Война Поппи (ЛП) - Ловелл Л. П. Лорен Ловелл

— Мудак. Я — американка, а не чертова полукровка, — ее глаза сузились. — По крайней мере, я — не цыганка. — Я не осознавал, как сильно нуждаюсь в том, чтобы она нормально со мной разговаривала и даже оскорбляла меня так же, как всегда.

— Не притворяйся, что тебе плевать на пронырливых парней, — говорю я. Поппи всегда охотно слонялась по лагерю цыган вместе со мной и Коннором. Она любила собак и лошадей. Черт, моя мама пыталась подарить ей собаку каждый раз, когда она появлялась.

— До тебя — никогда, — она делает вдох, пока ее глаза изучают меня. — Так ты понял, что я любила тебя все эти годы, Брэндон? И не лги мне.

Я зажмуриваюсь и хватаюсь за край кухонного острова.

— Не говори так, — шепчу я.

— Ответь на мой вопрос.

— Он любил тебя. И только это имело значение.

— А я полюбила тебя первой. И много лет только это имело для меня значение.

Я ударяю ладонью по столешнице.

— Блять, Поппи. Что ты хочешь, чтобы я сказал? Да, я знал, что ты в меня влюблена. Да, я чертовски хотел тебя, но я был плохим. Я и есть плохой. Коннор… Коннор был хорошим. Он заслуживал тебя.

Все это оставалось между нами годами — невысказанным, но всегда присутствующим. Коннор служил сдерживающим фактором, потому что я всегда ставил его счастье выше своего. Каждый проклятый раз. Он был моим братом, и я бы отдал ему весь мир. Мы впервые говорим о чертовски большом розовом слоне, который всегда был на периферии.

— Это и есть то, что было… все эти годы? — на секунду она морщит лицо. — О том, что, по-твоему, я заслужила? — Ее челюсть подрагивает, и она делает вдох. — Потому что я скажу тебе, что, как мне кажется, я заслуживала того, чтобы быть любимой парнем, в которого я влюблена, и чтобы он признал, что лишил меня девственности, чтобы он обращался со мной так, будто я больше, чем просто чертов друг.

Я провожу рукой по волосам.

— Я бы уничтожил тебя, Поппи.

— Брэндон, разве ты не понимаешь, что все равно это сделал? — она качает головой. — В итоге ты все равно это сделал.

— Но рядом с тобой всегда был Коннор, чтобы утешить и любить тебя.

Она готова заплакать, у нее краснеют щеки.

— Он был, — она кивает. — Ну, а что сейчас? Кто теперь меня снова утешит, Брэндон?

Я делаю долгий вдох и смотрю на пятно на полу.

— Я люблю тебя, Поппи. Больше всего на свете. Но я не буду смотреть, как ты опускаешься со мной на дно. Ты все, что у меня осталось.

Она заставляет меня хотеть чего-то большего. Она вселяет в меня надежду, а надежда опасна для такого парня, как я, потому что, если в итоге ее просто нет, кажется, что ничего больше не осталось. И если мы это сделаем, однажды она уйдет, потому что я сломаю ее так, как делаю всегда и со всеми. Я просто пытаюсь оттянуть неизбежное, держать ее на расстоянии вытянутой руки так долго, как только смогу.

— Ты… — она делает шаг ко мне, ее лицо выглядит сердитым, ноздри раздуваются в гневе. — У тебя, черт возьми, нет выбора.

Я не могу не ухмыльнуться. Маленькая Поппи Тернер, такая милая и в то же время свирепая.

— Неужели?

Она делает еще один шаг и хватает мою футболку, притягивая меня к себе.

— Я люблю тебя. У меня нет выбора, Брэндон.

Мое сердцебиение учащается, и ко мне подкрадывается застарелое чувство тоски. Это эгоистично и дерьмово с моей стороны, но я начинаю терять из виду все причины, по которым мне следует держаться от нее подальше. Я обхватываю ее щеку, касаясь ее лба своим.

— Так много раз, когда я могу сделать бескорыстный поступок, когда дело касается тебя, — я поднимаю ее подбородок, касаясь ее губ своими. У них вкус кофе и мака. Я жажду этого, как своего личного вида крэка. — Это всегда была ты, — я выдыхаю слова, с которыми больше не могу бороться.

Я уже в ловушке своей личной войны, и мне нужно, чтобы она была рядом со мной, а не стояла напротив, на самой линии фронта. Я не могу отделаться от ощущения, что это всегда было неизбежно — я и она. Неважно, сколько женщин я трахал, или насколько идеальным был для нее Коннор, мы просто плутали по извращенным и извилистым перепутьям судьбы.

