Миражи - Оксана Хващевская

— Со мной все в порядке! Я была занята, вот и все! Вы так внезапно решили приехать, а у меня свои дела и обязательства! Я говорила тебе, что сотрудничаю с издательствами, и у меня есть сроки. И вообще, сейчас в деревне полно дел, ты ж знаешь. Мне было не до уборки, прости! — тараторила она.

— Юля? — оборвала ее мама. — Ты даже не соскучилась по нам?

— Конечно, соскучилась! — солгала она. — Бабушка сказала, что вы завтра в деревню приедете? Это так здорово! Танька заходила?

— Нет, мы устали с дороги, к тому же в квартире бардак.

— Завтра к обеду вас ждать?

— Да, не раньше!

— Ладно, привет Настасье! — ответила она, собираясь положить трубку.

— Юля, — окликнула ее мама. — У вас там точно все хорошо? Я сегодня с бабушкой разговаривала, голос у нее какой-то усталый, и вздыхала она больше обычного!

— У нас все хорошо, мама! Ты можешь сама спросить завтра об этом бабушку!

— Я сегодня спрашивала, но она ничего не говорит!

— Наверное, ей просто нечего сказать! — с некоторой беспечностью, отозвалась Шарапова.

— Не уверена в этом! — задумчиво произнесла Марина.

Юля промолчала, не желая продолжать разговор.

— Ладно, спокойной ночи! — наконец сказала мама и положила трубку. А Юля, облегченно вздохнув, вернулась в комнату.

Не зажигая в комнате свет, она присела около окна, положила руки на подоконник и прижалась к ним щекой.

Синий майский вечер опустился на землю. Затихли все звуки, исчезли пчелы, весь день вившиеся в кронах цветущих деревьев. Улетел ветерок, трепавший эти пенные кружевные каскады. Розовым сиянием заката были окрашены вечерние облака, сгустившиеся на горизонте. В воздухе разливался душистый аромат сирени. Эти восхитительные майские вечера, теплые, ароматные, прозрачные и волшебные кружили голову, дарили надежду, рождали мечту, вселяя в сердце веру. Мир был так прекрасен. Жажда жизни, буйная и хмельная, снова брала свое. Какими бы невзгодами и испытаниями не проверяла на прочность жизнь, весна, май заставляли забыть обо всем и поверить, все еще впереди, все еще будет, счастье все так же возможно.

Глядя вдаль, девушка прогнала прочь мысли о маме, сестре, Шарапове, и о том, что завтра ей придется с ними встретиться. Не хотелось думать о них и чувствовать, как гадливость и ужас снова закрадываются в душу. Ей хотелось думать об Ариане и мечтать, несмотря ни на что.

В комнате быстро сгущались сумерки, а Юле лень было вставать, чтобы зажечь свет. В зале бабушка включила телевизор, но его звук не отвлекал Шарапову. Она пододвинула к себе мобильный телефон, точно зная, Ариан обязательно позвонит или напишет, хотя бы для того, чтобы пожелать ей спокойной ночи.

На улице скрипнула калитка, и она услышала, как на лавочке у куста сирени устроились дед и дядя Слава. Скоро к аромату сирени прибавился запах сигаретного дыма. Какое-то время они курили молча.

— Отец, ты бы перестал уже изводить себя, — нарушил молчание Емельянов-младший. — Мама говорит, у тебя давление скачет, и сердце хватает. Сколько можно жить прошлым? Хватит уже оглядываться.

— Есть на что, — пробормотал Прохор Прокопьевич.

— Прошло много лет, чтобы ни случилось тогда, уже ничего не изменишь. Да и срок давности давно вышел.

— Я не этого боюсь…

— А чего? Их ведь уже нет никого, ты сам сказал, а эти не имеют к прошлому отношения.

— Да, но они здесь не просто так.

Юля, погруженная в свои мысли и мечты, не сразу стала прислушиваться к тому, о чем говорили дядя и дед. Но как только смысл сказанного дошел до нее, в голове будто щелкнуло что-то, и ее прошиб холодный пот. Она вдруг поняла, они говорят о Сиренево, Четвертинских и о преступлении, которое произошло в усадьбе. И говорят так, словно имеют к этому отношение. Вернее, имел дед. Дяде Славе тогда было лет шестнадцать, не больше.

«Нет, — испуганно пронеслось в голове, и Юлька, старясь не шуметь, отодвинулась от окошка. — Нет, они о чем-то другом. Дед не мог, нет, неправда. Я брежу или схожу с ума… Дед не убийца… Возможно, он видел что-то, знает, кто сотворил преступление в Сиренево, но сам он не мог. Никогда в это не поверю!»

В одно мгновение прекрасный вечер и ее мечты утратили очарование, разбившись о страшную догадку, которая, засев в голове, уже не отпускала. И чем больше она обо всем этом думала, сопоставляя факты и припоминая все известное, тем больше крепла уверенность, что Прохор Прокопьевич причастен к той истории. Тогда все, что было связанно с усадьбой, вплоть до беспокойства бабушки и ее слез, становилось понятным. Бабушка, скорей всего, тоже обо всем знала. А Танька? Мама? Нет, вряд ли… Девушка не стала задаваться вопросом, откуда все стало известно дяде Славе. Возможно, дед сам рассказал, решил покаяться или пришел с повинной, все-таки Емельянов-младший работал в милиции. Но как бы там ни было, он не осуждал отца. И Юлька не могла. Четвертинские ей чужие, а деда она любила.

Девушка услышала, как завибрировал мобильный телефон, пришло сообщение, но Шарапова не стала его читать, знала, это от Ариана, он, вероятно, беспокоится или желает спокойной ночи. Ему она ничего не скажет, никому не скажет. Никто и никогда не узнает правды. А сама забудет об этом, постарается забыть… Ей вообще о многом придется забыть, и, желательно, в самое ближайшее время. И лучше будет, если Старовойтов уедет. Незачем ему и дальше оставаться в Сиренево. В конце концов, он нашел главное — тайник Анастасии Александровны. Возможно, это подарит ей покой на том свете. А остальное ей ведь и так уже известно.

Зарывшись лицом в подушку, Юлька, не сдерживаясь, заплакала. Жестокая реальность разбивала иллюзии того мирка, который подарил ей Ариан Старовойтов. Ничего не изменилось. Все возвращалось на круги своя, только было еще тяжелее. И никто из людей, любивших ее, даже не догадывался, какие переживания и тревоги терзают сердце Юли, сколько боли спрятано в душе.

Впрочем, утром от ее ночных волнений, переживаний и слез не осталось и следа. Она встала пораньше и была, как обычно, деятельна и улыбчива, помогая бабушке по хозяйству и готовя обед. Она смеялась и порхала по дому, стянув волосы на затылке резинкой, облачившись в шорты и футболку. Девушка изображала радость, чувствуя, как внутри все сжимается и дрожит от нервного напряжения. Утром мама опять звонила, но ее к телефону не просила, разговаривала с бабушкой.

Юля не стала принаряжаться к приезду гостей, и к косметике не притронулась, она ей и не требовалась. Даже