Политическая биография Сталина. Том 2 - Николай Капченко

Итоги внутрипартийной дискуссии в связи с выступлением Троцкого четко обозначили три точки зрения по вопросу о том, как поступить с ним. Одни требовали исключения Троцкого из партии. Другие предлагали снять его с должностей председателя Реввоенсовета и члена Политбюро. Третья категория резолюций (от Москвы, Ленинграда, Урала, Украины и др.) требовала отстранить Троцкого от руководства Реввоенсоветом и условного оставления его в Политбюро. Общим для этих трех позиций являлось решительное и безоговорочное осуждение троцкизма как течения, враждебного ленинизму.

Как же повел себя Сталин в сложившейся ситуации? Он понимал, что полный и окончательный разгром Троцкого не вполне соответствовал в тот момент его долгосрочным интересам, поскольку уже предвидел неотвратимость прямой конфронтации с группировкой Зиновьева — Каменева и рассчитывал, что в лице Троцкого он будет иметь если не явного сторонника, то, по меньшей мере, нейтрального человека. Последний не испытывал к Зиновьеву и Каменеву теплых чувств, хотя, Каменев, например, был женат на сестре Троцкого. Но в таком политическом коловороте родственные симпатии и антипатии отступали на второй план. Гораздо большую роль играли политические расхождения и разного рода внутрипартийные комбинации.

В начале января 1925 года Сталин и Бухарин, выступавшие тогда единым фронтом, направили в Политбюро письмо, содержавшее изложение их принципиальной позиции по вопросу о политической судьбе Троцкого. Суть их позиции сводилась к следующему: «2) пункт второй резолютивной части должен быть изменен в том смысле, что т. Троцкий освобождается только от поста предреввоенсовета и остается членом Политбюро.

Мотивы: партии выгоднее иметь т. Троцкого внутри Политбюро в качестве 7-го члена, чем вне Политбюро; исключение из Политбюро должно повлечь дальнейшие меры отсечения от партии т. Т[роцкого], а стало быть, и других членов оппозиции, занимающих важнейшие посты, что создаст для партии лишние затруднения и осложнения»[115].

Для вдумчивого наблюдателя было совершенно очевидно, что не этими благородными намерениями руководствовался Сталин. Речь шла о сложном политическом маневрировании с целью добиться ослабления позиций зиновьевской группировки. Исключение Троцкого из состава ЦК, а тем более из партии вообще, на чем настаивали некоторые, могло бы серьезно осложнить обстановку и ослабить политический потенциал самого генсека. Очевидно, что Сталин не мог не учитывать превалировавшие тогда в партии настроения. О том, каковы были эти настроения, без всяких экивоков поведал Томский, входивший тогда в состав Политбюро и во многом поддерживавший сталинскую группировку: «Я считаю предлагаемые меры преждевременными, полагая, что в глубине сознания партия к этому еще недостаточно подготовлена. Конечно, это «съедят»[116], но без удовольствия». Сталин, видимо, помнил замечание Ленина в свой адрес, сделанное еще в 1921 году: «этот повар будет готовить только острые блюда»[117]. В его планы, разумеется, не входила излишняя демонстрация этих своих «политических кулинарных способностей». Можно сказать, что Сталин на протяжении почти всей своей политической деятельности широко использовал чрезвычайные меры и методы. Он знал их эффективность и силу, но одновременно он сознавал и пределы, за которыми такие методы могли обернуться для него бумерангом.

В январе 1925 года, в преддверии пленума ЦК партии, состоялось совещание так называемой «руководящей группы», где радикальные предложения Зиновьева и Каменева были отклонены. Сам Сталин в письме одному из руководителей украинской партийной организации так охарактеризовал сложившуюся обстановку: «1) по вопросу о Троцком мы все сходимся в том, что его надо снять с Ревсовета, причем большинство полагает — вместо Троцкого надо поставить Фрунзе; 2) что касается дальнейшей работы Троцкого в Политбюро, в руководящей группе имеются два мнения, большинства и меньшинства: большинство полагает, что целесообразнее не выставлять Троцкого из Политбюро, а делать предупреждение, что в случае повторения с его стороны актов, идущих вразрез с волей ЦК и его решений, Троцкий будет немедля выставлен из Политбюро и отстранен от работы в ЦК; большинство думает, что при оставлении Троцкого в ЦК Троцкий будет менее опасен в Политбюро, чем вне его; меньшинство полагает, что надо немедленно вышибать его из Политбюро с оставлением в ЦК. Лично я придерживаюсь мнения большинства»[118].

