Черный крест - Алексей Тарасенко

А еще в один день, это была среда, ложусь спать дополнительно днем. Мне снятся хорошие, светлые сны, я как бы лечу во сне, и еще во снах мне кажется, что я проницаю своим взглядом предметы и людей, которые меня окружают.

Потом приговором некоего высшего суда с неба на меня обрушивается, звучит фраза:

Ты один

Во тьме

И мои полеты прекращаются. Я как бы падаю с неба и просыпаюсь.

Очень удивлен. Но проснувшись, обнаруживаю, что теперь пятнадцать часов пятницы.

Пролетела неделя. Температуры нет. А в понедельник на работу. Чищу зубы и обнаруживаю, что десны продолжают кровоточить, а зрачки глаз становятся похожи на кроличьи — они все краснеют Или это просто последствие болезни?

10. А в понедельник по дороге на работу как раз в том месте, где я «наверху», то есть не по переходам метро, а по улице так, что нужно еще раз заплатить за вход в метро, — перехожу со станции «Смоленская-2» на станцию «Смоленская», встречаю группу наших ребят, с которыми я некогда воевал. Они собрались вместе? Здорово. Они стоят, одетые в черные парадные мундиры, и молчат. Смотрят, как я приближаюсь к ним. Здороваемся за руку, беседуем. Вроде, у всех все в порядке. Я очень рад видеть всех наших ребят. Сашу Комиссарова, он все никак не может нацепить себе на нос свои очки — одна дужка и одно очко; Панкова Михаила — он держится за живот и говорит, что тот у него «побаливает»; Квасников Иван все трет глаза и при этом улыбается во все свои классные 32; Левон Аратюнян просто стоит, молчит и смотрит на меня.

Один Артем Прокофьев одет в белый мундир, берет меня за руку, отводит в сторону и говорит мне, что на самом деле ребята преувеличивают. У них на самом деле не все так хорошо, как они говорят.

— Только я, помнишь, я никого не убил, ни в кого не стрелял… я лишь лечил раненых, спасал им жизни. — И потом он задает мне странный вопрос: — Ты один?

В темноте?

Алексей, — Артем серьезен, редко его я раньше видел таким, — проект «ЧК» должен быть окончательно, окончательно, то есть навсегда, закрыт.

И так, чтобы больше никто и никогда не смог его снова начать.

И только в метро, сев в кресло, вспоминаю, что все мои мною только что встреченные друзья и знакомые — погибли. Как пелена спала с моего разума. И зудят десны. И резь в глазах.

Я надеваю солнцезащитные очки. Скоро даже в них даже самый слабый свет самой слабой лампочки посреди ночи будет мне доставлять боль. И текут слезы. Скоро мне будет необходимо при себе иметь сразу несколько носовых платков для слез, смешанных с кровью.

Кажется, что призраки стали уже нормальной частью моей нормальной повседневной жизни.

Но я этого не хочу. Меня не этому учили в детском садике. Меня по заветам моего деда учили:

Бога любитьБога хвалитьБогу петьНа Иисуса смотреть

И как давно это было!

11. Из дому я вышел слишком рано, так что на работу пришел почти первым. Кроме меня на своем рабочем месте в тот момент была лишь Светлана.

— С выздоровлением, — скалится она, — тебя. — И когда только это она успела со мной перейти на «ты»?

— Спасибочки, — я смотрю на нее через темные очки.

— Вообще-то, тут не так уж и светло.

— Ничего-ничего, мне так удобней!

Мы вместе пьем чай, любезно беседуя. Она постоянно пытается меня как-то подковырнуть и спровоцировать, но это ей в основном не удается. Просто мне все равно. Я равнодушен к любым насмешкам. И давно.

— Слышала, у вас некогда была девушка?

Чаепитие закончено. Я резко встаю, опрокинув чашку на стол. Эдиковский «Липтон» морем разливанным растекается по столу.

— Светочка, это не ваше дело!

Вскоре начинают сходиться старики. По-моему они уже не так отрицательно ко мне предрасположены, как это было раньше. Мне кажется, что некоторые даже рады тому, что я вышел на работу. Я ловлю их взгляды. Потом, сидя у себя за рабочим столом, беру листок А4 бумаги и рисую на нем круг. Затем мне хочется нарисовать в круге еще что-то, но от одной мысли об этом изображении мне становится не по себе. «Нет! Прочь! Мерзость!» — я комкаю лист и отсылаю его в корзину.

12. После же обеда, видимо, оттого, что я слишком рано сегодня утром встал, на меня наваливается крепкий сон. Я чуть ли не лицом упал на клавиатуру и отошел.

И снилось мне, что я зверь, мне снилось, что я нахожусь у себя на работе, на этом огромном и бесконечном этаже с его огромными складами и пристройками и лабораториями, и они мне представлялись как огромный темный лес, но еще по странному стечению обстоятельств никем не освоенный и не занятый. И так получается, что весь этот огромный и темный лес принадлежит мне. И мне, пока еще никто другой этого не сделал, его нужно срочно закрепить за собой, обозначив свою территорию. Я ходил-бродил по этому лесу и наслаждался никем еще не занятыми просторами. И это все — мое. Это мои владения, и у них должна быть граница.

13. На следующее утро уборщики обнаруживают, что у туалета, на складах и в коридоре помещений компьютерного слежения за работой электричества на этаже — он непосредственно одним из своих длинных боков примыкает к нашей ветке метро — кто-то нацарапал пентаграммы.

Ни Князев, ни Карпель просто не находят слов по поводу такого странного хулиганства В принципе этаж еще недавно косметически ремонтировался, и вот теперь снова приходится вызывать рабочих по обслуживанию здания — ставить заплатки в штукатурке отделки стен этажа. На меня почему-то никто не подумал. Потом я слышал о каких-то разбирательствах, но никого так и не наказали.

Старички, прежде чем пентаграммы были затерты по новой, толпой ходили смотреть. Один из них, его фамилия Прохоров горячо в чем-то пытался всех убедить, но его, по-моему, не слышали. Он подходил и ко мне, говорил, что я, по его мнению, человек понимающий, что я «умею слушать». Такие метки, говорил он встревоженно, оставляет вампир, для того чтобы обозначить границы своих владений. Во времена «эпидемий», когда вампиров слишком много. Или, как говорю я, во времена слишком масштабных экспериментов.

А потом в обед я снова уснул. И мне приснилось, что я копаюсь, а это строжайше запрещено, в базе данных института, я ищу данные на сотрудников: адреса и телефоны, где живут. И не такая уж сильная защита у наших баз данных от взлома. Ужасно.

Потом меня, смеясь, разбудила Света. А первое, что я подумал, проснувшись, что она пахнет самкой.

14. Еще день я провел в забытьи, с утра попросив по телефону Князева дать отгул. Еще через день, придя в институт, обнаруживаю, что все старички что-то там отмечают за общим столом. Оказывается, поминали безвременно ушедшего Прохорова. Когда я спрашиваю, что с ним стряслось, мне говорят, что он упал со своего 17 этажа.