Рассказы о животных - Э Сетон-Томпсон

Бурка была веселая маленькая мать, очень живая, находчивая и разумная. Она и днем и ночью не переставала заботиться о своих детках. Как гордо выступала она, кудахтая, когда вместе со своим выводком прогуливалась в лесу! Как старательно распускала она свой хвост во всю ширину, чтобы доставить им возможно больше тени, и никогда не терялась при виде врага.

Еще до того как птенцы научились летать, они уже повстречались со старым Кэдди. Хотя был только июнь и охота была еще запрещена, но он шел с ружьем по склону оврага, и его собака Так, бежавшая впереди, так близко подошла к Бурке и ее выводку, что Красношейка тотчас же устремился ей навстречу. Он употребил старую, но всегда удающуюся хитрость: увлек собаку за собой вниз, к реке.

Однако Кэдди случайно пошел в ту сторону, где находился выводок, и Бурка, дав сигнал птенцам, чтобы они спрятались ("Крр, крр!"), постаралась увлечь охотника за собой таким же способом, каким Красношейка отвлек собаку.

Преисполненная самоотверженной материнской любви и прекрасно зная лес, она летела бесшумно, пока не приблизилась к охотнику, и тогда, громко захлопав крыльями перед самым его лицом, свалилась на листья и так превосходно представилась раненой, что на минуту обманула старого пьяницу. Но когда она потащила одно крыло и запищала, поднимаясь, а затем медленно заковыляла дальше, он уже понял, в чем дело. Это был просто обман. Его хотели удалить от выводка.

Он свирепо бросил в нее палку. Но Бурка была очень ловка и проворна. Она уклонилась от удара и, ковыляя, спряталась за молодым деревцем. Там она снова стала биться, упав на листья с жалобным писком, и, казалось, так сильно ударила себе крыло, что едва могла двигаться. Это заставило Кэдди опять запустить в нее палкой, но она опять ускользнула. Желая во что бы то ни стало отвлечь его от беспомощных малюток, она смело полетела перед ним и затем упала, ударившись своей нежной грудью о землю, с тихим стоном, точно моля о пощаде. Кэдди снова не попал в нее палкой. Тогда он поднял ружье и, выпустив заряд такой силы, который мог бы убить медведя, превратил бедную мужественную Бурку в трепещущие окровавленные клочья.

Жестокий, грубый охотник знал, что выводок должен скрываться где-нибудь поблизости, и потому отправился его искать. Но никто не шевелился, и ниоткуда не было слышно писка. Он не увидел птенцов. Он несколько раз проходил по тому месту, где прятались малютки, и многие из этих безмолвных маленьких страдальцев были раздавлены им насмерть.

Красношейка увел желтую собаку подальше и вернулся к тому месту, где оставалась его подруга. Убийца уже ушел, подобрав ее останки, чтобы бросить их своему псу. Красношейка стал искать Бурку, но нашел только кровь и перья. Это были ее перья, и Красношейка понял, что означал слышанный им выстрел...

Кто может рассказать, какой ужас он испытал и как он горевал! Несколько минут стоял он неподвижно, точно ошеломленный, опустив голову и глядя на окровавленное место. Затем вдруг с ним произошла перемена. Он вспомнил о беспомощных птенцах.

Он вернулся туда, где они спрятались, и прокричал хорошо знакомое им "Криит, криит!". Но многих птенцов уже не было в живых. Шесть пушистых шариков на ножках открыли свои блестящие глазки и побежали к отцу, а четыре маленьких пушистых тельца лежали неподвижно.

Красношейка продолжал сзывать своих птенцов, пока не убедился, что все, кто мог отозваться на его зов, пришли к нему. Тогда он увел их подальше от этого ужасного места, туда, где изгородь из колючей проволоки и чаща шиповника могли служить более надежной, хотя и менее приятной защитой.

Там он воспитывал своих детей так же, как раньше его самого воспитывала мать. Но он был опытнее и знал гораздо больше, чем она, и это давало ему много преимуществ. Он очень хорошо знал всю окружающую местность, все места, где можно было найти пищу, и знал, как предупреждать разные несчастные случаи, которые так часто угрожают здоровью и жизни куропаток.

Благодаря его опытности и бдительному надзору за все лето ни один птенчик не погиб. Они росли, развивались и благоденствовали, а когда наступил "Охотничий месяц", они уже представляли прекрасную семью из шести взрослых куропаток с Красношейкой во главе, по-прежнему гордившимся своим великолепным убором из блестящих красных перьев.