Аргументация вполне четкая и ясная. Однако в конце того же 1925 года Сталин преподносит, мягко выражаясь, совсем иную интерпретацию мотивов, которыми он руководствовался при решении вопроса о Троцком. Вот его слова: «Мы не согласились с Зиновьевым и Каменевым потому, что знали, что политика отсечения чревата большими опасностями для партии, метод отсечения, метод пускания крови — а они требовали крови — опасен, заразителен: сегодня одного отсекли, завтра другого, послезавтра третьего, — что же у нас останется в партии?»[119]. Таким образом, генсек предстает перед всеми в роли этакого миротворца и весьма терпимого к своим соперникам политического либерала. А это уж никак не вяжется с его действительным обликом и с его взглядами. Подобную двойственность читатель видит сам, сопоставляя приведенные выше высказывания.

Примечательный эпизод произошел на январском пленуме 1925 года. Если бы этот эпизод получил свое логическое развитие, то он мог коренным образом изменить всю траекторию политической судьбы Сталина. Дело в том, что Каменев тогда внес предложение назначить вместо Троцкого на пост наркомвоена и председателя Реввоенсовета республики самого Сталина. Когда участники пленума задали Каменеву вопрос, почему он не вынес свое предложение на открытое обсуждение ЦК, тот уклончиво ответил, что ставил его здесь лишь в порядке предварительного дискуссионного обсуждения. Такая, мягко выражаясь, чрезмерная осторожная и явно зондирующая позиция Каменева, естественно, не способствовала принципиальному обсуждению поднятого им вопроса. Фактически предложение Каменева участниками пленума было истолковано лишь как своеобразный способ прощупывания их позиции по вопросу о замене Сталина на посту генсека[120].

Некоторые исследователи политической судьбы генсека склонны считать, что предложение Каменева было отвергнуто Сталиным отнюдь не из-за опасений потерять главный пост в партии. Упоминавшийся выше А. Улам пишет, например: «Вполне возможно, что он мог стать комиссаром (народным комиссаром по военным и морским делам — Н.К.) и остаться генеральным секретарем, вопреки явным надеждам Каменева. Но он чувствовал, что было бы психологической ошибкой наследовать пост Троцкого, и этот пост перешел к второстепенной фигуре командира времен Гражданской войны и старого большевика Михаила Фрунзе»[121]. В скобках можно заметить, что логика в подобных рассуждениях присутствует. Однако явно несправедлива и ошибочна оценка М. Фрунзе как второстепенной фигуры. О его роли речь уже шла выше.

В конце концов январский пленум ЦК 1925 года принял решения, которые предлагали Сталин и его сторонники. Тем самым перед всей партией и всей страной было продемонстрировано бесспорное падение веса и влияния группы Зиновьева — Каменева. Можно сказать, что они как бы получили публичную политическую пощечину и, как говорится, им оставалось только утереть нос. Сам же Троцкий, прекрасно понимая, что он потерпел фиаско, обратился с письмом в адрес пленума. В нем, в частности, говорилось: «Незачем, в частности, доказывать, что, после последней дискуссии, интересы дела требуют скорейшего освобождения меня от обязанностей председателя Революционного Военного Совета»[122].

Сталин с полным основанием мог торжествовать свою победу. В этой связи я попутно коснусь одной довольно любопытной темы, постоянно фигурирующей на страницах книг и статей, посвященных Сталину. Речь идет о коварной мстительности Сталина, которая якобы служила одной из движущих пружин его действий и поведения в сфере политики. Ссылаются при этом на Троцкого, которому произошедший эпизод рассказал его непосредственный участник Каменев: «Летом 1923 года Каменев, тогда Председатель Совнаркома[123], вместе с Дзержинским и Сталиным в свободный вечерний час на даче у Сталина, на балконе деревенского дома, за стаканом чаю или вина, беседовали на сентиментально-философские темы, вообще говоря, мало обычные у большевиков. Каждый говорил о своих вкусах и пристрастиях. «Самое лучшее в жизни, — сказал Сталин, — отомстить врагу: хорошо подготовить план, нацелиться, нанести удар и… пойти спать»»[124].