Выстрел на окраине - Николай Почивалин

Шварев изумленно развел руками, поочередно оглядел своих слушателей.

— Поразило это меня! Такой смышленый, исполнительный парень, токарь. Ничего не понимаю!

— Как вы его узнали? — спросил Чугаев.

— Да я ночью, как кошка, вижу! — засмеялся Шварев. — А тут и примета характерная: шляпу этот парень носит, да очень уж неумело. Он здесь недалеко живет, вот я по праздному любопытству своему и приметил. В этой самой шляпе он и был.

— Что у вас похитили?

— Да ничего существенного. Вещи у нас, как видите, не очень мобильные, в сумке не унесешь. Так, перевернули все вверх дном, а забрать успели одну только шкатулку — в углу на столике стояла. Шкатулка забавная, палехская. Ну, они, вероятно, и думали, что там бог весть что! А жена в ней старые квитанции держит, для удобства, чтоб не искать...

— Где вы нашли гильзу? — негромко перебил Бухалов.

— Гильзу? — Инженер, кажется, придавал ей значения меньше всего. — А-а! Это вот так произошло. Утром я пошел в свой садик. Негодники эти три куста георгинов повалили. Начал я их подвязывать, вижу — патрончик лежит. Когда в милицию собрался, с собой его захватил, а тут, — инженер кивнул на Пильщикова, — Семена Николаича встретил. Рассказал ему и патрончик этот отдал...

Круглое лицо лейтенанта пошло пятнами. Чугаев едва заметно усмехнулся.

— Вы знаете, где живет Заикин?

— Знаю, на Спартаковской. Я еще на работу мимо хожу. Правда, в последнее время на глаза он мне что-то не попадается. На заводе иной раз вижу, а так — нет. Хотя и немудрено: чаще всего ездить приходится.

— Как, по-вашему, — догадывается он, что вы его узнали?

— По-моему? — Шварев на секунду задумался, уверенно качнул головой. — Нет. В цехе, когда встречу, здоровается, как всегда, — спокойно, приветливо. Говорю вам — очень симпатичный по виду паренек. Если б сам не видел, никогда бы не поверил!

Инженер посмотрел на светлые квадраты окон, встал, выключил электричество. Гостиную залил приятный голубой свет: на улице давно уже было утро.

Чугаев и Бухалов выяснили все интересующие их обстоятельства, договорились со Шваревым о времени, когда ему удобнее прийти в милицию дать официальные показания, и распрощались.

На крыльце, задержав руку лейтенанта Пильщикова, инженер на правах старого знакомого добродушно выговаривал:

— Вы что же это, батенька, на стадионе не показываетесь? Наши с московскими состязаются — разве такое часто увидишь?

Лейтенант что-то смущенно пробормотал, досадуя в душе, что страсть к футболу свела его с этим инженером, из-за которого теперь предстояла основательная нахлобучка. В глазах Пильщикова собственная оплошность приобретала все большие размеры. Теперь было ясно, что, не прояви он такой дурацкой беспечности, следствие давно бы уже шло по верному пути.

— Так оно, — посмотрел Чугаев на часы. — Четыре сорок. Сейчас в управление, взять ордер на обыск, — и назад. Тебе, Петрович, надо переодеться.

Бухалов молча кивнул.

— А мне, товарищ майор? — спросил Пильщиков.

— Вам? — Чугаев удивленно оглянулся. — Вы, кажется, где-то здесь живёте?

— Да, недалеко, — заметно повеселел Пильщиков.

— Вот и идите отдыхать. В девять явитесь на работу, доложите Лобову.

— Товарищ майор! — воскликнул ошеломленный лейтенант.

Но майор Чугаев больше ничего не хотел слышать. Направляясь к машине, он с наслаждением вдыхал свежий утренний воздух, трогал рукой влажную зеленую листву.

Через минуту «ГАЗ-69» вылетел из-за угла и обдал застывшего на месте лейтенанта горьковатым душком бензина.

4

Обыск в квартире Юрия Заикина ничего существенного не дал: ни краденых вещей, ни оружия обнаружено не было. Из личных вещей Заикина изъяли только зеленую велюровую шляпу, примятую сверху как-то вызывающе нелепо, — у инженера Шварева, в самом деле, оказалась цепкая зрительная память.

Оставив лейтенанта Меженцева и понятых подписывать протокол, Чугаев с Бухаловым вышли на улицу. Здесь, у калитки, их догнала мать Заикина, статная сорокалетняя женщина в повязанном по-крестьянски белом платочке.

— Товарищ начальник, да что ж это такое? — Высокая, обтянутая синей кофтой, грудь женщины бурно вздымалась, в голосе слышались близкие слезы. — Что он такое натворил?

— Пока ничего сказать не могу, — хмуро отозвался Чугаев. — Выясним — узнаете.

— Да, может, он ни в чем не виноват? Оговорили худые люди!

Майор с участием посмотрел на потрясенную женщину, честно сказал:

— Не думаю.

Серые большие глаза женщины наполнились слезами, губы задрожали.

