Популярность. Дневник подростка-изгоя - Майя ван Вейдженен

Я яростно запихиваю конверты обратно в рюкзак, и подкладка выбивается из-под сетчатого материала, как внутренности раненого животного.

Сердце мое болит. Я думала, что теперь все будет по-другому. Вероятно, я все это время обманывала себя.

Стоматолог ковыряется у меня во рту разными инструментами и решает, что мне нужно поносить брекеты еще пять недель. Я так и не сниму их до окончания школы.

Сегодня концерт нашего хора.

Я обнимаю колени и пытаюсь представить, что меня здесь нет, что это кто-то другой. Теперь я жалею, что полезла прослушиваться на это дурацкое соло. Кого я обманываю? С моим везением, я, наверное, свалюсь со сцены.

Исполняется песня за песней, пока не настает черед нашего финального номера под названием «It’s A Beautiful Day»[1]. Если это не ирония, то что тогда? Я помню почти все движения, но когда подходит моя очередь петь, ноги наливаются свинцом. Я через силу подхожу к микрофону. Слышу фонограмму первых аккордов песни. Я начинаю петь.

Я пытаюсь изображать радость и петь текст с чувством, но язык мой сухой, как наждак.

Я выглядываю в зал. Вот папа снимает концерт на камеру, Наталия закрывает уши руками. Вот Броди с отсутствующим выражением на лице, мама с надеждой во взгляде.

Я закрываю глаза, чтобы сосредоточиться на словах, но запинаюсь и не успеваю пропеть фразу. Как будто меня ударили кирпичом в грудь, я не могу дышать. Мне удается взять себя в руки и закончить песню, но впечатление уже испорчено.

По окончании концерта, одна из моих подруг по хору тянет меня за руку.

– Ты отлично пела, – она хмыкает. – По крайней мере, пока не налажала. У тебя было такое идиотское выражение лица. Ты конкретно налажала!

– Спасибо, Клэр… – говорю я, опуская взгляд. На соседних сиденьях я слышу издевки других девочек, они поют мою партию и изображают, что задыхаются.

Все их имена написаны на конвертах в моем рюкзаке.

Я не позволяю себе расклеиться, пока не забираюсь в машину.

– Что ты, солнышко, – говорит мама. – Все было не так уж и плохо.

Горячие слезу текут по щекам, и я утыкаюсь лицом в ладони.

Мне больно не только от слов Клэр. В четвертом классе я играла ирис в школьной постановке «Алисы в Стране чудес». У меня было несколько реплик. Я притворялась, что это все на самом деле, входила в образ. Люди смеялись, когда видели меня, но я думала, это от того, что у меня так хорошо получалось.

Накануне спектакля я пришла на репетицию с опозданием. Все остальные цветы собрались в кружок и о чем-то разговаривали.

– И она так по-дурацки говорит слова! Если бы Майя понимала, какой дурой выглядит, как только открывает рот! – сказала маргаритка. – Она отвратительно играет… – потом она подняла глаза, увидела меня в дверях, ухмыльнулась и произнесла мои реплики, в точности так, как говорила их я. Остальные цветы засмеялись.

Я убежала в туалет и выплакала себе все глаза.

И теперь, оглядываясь на свою жизнь, я вижу только то, каким анекдотом она обратилась. В моей голове все еще отдается эхом смех маргаритки.

Неужели к этому свелся весь мой эксперимент? К тому, что люди притворяются моими друзьями, чтобы подставить подножку, когда они мне больше всего нужны? Карлос Санчес был прав. Кензи была права. Я никакая не особенная, просто ненормальная девчонка в старушечьих туфлях. Какая уж тут отвага.

Прости, Бетти. Я пыталась.

Популярность – это миф.

С меня хватит.

Вечером вторника, лежа в постели, я поклялась, что со всей этой затеей с популярностью покончено. Все эти последние дня я заставляла себя подниматься и ползти в школу. В хоре за моей спиной перешептывались девочки. Николас попросил, чтобы его пересадили. На большой перемене меня больше не звали за чужие столы. Я просто сидела со своей компанией изгоев (которые теперь отдалились от меня). Волосы были непричесаны, одежда помята, нитка жемчуга казалась не к месту. Все причиняло боль.

Я обещала себе, что больше не сделаю ни одной записи в дневник.

А потом пришла почта.

Сегодня днем я получила еще одно письмо. Оно было от дочери миссис Корнелл, Бетси. В конверте оказались семейные фотографии.

Видеть Бетти в роли бабушки было удивительно. Хотите – верьте, хотите – нет, но она не очень изменилась с 40-х годов. Улыбка все так же сияет, глаза все так же блестят. На фотографиях Бетти запечатлена с мужем, тремя детьми, их супругами и девятью прекрасными внуками. Они кажутся очень счастливыми.

Глядя на снимки и аккуратные строчки ее письма, я понимаю, что не одна. На моей стороне – Бетти Корнелл и ее дочь. Это должно чего-то стоить.