Красношейка не барабанил крыльями с тех пор, как лишился своей подруги. Но хлопанье крыльями для куропатки то же самое, что для жаворонка пение. Это не только песнь любви, но также выражение избытка сил, энергии и здоровья. И когда время линьки прошло и сентябрь вернул блеск его перьям и бодрость его духу, он пришел опять к своему старому бревну. Повинуясь какому-то непреодолимому побуждению, он взобрался на него и опять забарабанил крыльями.

С тех пор он часто приходил туда и барабанил, а его дети сидели вокруг него. Один из них тоже взбирался на ближайший пень или камень и хлопал крыльями, подражая отцу.

Гроздья винограда потемнели, и наступил ноябрь - "месяц Безумия". Но выводок Красношейки представлял крепкое, здоровое племя, и хотя их тоже охватило стремление к странствованиям, но оно прошло через неделю, и только трое куропаток покинули отца.

Красношейка с оставшимися у него тремя птенцами по-прежнему жил в овраге. Наступила зима, и выпал снег. Снег был легкий и мягкий. Погода стояла теплая, и семья куропаток приютилась на ночь под низкими, плоскими ветвями кедрового дерева. На следующий день стало холоднее, поднялась метель, и за день навалило целые сугробы снега. Ночью снег перестал падать, но мороз усилился, и Красношейка повел свою семью к березе, возвышавшейся над глубоким сугробом. Сам он нырнул в снег, и его дети последовали его примеру. Ветер сдувал рыхлый снег в проделанные куропатками ямки и покрыл их тонким белым слоем, точно простыней. Прикорнув в ямке, они проспали с удобством всю ночь, так как снег сохранял тепло и пропускал достаточно воздуха для дыхания. На следующее утро куропатки обнаружили над собой довольно толстую ледяную стенку, образовавшуюся от замерзшего дыхания, но вылезли без особого труда, услышав утренний зов Красношейки: "Криит, крипт, квит!" ("Сюда, дети, сюда!")

Это была их первая ночь, проведенная в снежном сугробе. На следующую ночь они опять нырнули в сугроб, и северный ветер снова прикрыл их белой простынкой. Но погода изменилась, и ночью ветер подул с востока. Сначала шел дождь со снегом, потом все покрылось льдом, и когда утром куропатки проснулись и захотели выбраться из своих убежищ, оказалось, что они были заперты под твердым покровом льда.

Снег в глубине был по-прежнему мягким, и Красношейка без особого труда проложил себе дорогу кверху, но твердый ледяной покров преградил ему путь. Все усилия пробиться наружу оказались напрасными, и он только поранил себе крылья и голову. Он до сих пор не сталкивался с такими затруднениями. Ему приходилось часто попадать в трудные положения, но то, что случилось теперь, по-видимому, было хуже всего.

Отчаяние охватило Красношейку. Силы его слабели, и никакие старания освободиться не приводили ни к чему. Он слышал, как барахтались его птенцы, стараясь вырваться на волю, и как они жалобно пищали, призывая его на помощь: "Пи-и, пи-и-ти! Пи-и, пи-и-ти!"

Они были защищены в своих убежищах от многих врагов, но не от мук голода, и когда наступила ночь, истомленные пленники, измученные бесполезными усилиями и терзаемые голодом, дошли до полного отчаяния. Сначала они боялись только того, что явится лисица и они окажутся в ее власти. Но когда стала медленно приближаться вторая ночь, мысль о лисице уже больше их не пугала. Они даже желали, чтобы она пришла и разломала затвердевший снег.

Однако когда лисица действительно явилась и медленно прошлась по замерзшему снегу, глубоко заложенная в них любовь к жизни воскресла, и они скорчились и сидели не шелохнувшись, пока она не ушла.

На второй день началась метель. Сильный северный ветер со свистом гнал снег по земле. Но продолжительное трение крупных зерен снега, гонимого ветром, разрушало твердую снежную кору, и она становилась все тоньше и прозрачнее. Красношейка долбил эту кору снизу целый день, пока у него не разболелась голова и он не поранил себе клюв. И когда солнце село, он все еще был так же далек от освобождения, как и в первый день.

Вторая ночь прошла, как и первая, но только лисица не проходила больше над их головами. Утром Красношейка снова принялся долбить, но уже далеко не с прежней силой. Он уже не слышал больше голосов своих птенцов, не слышал, как они долбили своими носиками. Но, по мере того как становилось светлее, он мог разглядеть над собой более светлое место. Очевидно, кора все-таки становилась тоньше, и он долбил, долбил, долбил...

В конце дня клюв Красношейки пробился наружу. Это вдохнуло в него новые силы, новую жизнь.

Он продолжал долбить, и наконец, перед заходом солнца, его голова, шея и даже великолепный воротник из перьев могли высунуться в отверстие. Оно было еще слишком мало для его широких плеч, но он мог теперь снизу напирать на ледяную кору с учетверенной силой.