Последний клиент - Константин Измайлов

— У меня имеется несколько документов, касающихся соглашений между концерном «Де Бирс» и официальными государственными структурами Российской Федерации…

— И всего-то?

— Еще у меня есть копии банковских счетов, открытие которых напрямую связано с составлением и подписанием секретных соглашений. Например, по отгрузке руды с семьсот семнадцатой трубы… Это более восьмисот тонн породы… А Ломоносовское месторождение — это не Зимбабве, где два карата на тонну наковыряют и в пляс…

— И как к вам попали все эти бумаги?

— Еще будучи доверенным лицом Мастицкого, я лично выезжал за рубеж и открывал счета на указанных мне лиц.

— Копии банковских карточек?

— Разумеется, есть и это. И не только копии — есть оригиналы ходатайств в соответствующие банковские учреждения для открытия счетов.

— И кто из широко известных публике граждан пользовался вашими услугами?

— Я могу назвать несколько из них: глава резервного российского банка, министр финансов, зампред госимущества… Председатель драгмета… Вот такие вот люди…

— А в чем, собственно, криминал? Сейчас даже среди чиновников нижнего звена, эдаких коллежских асессоров, — даже у них простенькая «Виза» да есть…

— Если каждый документ рассматривать отдельно от остальных, то, разумеется, никакого криминала и не найти. А вот если сложить их воедино, проследить номера счетов плательщика и получателя да свести вместе все даты — вот тогда получится очень, очень ясная картина…

— И сколько наши славные власти положили себе в карман?

— Только по соглашению о частичной консервации Ломоносовского прииска, в зависимости от коэффициента трудового участия, цифры колебались от шести до семи баранок…

— Зачем же «Де Бирс» действовал так явно?

— Как я теперь понимаю, выдача этих денег была организована картелем с заведомой подставкой. Им тоже нужны некоторые гарантии. Иначе как объяснить столь долго сидящих на своих постах членов кабинета, тогда как за два года сменилось уже три премьера?

— Это довод. И каким образом можно будет взглянуть на эти бумаги? Они у вас с собой, надеюсь?

— Нет, но я могу получить их в течение суток…

— Ну не заливайте — в течение суток! А если б вы вдруг решили отправиться в поездку, на другой континент, скажем?

— Вот тогда я взял бы их с собой.

— Хорошо, вот у нас и образовался предмет сделки: вы передаете мне бумаги, касающиеся мягких переговоров «Де Бирс» с радетелями отечества, и если я сочту, что документы действительно чего-то стоят, — можете катиться отсюда…

— А как же триста шагов?

— Я вам гарантирую безопасность вплоть до посадки в самолет. Или вы предпочитаете иной вид транспорта?

— А как быть с Дашей?

— Знаете, Крокин, ваша знакомая не просто уголовная преступница… Даже у меня, человека достаточно развитого, не находится слова, чтоб охарактеризовать вашу приятельницу в достаточной мере. Тем не менее, если она подпишет один документ, я не стану преследовать ее в дальнейшем. Устраивает?

Крокин с надеждой посмотрел на свою, вероятно, последнюю любовь — она по-прежнему сидела с совершенно отрешенным лицом. Словно восковая кукла.

— Но при желании могу обойтись и без ее подписи. Так как камни, из-за которых пролилось столько крови, у меня. Вот такая вот штука…

— А что за документ? — совершенно мертвым голосом осведомилась Маркова.

— Вы должны подписать купчую, которая подтвердит законность сделки. Это будет означать, что вы мне камни якобы продаете, а я у вас их якобы покупаю. Затем Крокин предоставляет мне документы, и если они мне понравятся, я возвращаю ваш паспорт, арендую для вас «Фалькон» и забываю о вашем существовании. Как вам этот план?

— Я вам не верю…

— Ну еще бы! Вы хотели бы, чтоб я поверил вам? Или, может быть, потребуете гарантий вашей безопасности от представителя власти? Он сидит рядом с вами…

— Он такой же жулик, как и вы!

— Я жулик? — Кирилл с легкой обидой качнул головой. — Отправляйтесь сейчас же вон отсюда! Коля! Отстегни Маркову от кресла и верни ключи от автомобиля хозяину… А вам я на ход ноги скажу следующее: сейчас вы отсюда выйдете совершенно свободными и счастливыми. И люди, которые все время пасли вас, обратят внимание на ваш расслабленный и легкий шаг. Что они решат для себя? Они себя спросят: «В чем причина их освобождения? Возможно, у них не осталось ничего, что могло бы заинтересовать русских?» А это значит, что для той стороны, расположившейся по другую сторону ограды, вы представляете интерес, пока живете. Ведь Крокин, собственно, и дышал до тех пор, пока вы не прибыли сюда, моя воздушная. Не станут же они гоняться сначала за одним, потом за второй, с риском увидеть в утренней газете заботливо слитый компромат. Так что прощайте. Пусть мне ваш уход несколько осложнит жизнь, но не настолько, как пребывание еще несколько суток под одной крышей с людьми, причастными к тройному убийству корысти ради…

— Где тот документ, что я должна подписать?