Могу ли я просто так взять и сдаться? Я через многое прошла, слишком усердно трудилась. Пожалуй, пустив все коту под хвост, я забыла, сколько хорошего приключилось со мной за это время.

Но я не знаю, куда отсюда двигаться.

Вся моя уверенность, внутренняя сила – как снова их обрести?

Я просыпаюсь от солнечных лучей. Они пробиваются сквозь стекло, словно стараясь убедить домочадцев, что все будет хорошо. У них не очень-то получается.

Заставляю себя выползти из кровати и усаживаюсь за кухонным столом, пытаясь сообразить, что мне делать дальше. Раз уж вечеринки сегодня не будет, наверное, надо разобраться с парой на выпускной.

Я хватаю со стола лист бумаги и рассеянно вывожу большими буквами:

ДАНТЕ

Данте хороший друг. Он как старший брат, и поддразнивает меня, и не дает меня в обиду, но его сердце занято другой. Переходим к следующему кандидату.

ФРАНЦИСКО

Франциско тоже был бы хорош. Но он люто ненавидит школьные торжественные мероприятия. С содроганием я пишу следующее имя.

АДРИАНО

ф-ф-фу. Вычеркиваю из списка.

ЛЕОН

Он наверняка постесняется идти. И я боюсь, что все будут глазеть и насмехаться над ним и нашей «парой». Как я могу просить его пойти на такое?

НИКОЛАС

Записываю его имя и задумываюсь.

Он самый серьезный парень, что я знаю.

И милый.

Но у него есть девушка.

Я рву список в клочья и падаю головой на стол. Вечеринка и выпускной должны были стать кульминацией всего, чему я научилась за этот год. Почему все идет прахом?

Внезапно меня пронзает мысль, что я что-то упускаю. Последние девять месяцев, как кино, в картинках проигрываются в моей голове.

Когда я ближе всего к популярности? Не тогда, когда я похудела. Не тогда, когда меняла прически. Не тогда, когда ходила с прямой спиной, с новым макияжем или в юбках. Не тогда, когда панталоны врезались мне в бедра, или когда я зарабатывала деньги.

Это было тогда, когда я разговаривала с людьми. Когда я приоткрыла двери в свой интровертный мирок и впустила туда всех, с кем встречалась на своем пути. Когда я никого не исключала. В отличие от планирования вечеринки и свидания на выпускной.

Каталина сказала, что к Эллисон приглашены «все».

Ну так «все» – это неправильное слово. Эллисон не пригласила меня – и это было обидно, да. И чем отличалась бы от этого моя вечеринка или выпускной, на который ты идешь с кем-то одним? Я не смогу открыть двери для всех, потому что кого-то не окажется в этом списке.

Меня озаряет внезапная идея, и я нахожу выход.

Я слышу только как бьется мое собственное сердце, и мне хочется нестись куда-то со всех ног. Нет. Лететь.

Я знаю, что мне делать!

Бетти Корнелл, я придумала свой заключительный акт.

– Кензи, мне пришла в голову шикарная идея. Если у нас все получится, то будет потрясающе. Но для этого нужно подойти к вопросу со всей душой. Ты со мной?

Она отрывается от телефона и вздыхает.

– Ох, сейчас будет что-то страшное, я угадала?

– Нет, но ты должна пообещать, что будешь вместе со мной до конца, что бы ни случилось.

– Ну, допустим, – говорит она, и как бы невразумителен ни был этот ответ, я ему рада. Это ее знак согласия. Я помню, как она утешала меня после смерти мистера Лоуренса. Не могу представить, чтобы Кензи не поддержала меня.

– Кензи, – говорю я и беру ее за плечи. – Я хочу пригласить всех, у кого нет пары на выпускной, пойти вместе со мной, – я заглядываю ей в глаза. – С нами. Все вместе мы составим большую прекрасную команду. Как финал какого-нибудь сопливого фильма восьмидесятых.

Она закрывает глаза и стонет. Потирает виски, как будто от моей бестолковости у нее разболелась голова.

– Кензи, только представь, что это будет! Мы можем изменить здесь все! – я практически умоляю ее. – Ты сама знаешь, что никто не приходит на выпускной без пары. А мы можем это исправить!

Кензи ахает и мотает головой.

– Майя, наша крошечная иерархия – это то, на чем держится школа! – она всплескивает руками. – Эти группировки поддерживают иллюзию хоть какой-то системы. Представь, как бы мы все жили без них! Был бы чистой воды ад! Встанем мы все под общие знамена, а какой-нибудь дурак одним махом все и развалит. Я так и вижу это: один решает выкурить косячок – и вскоре все следуют его примеру. Группировки – это же средство самозащиты, они отделяют нас от гангстеров и от cholo. Ты ступила на опасную дорожку, подруга, поверь мне, эти правила вросли в школу и пустили глубокие корни. Мы все на своих законных местах. Одумайся!