространство.

А потом эти строки:

«Эрик, это Антонио, партнер Юджина. У меня страшная новость: Юджин умер».

Я долго смотрю в экран, надеясь, что случилась ошибка. Быть может, розыгрыш? Но нет. Юджин скончался от тяжелого сердечного приступа, не успев дописать письмо. И мне вспоминаются слова уже не Юджина, а Э. М. Форстера – еще одного обитателя Флоренции. «Печаль незавершенного», – сказал он однажды. Эта фраза застревает в моем ошеломленном мозгу вместе с осознанием: я ведь так и не познакомился с собакой Юджина.

Несколько секунд спустя моя мысль делает новый поворот. На ум приходят слова Дьёрдя Фалуди. Когда его спросили, почему он в семь лет решил стать поэтом, он ответил: «Я боялся умереть».

По сути, все искусство есть попытка достичь бессмертия. Нам нравится думать, что гении благодаря своим творениям обманывают смерть. Но увы: каждая жизнь, даже самая славная и полноценная, не завершена. Даже жизнь Леонардо и Микеланджело. И, конечно, жизнь моего друга Юджина.

Гений дает лишь иллюзию бессмертия. И все же мы тянемся к ней, как утопающий к самой хрупкой соломинке.

Глава 4

Гений практичен: Эдинбург

Громада Эдинбургского замка, высящегося на базальтовой скале, застает меня врасплох. Я столько раз видел его на фотографиях и столько читал о нем, что казалось – все уже знакомо, ничего необычного не будет. Но когда после очередного поворота передо мной вырастает эта твердыня, возведенная на погасшем вулкане (таких вулканов в округе множество), я внутренне замираю.

Есть и другие подобные места. (Вспоминается Тадж-Махал.) Насмотревшись на фотографии, мы полагаем, что их чары на нас не подействуют. Но стоит нам увидеть все лично, вживую, как сердце бьется чаще, а дыхание перехватывает. И нам остается лишь ахать, снова обретя дар речи: кто же мог подумать!..

Таков и весь остальной Эдинбург: он изумляет. А изумление, вместе с восхищением и благоговением, глубоко присуще всякому творческому гению. Сколько бы человек ни готовился и ни работал (а без этого не обойтись!), творческий прорыв становится неожиданностью – подчас даже для самого творца.

Столица Шотландии удивила саму себя. Как любой другой золотой век, ее солнечный миг был недолог: не более полувека. Однако в этот краткий период крошечный Эдинбург «правил всей западной мыслью», как выразился современный писатель Джеймс Бакан. Шотландцы внесли крупный, местами эпохальный вклад в химию и геологию, инженерное дело и экономику, социологию и философию, поэзию и живопись. Адам Смит дал нам «невидимую руку» капитализма, а Джеймс Геттон – радикально новое понимание планеты. Чуть поодаль, в Глазго, Джеймс Уатт совершенствовал свою паровую машину, положившую начало промышленной революции.

В каждом из нас есть кусочек Шотландии, знаем мы об этом или нет. Если вам доводилось хоть раз заглядывать в календарь или «Британскую энциклопедию», скажите спасибо шотландцам. Если вы когда-либо смывали воду в туалете, или пользовались холодильником, или ездили на велосипеде, опять же скажите спасибо шотландцам. Если вам делали инъекцию шприцем или операцию под наркозом, снова поблагодарите шотландцев. А самые великие шотландские изобретения невозможно потрогать, ибо они относятся к сфере мысли: итоги раздумий о сопереживании, морали и здравом смысле. Впрочем, и в размышлениях шотландцы не позволяли себе витать в эмпиреях. Их философия прочно уходила корнями в то, что происходит здесь и теперь. Такова особенность шотландского гения: слияние глубокой философской мысли с насущными и практическими проблемами. Ярким умам старого Эдинбурга было неинтересно подсчитывать ангелов на острие иглы. Они заставляли этих ангелов работать, а результатом стало рождение множества замечательных явлений и идей – от современной экономики и социологии до исторической прозы.

Хорошие идеи подобны маленьким детям: им не сидится на месте. Мысли, рожденные на эдинбургской почве, вскоре достигли дальних берегов и нашли благодарную аудиторию по всему земному шару, особенно в американских колониях. Шотландцы научили отцов-основателей Америки осмыслять счастье и свободу, а прежде всего – думать самостоятельно. Бенджамин Франклин и Томас Джефферсон учились у шотландских преподавателей. Вспоминая посещение Эдинбурга, Франклин назвал его «величайшим счастьем», которое когда-либо испытывал. Не скупился на похвалы и Джефферсон в 1789 г.: «Ни одно место в мире не может соперничать с Эдинбургом».