— Вы готовы?

— Да.

— Коля, пригласи к нам нашего нотариуса, и пусть он прихватит с собой все необходимые бумаги… Вы, Маркова, как бы это ни было несправедливо, уже на пути к свободе. Как поступите вы, Крокин? У меня к вам претензий меньше, но вы мне не нравитесь гораздо больше… Так что не тяните, давайте рассказывайте, каким образом мы можем ознакомиться с вашим досье…

Покидали Невшатель приятели с некоторой опаской — пусть остававшийся на боевой вахте Грибман и поклялся мамой блюсти уставные отношения и пасти барашков до возвращения Кирилла без естественной убыли, сомнения не оставляли Кирилла. Он прекрасно понимал, что будет, просочись слух о том, что крокинские материалы переданы на сохранение Грибову, что на вилле, кроме Сергея, остались пара местных законопослушных уродов и две дамы, одна из которых весьма решительная, а вторая с легким недоумением в глазах… Да ее папа, до сих пор не осознавший, что люди, его окружающие, чаще разговаривают на каком угодно языке, но только не на русском. И Галкин — в его ситуации ждать у моря погоды? Черт знает, что он может предпринять… А была надежда на то, что в этом швейцарском захолустье ни одна собака их не сыщет. Кроме Крокина, разумеется… Но Грибман пока не отзванивал — значит, все в порядке.

В порядке… В последний день перед отъездом Маркова попыталась закатить скандал — пришлось сначала приводить ее в чувство, а затем на протяжении полутора часов вести душеспасительные беседы. Дама очень не хотела возвращаться в Россию: тюремный сервис — это вам не в пятизвездочном «Хилтоне» яйца всмятку на завтрак трескать.

Кирилл, а было уже глубоко за полночь, сидел напротив Марковой, едва справившейся с истерикой. Все уже расползлись по своим комнатам, и только на втором этаже безумный ворошиловский стрелок тренировался в управлении сливным бачком унитаза. На протяжении последних сорока минут. С тридцатисекундным интервалом. Кирилл было поднялся наверх, растолкал сопящего в обе ноздри Галкина, а минут через десять все повторилось вновь. Хоть вентиль подачи воды закручивай. А потом всю ночь наслаждайся ароматами иммигрантского дерьма…

На предложенную рюмку водки Маркова ответила отказом. Кирилл не настаивал, но и кофе не предлагал — какой, к черту, кофе во втором часу ночи. Маркова беспрерывно курила, временами чуть подрагивая, и Кириллу казалось, что она хочет вызвать его на беседу, но никак не может сделать первый шаг. И спать не уходит — сидит напротив Кирилла, чуть сощурившись на огонь камина и поджигая очередную сигарету от окурка предыдущей.

Кирилл обычно ложился позже других, как, впрочем, и вставал. Подобного графика, если нет никаких неотложных дел, он придерживался последние лет десять — подъем не раньше двенадцати и до двух никаких физических упражнений: легкий завтрак, чашка чая, сигара. Или сигарета… Затем легкий променад… А затем — по ранее составленному плану. Если это не понедельник, среда или пятница, когда он три часа отдавал различного рода физическим упражнениям, то работал с бумагами. Просмотр почты, счетов и прочей ерунды. Суббота и воскресенье посвящались легким приключениям — встречам со старыми знакомыми по Гамбургу, выпить водки. Или что-нибудь из культурной программы — выпить пива, а после водки. Тоска!

Его мадам, пытавшаяся вести светский образ жизни, вечно куда-то пропадала, заводила себе приятельниц с весьма странными привычками и выражением лица — они могли прогостить в его доме и вечность, если бы не присутствие Андрея с Николаем, которых эти козы с напудренными лицами настраивали на агрессивно-сексуальный порыв. Особенно если Жуков нарежется с Ищенко где-нибудь в закутке. Андрею, например, ничего не стоило ущипнуть за зад какую-нибудь очередную гостью, у которой от подобного проявления интереса развивался тотчас невротический припадок — она оказывалась то талантливым, но пока не признанным художником, то писательницей или виолончелисткой, и ноги у нее росли, по ее мнению, не для того, чтоб мужчина хотя бы мысленно пытался их раздвинуть, а исключительно для натягивания на них чулочков и туфелек.