Гонец из Пизы, или Ноль часов - Михаил Веллер

— А ты можешь свою не брать,— крикнул вслед Шурка.— Вот падла…

Но потом — где есть спирт, всегда обнаружатся и подкожные его запасы,— нашлось выпить, стали раздавать куртки, пошла примерка и поднялось оживление и веселье. Толкались в умывалке перед зеркалом, вставали на цыпочки и менялись друг с другом.

— А, ничего,— решили.— Не пропадет, еще наторгует.

— Если они порядочные люди, так скинутся ему на следующую ходку, и всего делов. Это будет с их стороны честно.

— Если б у нас были деньги — заплатили бы? Да без разговоров! Тут дело не в совести… а — для нужд дела.

Совесть была не совсем спокойна, конечно, но новые куртки сильно перевешивали ее тихие поскребывания.

Выбрав лучшую, понесли Ольховскому. Ольховский куртку не взял. Выслушал и выругался.

— За следующий факт мародерства расстреляю,— посулил он, и как-то поверилось, что раз уж пошли такие дела — в самом деле может расстрелять, ничего невероятного. Если только, конечно, найдет из чего.

Вечером ревком вынес своему председателю (или секретарю, сбивались в титуловании) моральное порицание большинством голосов. Одновременно объявили благодарность за проделанную работу о заботе над экипажем. Приятно быть справедливым.

Люди склонны сильно переоценивать масштабы того, что происходит здесь и сейчас. Прорыв трубы в собственной ванной куда значительней наводнения в Китае. Взять хоть бандитизм.

Война и оружие — обыденность многих времен; наше не исключение. Масштаб бандитизма в России девяностых давно перестал поражать. Разборки и заказные убийства доставляют обывателю газетное и телевизионное удовольствие: ты смотри, что делается! А убитый явно ворюга: все они хороши. Бедняков это не касается, а мы-то бедняки. Только в темноте не гуляй, деньги не свети, дочь одну не отпускай и стальную дверь поставь. Пистолетик бы еще, и имели мы всех, кто ниже нас ростом.

За последние восемьдесят лет страна знала три пика бандитизма. Первый и высший пришелся на любезный и легендарный восемнадцатый год, когда наган был властью законодательной, исполнительной и… черт, какая третья? Все равно ее нет. Ну, нэп, конечно, но уже не так. Краток и крут был всплеск сорок пятого-шестого: уцелевшие солдаты вернулись домой — а дома нищета, бездушная бюрократия и никакой благодарности за увечья и подвиги. А солдат привык: хочешь жить — стреляй, надо — возьми; а оружия кругом полно. И в первом, и во втором случае государство решало вопрос быстро и эффективно: террор, расстрелы на месте и смертные статьи в судах быстрых и отчасти праведных.

Так что бандитизм девяностых отнюдь не оригинален. И не так ужасен и крут, как кажется моралистам, подверженным гипнозу собственных лозунгов ах-гуманности. В нем своя система, и почти все вопросы можно решить миром. Бандиты закрыли своими спортивными телами прорехи в деятельности государства, которое вздрыгивает слабыми ножками из кармана (держи шире) олигархов. Хлеб да соль, братва.

Еще в раннесредневековой Англии каждый платил предводителю шайки бойцов, которая защищала его от других и давала возможность как-то жить. Свободным человеком считался лишь тот, кто мог защитить себя самостоятельно: имел средства и людей. Таков был закон. Никакого отличия от лидера группировки, который убежден, что любой коммерсант обязан кому-то платить. Эпоха такая.

И чем был бы плох в сквере перед Манежем памятник Робин Гуду, покровителю свободолюбивых и угнетенных, с золотом по постаменту: «Братку от тамбовских». Цветы по праздникам и депутация из Шервудского леса на майские дни.

Примерно такие мысли бродили у Колчака, а сам Колчак бродил по крылу мостика. Мысли эти носили не вовсе праздный характер, потому что по правому берегу проплыл шаткий причал, у которого три лодки и дюралевый катер синхронно раскачивались на волне, разведенной «Авророй» — а над причалом стояли два джипа: машины, законно ассоциирующиеся с бандитами; недешевые такие серьезные тачки в этой бедной глуши, где честным образом на них заработать невозможно.

При рассмотрении в бинокль сквозь слабо тонированные лобовые стекла джипов внутренность их различалась укомплектованной лицами, менее всего вызывающими в воображении сцены мирного крестьянского труда. Лица были со вниманием обращены к проходящему мимо крейсеру. И внимание это не казалось похожим на праздное любопытство зевак, специально прибывших поглазеть на старинный корабль.