— Пока идите, подпишите протокол, — как можно мягче посоветовал Чугаев и с минуту с молчаливым сочувствием смотрел ей вслед.

— Да, — вздохнул он, — сколько лет работаю, а к этому никогда не привыкнешь!

Капитан Бухалов, машинально расстегивавший и застегивавший пуговицы поношенного пиджака, молча наклонил голову. Он был полностью согласен с Чугаевым. Никогда, ни в едином случае не посочувствовал Бухалов преступнику, но всегда болезненно остро думал о его матери, желавшей своему сыну только счастья и скорбно потрясенной, когда оказывается, что сын искал к этому счастью нечестных дорог. Сейчас капитан был только рад, если б его уверенность в виновности Юрия Заикина оказалась грубейшим заблуждением.

— Так оно, — кивнул Чугаев. — Поедем брать Заикина.

И уже обычным, будничным тоном добавил:

— Есть у меня, Петрович, небольшой план. Пойдем, в машине расскажу.

...Отводя глаза в сторону, начальник цеха сказал:

— Заикин, отнеси в охрану списки. Птицыну отдашь.

— Сейчас, Пал Палыч, — кивнул Заикин.

Начальник цеха ушел, Заикин выключил станок, обтер руки ветошью.

— Юрка, ты куда? — поинтересовался работавший за соседним станком парень.

— Да тут, в одно место, — небрежно откликнулся Заикин. Он снял с руки маленькие квадратные часики, протянул их соседу. — Лешка, положи пока. Приду — возьму. Там чего-то поднести надо, не побить бы.

— Давай. — Смуглолицый взял часы, мельком взглянул на них. — Ого, опять новые! А те куда дел?

— Поменял.

Захватив свернутые в трубку списки, он неторопливо прошел по просторному, заполненному ровным гудением моторов цеху.

Теплое утреннее солнце заливало асфальтированный двор. Легкий ветерок покачивал в клумбе пышные астры. С веселым звоном разбивались о каменный барьер фонтана упругие струйки воды.

Поравнявшись с клумбой, Заикин придержал шаг, развернул бумажную трубочку. На трех листах шел длинный перечень работников цеха. Список начинался с самого Пал Палыча. Заикин облегченно вздохнул, засвистел, толкнул на ходу бежавшую с деталями девушку в синей спецовке.

— Да ну тебя! — незлобиво огрызнулась девушка и загляделась вслед пареньку в темной шелковой безрукавке.

Белый оштукатуренный домик военизированной охраны находился у самых ворот. Заикин вошел в маленький кабинет и, ожидая, пока начальник охраны, белоусый, в защитной гимнастерке, Птицын кончит разговаривать по телефону, с независимым видом прислонился к стене.

На вытертом диване, занявшем почти половину кабинета, сидели двое: бритоголовый человек с полным, одутловатым лицом и узкими, словно сонными, глазами, и худой, длинный, как жердь, мужчина с большими залысинами. Заикин вспомнил: час тому назад эти двое ходили вместе с начальником по цеху. Ребята предполагали — комиссия. Бритоголовый, похоже, — главный: посолиднее, в хорошем костюме, коричневые сандалеты. У этого, с залысинами, пиджак поношенный, и держится он больно уж просто: согнулся, вертит в руках соломенную шляпу.

— Что у тебя? — кончил, наконец, телефонный разговор Птицын.

— Пал Палыч списки велел передать, — шагнул к столу Заикин.

— Давай.

Начальник охраны протянул руку, с нескрываемым любопытством посмотрел на молодого токаря.

Заикин повернулся, собираясь уйти, и невольно отступил назад.

Закрывая проход, в дверях стоял бритоголовый. Его узкие и, оказывается, вовсе не сонные глаза смотрели в упор.

— Юрий Заикин?

— Да, — отозвался токарь, чувствуя, как под этим спокойным, цепким взглядом по спине у него поползли холодные мурашки.

— Вы задержаны.

Бритоголовый сказал это негромко, без всякой угрозы, в руках у него ничего не было, и, тем не менее, Заикин сразу же понял, что ни бежать, ни сопротивляться смысла нет. Засыпался!

Бухалов начал допрос сразу же, как только приехали в милицию, не давая задержанному, как говорится, опомниться. Перед ним сидел восемнадцатилетний хлопец, не успевший еще, хотя бы в силу своего возраста, задубеть, стать матерым преступником. У тех на всякий жизненный случай, про запас, всегда имеются довольно убедительные увертки, доказательства и даже ответные наскоки. У таких, как Заикин, только что вставших на скользкую дорожку, такого профессионального «опыта» нет. Не успев ничего придумать, они страстно от всего отпираются, дают первые же пришедшие в голову и чаще всего путаные показания. Такие оговорки и путаница для ведущего дознание — благодатная почва. Они, как бумеранг, возвращаются к тому, кто его метнул. Припертый своими же показаниями, продиктованными инстинктивным желанием любой ценой избежать ответственности и при умелом сопоставлении исключающими одно другое, начинающий преступник падает духом, становится более откровенным. Иные, послабее, при первом же таком натиске сразу и признаются.