Нежный защитник - Джо Беверли

В конце концов, близость — обычное дело, и без этого у нее не будет детей. Она сумеет выдержать столь трудное испытание подобно всем женщинам, начиная с самой Евы. Однажды она сломала руку и даже не пискнула, пока ей вправляли кости и накладывали лубки. Надо просто зажмуриться и думать о чем-нибудь приятном.

Итак, чем скорее она обо всем ему скажет, тем скорее с этим будет покончено и она спокойно займется восстановлением Кэррисфорда. Она прислушалась: он, наверное, сейчас к ней войдет.

После долгого ожидания ей стало ясно, что он вовсе не спешит явиться к ней с докладом. Это вызвало у нее досаду, но Имоджин быстро справилась с ней. Нельзя показывать Фицроджеру, что ее задело его невнимание.

Задумчиво барабаня пальчиком по подбородку, Имоджин прикидывала, какую ей избрать линию поведения. Она может послать за ним и ознакомить со своим решением. Очень соблазнительно — поскорее покончить с этим вопросом. Но в то же время она понимала, что гораздо мудрее потерпеть еще немного и последить за его действиями. А вдруг это позволит ей заключить брачный контракт на более выгодных условиях?

Ее отвлек шум во дворе. Оказывается, это солдаты Фицроджера вернулись в замок. Они ехали верхом и гнали перед собой толпу ее людей, как будто это было стадо овец. Правда, ее подданные не выглядели избитыми или хотя бы испуганными. Она затаилась в ожидании: что будет дальше?

Фицроджер вышел и подождал, пока замковые слуги войдут во внутренний двор. Их построили перед ним в шеренгу. Он опросил каждого, сверяясь со списком, который держал в руке.

От волнения ей стало трудно дышать. Ведь это же список ее челяди! Какое он имеет право пользоваться им без разрешения?

Фицроджер что-то давал слугам и отправлял их на работу. Случайный луч солнца сверкнул на мелкой монете, и Имоджин догадалась, что каждый из ее подданных получил из его рук по серебряному фартингу. Похоже, Фицроджер выбрал самый верный способ расположить к себе людей и возместить им убытки, но Имоджин сочла себя преданной. Ведь это выглядело так, будто он лично нанял всех ее слуг!

И теперь уже все в замке станут звать его хозяином.

Имоджин почувствовала, что у нее болят зубы. Оказывается, все это время она что было сил стискивала челюсти. С ее губ сорвалось несколько нелестных эпитетов в адрес этого лорда. Она даже представила, что держит в руках лук и целится в него.

И вот уже стрела со свистом рассекает воздух, чтобы ударить…

Внезапно он оглянулся и посмотрел прямо на нее. Она чуть не спряталась под подоконником, как будто и правда выстрелила. А он поднял руку в молчаливом приветствии и продолжил разговор со слугами.

Они, однако, успели проследить его взгляд и теперь всячески выражали свою радость.

— Слава леди Имоджин! Слава Кэррисфорду!

Она улыбнулась и помахала в ответ.

Вот тебе, Бастард Фицроджер! Они еще не забыли, кто их хозяйка!

Эта простодушная радость немного подбодрила ее, но все еще вызывала раздражение та самоуверенность, с какой он возложил на себя полномочия ее доверенного лица. Чего доброго, люди станут думать о нем как об их лорде, пока она валяется в постели, проклиная свои кровоточащие ноги.

Она откинулась на постель и закрыла глаза. «Отец, отец! — мысленно обратилась она к своему земному отцу, а не к тому, что правит на небесах. — Правильно ли я поступаю? Почему ты так плохо меня подготовил? Я всегда думала, что выберу мужа по твоему совету, а потом буду жить долго и счастливо, зная, что ты по-прежнему заботишься обо мне!

Посмотри на меня, отец! Наставь меня на правильный путь…»

Она услышала, как открылась дверь, и распахнула глаза. На пороге стоял Фицроджер.

— Ты заснула? — спросил он. — Прости, если разбудил. — Он успел снять кафтан и остался в одних лосинах и тонкой белой тунике, перехваченной тонким ремешком. В распахнутом вороте видна была мускулистая шея, блестевшая от пота.

Имоджин торопливо села в постели.

— Я думала об отце, — призналась она.

Он присел на край кровати. Это выглядело ужасно неприлично, и она уже хотела возмутиться, но потом решила, что ей предстоит разговор об очень важных делах и поэтому сейчас не стоит обращать внимание на такие мелочи.

— Ты ведь едва успела его оплакать, правда? — спросил он. — Судя по рассказам, лорд Бернард в тебе души не чаял, и ты должна сильно по нему тосковать.

— Конечно, я тоскую. Но нельзя сказать, что он не чаял во мне души. Он просто меня любил. — У нее перехватило дыхание, и ей пришлось замолчать, чтобы совладать со слезами, просившимися наружу.

— Между прочим, нет ничего стыдного в том, чтобы плакать от горя, если недавно умер близкий человек.

Но Имоджин уже выдержала битву с собственной слабостью и отчеканила:

— Я никогда не буду плакать перед тобой, Фицроджер! В этом я тебе клянусь!

По тому, как окаменело его лицо, она догадалась, что он старается совладать с душившим его гневом.

— Позволю себе надеяться хотя бы на то, что ты не будешь плакать из-за меня, — сдержанно проговорил он. — Однако боюсь, что этого не избежать. — Он встал. — Если ты сейчас не в настроении, думаю, мне лучше уйти.

Он был уже на полпути к двери, когда Имоджин крикнула:

— Стой!

Он обернулся, слегка удивленный, но гораздо больше удивилась она сама. Имоджин не могла бы сказать, почему это так важно: удержать его здесь. Совершенно очевидно, сейчас не самый подходящий момент для разговора о браке.

— Нам надо кое-что обсудить, — заявила она.

— Вот как?

— Ты похоронил без меня мою тетку, — напомнила она ему самую свежую обиду.

— Это было необходимо.

— Ты мог бы подождать один день. Я хотела с ней попрощаться. Она была мне очень дорога.

— Прости. — Имоджин не могла понять, что написано на его лице, но по крайней мере там не было угрозы. — Но получилось так, что откладывать было нельзя.

Ведь не станет же она требовать, чтобы тетю Констанс выкопали лишь ради того, чтобы она могла с ней проститься?

— А как насчет тех бедолаг, которых ты отлавливал в лесу и гнал сюда, словно стало овец?

— У них был такой вид, будто они заблудились, — усмехнулся Фицроджер. — Вот я и показал им дорогу домой.

— Я не желаю, чтобы их наказывали, — проговорила она.

— Никого и ни за что? И не важно, что они натворили?

Он снова издевался над ней и даже не пытался это скрывать!

— Я не желаю, чтобы в Кэррисфорде кого-то пороли кнутом. Я помню, что видела в Кливе.

— Ага. — Ему сразу стало не до веселья. — Ты извелась от жалости к той паре бездельников? Вот пример истинно христианского милосердия!