Человек, дослужившийся до капитана первого ранга и командира авианосца, может быть грешен во многих пороках, но глупость и беспечность в их число входят редко. Поэтому Колчак сопоставил историю с куртками, господствующие в обществе нравы и обычаи, лица в джипах и плавсредства у причала — и с железной ленцой, какая дается многолетней привычкой к беспрекословному и любой ценой выполнению твоих приказов, скомандовал:

— Боевая тревога. Орудийный расчет — к кормовому орудию. Пять выстрелов — подать к кормовому орудию. Сигнальщикам — смотреть хорошо на кормовых румбах. Хорошо — ты понял?

Заквакал ревун. Застучали каблуки на юте. Ровным шагом поднялся на мостик Ольховский с задранными бровями:

— Что случилось, Николай Павлович?

Колчак изложил соображения.

— Не понравились мне их морды.

— Логично. Лучше перестрахуемся.

Они поделились давно остывшим негодованием по поводу того, как «жигуль» с бандитами нагло пер через КПП полка, зная, что никакой командир не захочет брать на себя ответственность за открытие стрельбы и жертвы среди местного населения; как группировки диктуют волю командирам частей, реально угрожая жизни их семей; и вообще каленым железом выжигать весь этот беспредел.

Через полчаса в тишине реки возникло еле уловимое акустическое колебание — словно точка зуммера в звуковой пустоте.

— Сигнальщик — смотреть по корме!

Колчак перелистнул атлас, повел носом по карте и кивнул: «Никаких населенных пунктов на ближайший час нашего хода». Хорошее место, тихое. Хоть сарынь на кичку кличь.

Колебание быстро усиливалось и оформилось в комариное зудение. Оно нарастало, тонкий слитный звук распался на рокот, и из-за поросшего черной чащей поворота выскочил белый треугольничек буруна, сопровождаемый докладом сверху:

— Катер в кильватере! Дистанция семь кабельтовых! М-м, сокращается! Скорость восемнадцать-двадцать узлов! Команда восемь… девять человек!

— Кормовое орудие — к бою!

— Так,— сказал Колчак.— Приехали. А как ты будешь без прицела стрелять по движущейся цели? Через ствол наводить?

— А что? Пока они в кильватере на дистанции — угловой скорости не имеют. Сближение учтем! Ор-рудие! Взрыватель осколочный!

— Погоди, а ты им взрыватели дал?

— Черт!!! — закричал Ольховский и понесся в каюту.

— Спокойно,— сказал Колчак, хотя рулевой и лоцман интересовались происходящим без всякого беспокойства, как будто к ним это не имело никакого отношения.— У нас есть минуты полторы-две. Как бы не утопить кого не того, а? Сигнальщик! Кто там в катере? Разбираешь?

— Да вроде все молодые ребята, товарищ капитан первого ранга.

— Я тебе дам «вроде»! Оружие есть?

— Да вроде не вижу.

— Еще «вроде» — убью! Есть или нет?!

— Никак нет! Оружие не наблюдаю!

На корме Ольховский, присев на корточки, ввинчивал в снаряд взрыватель. Ввинтив, он топнул, проорал жуткий мат и побежал в каюту за установочным ключом, закрепленным в цинке.

— Дистанция четыре кабельтовых!

Ствол орудия опустился, ловя цель.

— Уничтожить его профилактически,— с сомнением сказал Колчак.— Не знаю даже. Нет катера — нет проблемы.

Он набрал воздуха и заревел в громкую трансляцию:

— На катере! Глуши мотор! Не подходить! Буду стрелять!

Услышали или нет, но катер резко повернул, показав красное днище, и продолжил преследование размашистым зигзагом. Стрельба стала невозможна.

— Ты что сделал!!! — надсаживаясь, затряс кулаком Ольховский.

— Да,— сказал Колчак.— Без прицела, без автомата стрельбы, без дальномерного поста,— да. Думаю, это они возню у орудия заметили.

— Автомат! — сообщил сигнальщик.— Вижу у одного автомат… вроде, АКМ-47. И два пистолета… вроде, ТТ.

— Пиздец тебе,— сказал Колчак.— Я предупреждал — вроде.

— Есть! Виноват!

— М-да. Родине нужны герои, а рожает идиотов. Плюс — цель понял. Минус — а чем воевать-то будем? Сальдо — минута на размышление.

Ольховский взлетел над трапом, легкий и страшный, как дух мщения.

— Потом, потом! — поспешно парировал Колчак. Он закурил, оскалился и сам себе задирижировал сигаретой:

— Так!!! Боцман! Все ведра наполнить мазутом — и на палубу! Жив-ва!!! В машине! Мознаим! Давай шланг к паропроводу — и чтоб достал до борта палубы! Ты понял меня?! Док-тор-р! С бинтами на палубу!