Пальцы Поппи запутались в моих волосах, и она приподнялась на цыпочки, прижимаясь своим маленьким телом к ​​моему. Я обнимаю ее за талию и прикасаюсь губами к ее губам, вдыхаю ее. И, черт возьми, она чувствует себя как дома.

***

Поппи сидит на металлической скамейке в конце комнаты, пока я переодеваюсь для боя. Сегодня большой бой, и паб битком набит. На заднем плане несмолкающий рев толпы. Я натягиваю шорты и провожу рукой по волосам. Глаза Поппи задерживаются на моем обнаженном торсе, а затем поднимаются, чтобы встретиться с моими. Румянец заливает ее щеки, когда она понимает, что ее застали за разглядыванием. Это было чертовски мило.

— Ты знаешь, я ненавижу, что ты это делаешь, — говорит она, вставая и подходя ко мне.

Я ухмыляюсь.

— Это самые легкие деньги, которые, возможно, я когда-либо зарабатывал.

— Да, я почти уверена, что наркоторговцы тоже зарабатывают «легкие» деньги… но это не значит, что ты должен заниматься этим, — она смотрит на меня, и я не могу не видеть ту маленькую девочку, которая дулась, потому что не добилась своего. — Я имею в виду, если он надерет тебе задницу — окей, но не позволяй ему бить тебя только потому, что тебе это нравится. Это так по-неандертальски, Господи.

— Это по-мужски. Я просто заставляю его чувствовать себя лучше.

— Это идиотизм.

— Ты заботишься о сохранении моей красоты?

— Неужели? — она закатывает глаза.

Улыбаясь, я наклоняюсь и провожу губами по ее подбородку, целуя чуть ниже уха. Странно иметь возможность прикоснуться к ней. Я всегда любил ее, всегда хотел, но издалека. Она была как солнце, красивая и такая чертовски недосягаемая, и теперь, когда она моя, я не могу поверить, что это солнце не сожжет меня дотла.

— Я не позволю ему «надрать мне задницу», — говорю я, плохо имитируя ее американский акцент. Я чувствую, как напряжение в ее теле ослабевает. Затем обхватываю пальцами ее челюсть и прикусываю ее нижнюю губу. — Не двигайся, — я целую ее еще раз и ухожу, направляясь к выходу. В ту секунду, когда я открываю дверь, шум снаружи становится оглушительным: — «Рубильщик, Громовержец, Громовержец».

— Если позволишь ему ударить себя, я смою всю твою травку в унитаз, — угрожает она мне, и ее тихий голос заглушает рев толпы снаружи.

Я оглядываюсь через плечо и подмигиваю ей, а затем покидаю комнату. Я велел ей не смотреть бой. Не хочу, чтобы она была здесь, среди этой толпы. Это отвлекает меня.

Я наклоняюсь, скользя между веревками у ринга. Ларри стоит посередине, сжимая в руке микрофон, и раззадоривает толпу, побуждая их тратить больше денег.

— Это Брэндон «Разрушитель» Блейн!

Толпа сходит с ума. Я остаюсь в углу, мои руки расслаблено висят вдоль бедер.

— Дамы и господа, он непобедим. Легенда на этом ринге. — Раздалось еще больше оваций. — Сегодня с ним сражается монстр, мятежник, бесспорно плохой мальчик профессионального мира среднего веса, Ронни Сандерс по прозвищу «Обломки»!

Мой противник карабкается по канатам, подняв голову настолько чертовски высоко, что я улыбаюсь. Толпа освистывает его так же, как и любого другого участника. Что касается Ямы…. они поддерживают своих. А, учитывая, что Ларри любит преувеличивать всё, связанное с бывшими военными, все поддерживают именно ребят Ларри. Конечно, это означает, что они делают ставку на нас, и это не несет никакой прибыли, поэтому Ларри продолжает пытаться привлечь более сильных и сильных бойцов, стараясь заработать немного денег.

Ронни Сандерс именно такой парень. Его изгнали из профессионального бокса, потому что он оторвал сопернику ухо своими чертовыми зубами. У него явно проблемы, и Поппи просила постараться, чтобы по мне не попадали, поэтому я не собираюсь валять с ним дурака.

Ларри выходит с ринга, и звон колокола перекрывает шум ликующей толпы. Ронни ухмыляется мне так, словно собирается меня зарезать. Здесь, прямо в этом кольце, все, что находится за его пределами, перестает существовать. Что-то во мне меняется. Я позволяю себе перейти в состояние чистой агрессии, полной смертоносного инстинкта, потому что, чтобы быть бойцом — хорошим бойцом — нужно перестать думать и просто реагировать.